На вокзал они приехали рано. Стоя посреди груды чемоданов, кофров и саквояжей, Мэй Смит поглядывала на рыжевато-коричневую башню с часами, напряженно ловя признаки, возвещающие о прибытии на Тринити-стрит лондонского поезда – отдаленный гул локомотива, запах угля, жар и копоть, – и наблюдала, как платформа постепенно заполняется людьми. С портфелями или свертками под мышкой, все они были поглощены собой и не обращали внимания на окружающих.

Мэй посмотрела на мужа. Джо в своем лучшем, хоть и слегка поношенном пальто из твида и мягкой фетровой шляпе, держал на руках Элен. Поверх пальтишка и новой шапочки девочка была закутана в платок, защищавший ее от холодного ветра с болот, что продувал платформу насквозь.

Элен взирала на вокзальную суету, детские глазенки тревожно поблескивали. Так много новых звуков обрушилось на нее, да и на всех них: гомон носильщиков и грохот их нагруженных тележек, лязг вагонных дверей, гудки паровоза с соседней платформы.

Их поезд скоро прибудет – утренний поезд, на котором ездят деловые люди в костюмах и котелках и который доставляет в город ланкаширский хлопок. Мэй, словно девчонке, хотелось крикнуть: «Знаете, куда мы едем? Ни за что не поверите!» Но, разумеется, она молчала, смущенная собственным радостным возбуждением.

Может, для остальных путешествие – дело привычное, но только не для нее, Мэй Смит. Сегодня она одета в темно-синий приталенный жакет с пышной баской до середины бедра и длинную юбку из саржи; боты начищены до невероятного блеска, а светлые волосы аккуратно убраны под широкополую соломенную шляпку черного цвета. Весь этот практичный, немаркий наряд подобран специально, чтобы выдержать долгую дорогу – по крайней мере, так она надеется.

Мэй мысленно пробежалась по списку вещей в несессере: жестяная коробка с сэндвичами и яблоками, бутылка молока для Элен, галеты и леденцы на случай морской болезни, книжка с картинками, чистые салфетки и влажное полотенце.

Документы и билеты надежно хранятся у Джо в кожаном «дипломате» – прощальном подарке с фабрики, а в одном из чемоданов лежит пара отличных простыней, сотканных на механическом станке, с вышитыми инициалами супругов Смит. Эти простыни подарили Мэй девушки из цеха в последний день ее работы. Между слоями материи аккуратно уложены подарки для дядюшки Джорджа, который живет в Айдахо: газета из его родного городка, карточки, сделанные в фотографическом салоне, чудесная коробочка для чая и Библия с дарственной надписью от учеников местной воскресной школы.

– Опаздывает, – шепнула Мэй, однако Джо лишь рассмеялся.

– Просто ты притащила нас сюда слишком рано. Погляди, сигнал семафора изменился! Поезд придет с минуты на минуту.

Джо вытянул голову за край платформы, отчего Мэй занервничала.

– Отойди, – настойчиво попросила она, – а то напугаешь Элен, не говоря уже обо мне.

Паровозы приводили Мэй в ужас: они казались ей огромными черными драконами, изрыгающими пламя. Дохнуло горячим ветром; гигантское чудовище с оглушительным ревом ворвалось на станцию. Последовал жуткий скрежет, и поезд встал, выпуская клубы пара.

От громкого шума Элен расплакалась.

– Дай ее мне, – потребовала Мэй, заключая рыдающую малышку в объятия. – Ну-ну, тише, детка. Пришел наш паровозик, он отвезет нас в новую жизнь – чух-чух, чух-чух. Попрощайся с Болтоном, скажи ему «до свидания». Мы отправляемся навстречу приключениям!

Джо удостоверился, что их дорожный сундук погрузили, и семейство заняло свои места во втором классе. Элен никак не унималась.

– Скоро утихнет, – с улыбкой сказала Мэй соседям, которые поглядывали на мать и ребенка с явным беспокойством. Мэй не оставалось ничего другого, кроме как сунуть в ладошку Элен галету и уповать на лучшее. Уловка сработала, и через несколько секунд девочка, позабыв обо всем, увлеченно грызла сухое печенье.

Мэй вновь окинула взглядом попутчиков. В душе всколыхнулась обида: у нее такое же право сидеть здесь, как и у остальных. Может, они с Джо и сироты, зато в Америке у них есть покровитель, который готов дать им будущее. И хотя добра они нажили немного, у Мэй есть Джо, у Джо – Мэй, а их главное сокровище – прелестная маленькая дочурка, славная, точно новенькая монетка. Оба они молоды, впереди – вся жизнь. Мэй захотелось ущипнуть себя, дабы убедиться, что неожиданные перемены и шанс начать все с чистого листа не сон, а явь.

Поймав свое отражение в окне вагона, Мэй улыбнулась. Красавицей ее не назовешь, однако щеки горят румянцем, тело крепкое, и тяжелой работы она не боится. По рассказам, именно такие женщины и способны чего-то добиться в Новом Свете. Счастье, что малютка Элен унаследовала от отца светлые волосы и глаза цвета морской синевы. Правда, моря они пока не видели, но совсем скоро увидят.

И вот уже двери вагона захлопнулись, а свисток послужил сигналом к отходу поезда. Вагон дернулся, отчего Мэй бросило вперед. На мгновение оптимизм покинул ее, и она почувствовала приступ страха. Что мы делаем? Зачем покидаем родные места? Мэй ощутила острое желание остановить поезд, спрыгнуть с подножки и вернуться домой, где все так мило и привычно. Она уже почти вскочила с места, но обмякла, увидев, с какой решимостью глядит в окно ее муж Джо. Он так гордился, когда американские родственники предложили ему вступить в семейный бизнес и заняться плотницким делом! Разве может Мэй предать его? Она готова идти за мужем хоть на край света.

Не то чтобы их не устраивал Болтон – небольшой город ткачей на севере Англии. Болтон дал им крышу над головой – крохотный домик у болот, позволил обрести необходимые навыки, предоставил работу – сперва в услужении, а затем на фабрике, где они и познакомились. Джо и Мэй любили друг друга еще с отрочества и поженились после того, как подошел к концу срок обучения Джо. Однако в глубине души Мэй всегда знала, что муж мечтает об ином будущем, ищет любую возможность проявить себя, добиться успеха. Что ж, она только рада поддержать его честолюбивые замыслы. Кто бы ни захотел для своего ребенка жизни вдали от дымящих труб, шанса повидать людей с разных концов света, которые, подобно им, рискнули всем, чтобы начать с нуля? Чтобы решиться на такое, нужна храбрость, и Мэй не трусиха. И все же страх, всколыхнувший ее душу, не отступал. Вдруг все пойдет наперекосяк? Вдруг дядя Джордж окажется жестоким тираном? Вдруг… Хватит, одернула себя Мэй и устремила взгляд на чемоданные ярлыки, которые напечатала и аккуратно наклеила собственными руками: «Мистер и миссис Джозеф Смит, пароход «Титаник», Саутгемптон». Туда, туда! Уже совсем скоро они поднимутся на борт.

Над городом плыл похоронный звон соборных колоколов. Члены семьи, собравшиеся у западного портала, выстроились позади кортежа. Хорошо, что черная кружевная вуаль позволяет скрыть горе от чужих взглядов, думала Селестина Паркс, прильнув к отцу и наблюдая, как ее братья подняли гроб на плечи. Ноша не будет тяжелой – перед смертью их мать, Луиза, страшно исхудала.

Селеста корила себя за опоздание; она даже не успела проститься с матерью. Непогода задержала пароход, шедший из Нью-Йорка, однако похороны откладывали до тех пор, пока Селеста наконец не прибыла в Личфилд, в родительский дом. Увидев, что мать, некогда красавица, превратилась в почти незнакомый иссохший скелет, она испытала потрясение.

Резкий ветер гонял по церковному двору, мощенному булыжником, сухие листья. Вышел настоятель, чтобы сопроводить скорбящих в гулкий неф. Селеста подняла глаза на три внушительные соборные башни и их острые шпили, пронзающие ясное мартовское небо, затем перевела взгляд на аккуратные дома из розового песчаника, что окружали собор. Как хорошо знаком ей этот вид – ранняя весна, проклюнувшиеся нарциссы, свежий ветер с болот, от которого перехватывает дух… Весенние поездки домой всегда вызывали у Селесты душевный подъем; особенно радовали ее нежные цветочные бутоны и ярко-зеленая молодая травка в полях и парках. Пасхальная служба в соборе – это всегда нечто торжественное, однако в этом году к ней примешается горечь семейной утраты…

На миг Селеста вспомнила собственный дом и любимого сына, оставленного далеко за океаном. Невольно промелькнула мысль о предстоящем утомительном путешествии обратно, но Селеста быстро отогнала ее: сейчас не время.

Она дотронулась до своего длинного шерстяного пальто с воротником из лисы. Под пальто на ней было надето траурное платье, отделанное бисером, и черные перчатки – и то и другое принадлежало маме. В этих рукавах, хранивших очертания материнской фигуры, в знакомом запахе лавандовой воды, что исходил от ткани, Селеста находила успокоение. Шляпка из фетра, под которую она спрятала пышный каскад золотисто-каштановых кудрей, держалась на голове при помощи бабушкиных шляпных булавок. Времени на приобретение подходящего траурного наряда у Селесты не было, оставалось только надеяться, что, выбрав этот, она не ошиблась. Луиза Форестер всегда выглядела очень элегантно, и после ее смерти дочь хотела выказать ей уважение, столь же глубокое, как и любовь при жизни.

Селеста берегла яркие, интересные письма матери, в которых та сообщала новости о соборе, духовенстве и проделках студентов Богословского колледжа. Эти письма, словно драгоценная ниточка, связывали ее с родиной. А потом вдруг строчки начали ползти в разные стороны, почерк сделался неразборчивым, и материнскую руку сменила отцовская. Сообщая, что мать нехорошо себя чувствует и не в состоянии держать перо, отец недвусмысленно намекал, что дочери пора приехать, пока болезнь не взяла свое.

Я не успела с тобой попрощаться, мамочка, – каждую ночь после возвращения рыдала Селеста. Утешает лишь, что погребение будет достойным: Луизу Форестер, дочь епископа, со всем полагающимся почетом похоронят на холме рядом с собором. Но где же мне оплакивать тебя, когда я вернусь домой?

«Я есмь воскресение и жизнь…» – монотонно гудел голос священника. Услышав эти умиротворяющие слова, Селеста стиснула ладонь отца и попыталась сдержать слезы. Почему ты нас покинула? Как смогу я исполнять свой долг без твоей любви и поддержки, что вели меня на жизненном пути?

По окончании похорон, когда все подкрепились чаем и мясными закусками в столовой Богословского колледжа, Селеста с братьями вернулась в Ред-хаус – их дом располагался в Стритэе, деревушке, примыкавшей к Личфилду. Там отец и сделал объявление.

– Теперь все в сборе, и я должен сообщить вам, что не намерен жить здесь. Для меня нашлось место в викариате. Хочу быть поближе к вашей матери и к городу, приносить пользу людям.

– Но мы не можем оставаться тут без тебя! – воскликнул Селвин. Он служил адвокатом и каждое утро ездил на работу в Бирмингем.

– Еще как можете. В один прекрасный день ты женишься, и твоей жене вряд ли захочется ухаживать за стариком. Бертрам – студент, ему нужен дом, куда можно приезжать на каникулы, да и Селесте тоже, если, конечно, она когда-нибудь выберется сюда с семьей, – сказал отец и посмотрел на фото улыбающегося Родди – карточка занимала почетное место на каминной полке. – Ваша мама любила эту фотографию, – тихо промолвил он, потом стряхнул с себя задумчивость и продолжил: – Селестина, дорогая, возьми часть ее вещей.

Селесте, однако, совершенно не хотелось что-либо трогать, не хотелось разрушать магию воспоминаний, связанных с родительским домом. Как-нибудь потом, позже.

Отец, казалось, не замечал ее состояния.

– Забери хотя бы столовое белье, – настаивал он. – Мама чудесно вышивала, она бы хотела передать все это тебе.

Со слезами на глазах Селеста дотронулась до скатерти, на которой лежали карточки с выражением соболезнований и стояли цветы в вазах.

– Спасибо, папа, – выдавила она. – Пожалуйста, не сейчас.

Старик наконец почувствовал глубину горя Селесты и взял ее за руку.

– Не волнуйся, мама всегда будет в твоем сердце, – ласково произнес он. – Она не оставит тебя. Вы все справитесь с трудностями, как справилась бы она, я в этом уверен. Моя Луиза воспитала хорошую дочь, а ты всегда можешь испытать радость возвращения в любящую семью, милая.

Отец прав. Воспитанная должным образом, Селеста знала, что вперед собственных желаний необходимо ставить свой долг и нужды других людей. Она сглотнула слезы и устремила взгляд в окно, на лужайку, покрытую молодой ярко-зеленой травкой. И зачем только Личфилд так прекрасен в это время года!.. Следовало бы открыться отцу, подумала Селеста. Но что-то ее удерживало. Не стоит нагружать его своими проблемами, какими бы серьезными они ни были.

Первая встреча с Лондоном и его величавыми зданиями повергла Мэй в благоговейный трепет. Не веря своим глазам, она смотрела на Биг-Бен и, проезжая по мосту, мельком увидела Тауэр. На ночь они сняли комнату в пансионе недалеко от собора Святого Павла, причем довольно грязную. Мэй хватило одного взгляда на чумазую физиономию хозяйки, чтобы тут же взяться за матрасы: опасаясь клопов, она переворошила каждый. В чужой обстановке Элен капризничала, поэтому ночь выдалась бессонная. Если так пойдет, высказала опасение Мэй, путешествие по морю станет настоящим кошмаром, к его концу они все превратятся в ходячие развалины. На это Джо лишь расхохотался, подхватил ее на руки и закружил по комнате. Мэй невольно рассмеялась в ответ – так заразительны были воодушевление и радостный настрой мужа.

На следующее утро они позволили себе удовольствие прокатиться до вокзала Ватерлоо в кэбе, а перед отъездом отправили друзьям с фабрики несколько почтовых открыток. Мэй изумленно разглядывала вереницы омнибусов, конных экипажей, повозок и людей, толкавших перед собой тележки. Ей еще не доводилось видеть, чтобы в столь ранний час в городе царила такая суета. Откуда берутся эти толпы? А следующим крупным городом на пути семейства Смит будет Нью-Йорк!

Когда они наконец добрались до вокзала, где им предстояло сесть на поезд, поданный компанией «Уайт стар лайн» специально для пассажиров «Титаника», Мэй в который раз подумала, что никогда прежде не видела такого скопления людей – мужчин и женщин, нагруженных чемоданами и сумками, волочащих за собой маленьких детей. Она изо всех сил вцепилась в Джо и Элен – не дай бог потеряться в этой сутолоке.

Волна дыма, пара, копоти и шума подхватила Смитов и отнесла в вагон поезда на Саутгемптон. Растрепанная и усталая, одна из сотен таких же пассажиров, Мэй ощутила знакомый прилив гордости за мужа: Джо любит свою семью, раз хочет вытащить ее с задворок маленького ткацкого городка.

И все же, когда колеса застучали по рельсам, увозя их все дальше и дальше от знакомых мест, Мэй вновь охватила тревога. Будет ли им хватать средств? А какая там погода? Впишутся ли они в чужой уклад? Что, если дочка заболеет? Вся эта затея – такой риск!.. Когда поезд въехал в Саутгемптонскую гавань, глазам Мэй открылось пасмурно-серое море и огромный корабль, на мачте которого развевался флаг с белой звездой, эмблемой компании «Уайт стар лайн». Судно возвышалось над домами и деревьями, и у Мэй упало сердце. Все, теперь возврата нет. Они должны вверить свою судьбу экипажу корабля, который перевезет их через океан, к новой жизни.

На причале, при виде громадного корпуса «Титаника» и его труб, Мэй невольно содрогнулась. Четыре трубы, выкрашенные в желтый цвет с широкими черными полосами в верхней части, венчали чугунную стену, что уходила вверх на добрую сотню футов, точно крутая скала.

– Боже, и как же этакая махина держится на плаву? – пролепетала Мэй, пристроившись в хвост очереди на палубу С. Размеры судна, которое в течение следующей недели будет служить им домом, так впечатлили ее, что она нечаянно наступила на юбку дамы, шедшей впереди. Та обернулась и пронзила Мэй гневным взором.

– Ну что, в добрый путь? – сверкнул улыбкой Джо.

– Ох, у меня ноги туда не идут, – прошептала Мэй.

– Чушь! – заявил Джо, прочитав ее мысли. – Сам Господь Бог не смог бы потопить этот корабль! – повторил он известную фразу.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Джо. Путь такой долгий… – Мэй поплотнее запахнула пальто.

– Сама погляди, вода прекрасно держит корабль на поверхности! «Титаник» – новехонькое судно, и попасть на него – большая удача. Газеты пишут, что третий класс в нем не уступает первому на других пароходах. На борту предусмотрены все возможные меры безопасности, он непотопляем. Перестань тревожиться, Мэй!

После предъявления билетов пришлось пройти медицинский осмотр. Мужчина в белом халате и очках проверял, нет ли у них признаков лихорадки и вшей – Мэй сочла эту процедуру невероятно постыдной. Да разденьте ее хоть до сорочки – не найдете ничего, кроме чистого белья из ланкаширского хлопка!

Следуя указаниям стюардов, Смиты вслед за очередью по сходням прошли на палубу С. Спуск в глубь корабля по узким, тесным коридорам вызвал у Мэй непроизвольный приступ страха. Она вообще не любила воду, ей не нравились даже лодочные прогулки на озере в Куинс-парке, хотя Джо водил ее на водохранилище в Белмонте. Однажды в выходной день они отправились на пруд, и он научил ее кое-как плавать брассом. Мэй поднимала тучу брызг, отплевывалась – ей было страшно неприятно, когда вода попадала в нос и глаза, – и изо всех сил старалась держать голову на поверхности.

Внутри, в брюхе корабля, им показали опрятную, обшитую сосной каюту. Целый ряд таких же кают располагался вдоль застеленного линолеумом коридора, шириной теперь уже в целую улицу, с высокими стальными стенами. Коридор был забит людьми: целые семьи разговаривали без умолку, дети возбужденно перекрикивались на различных непонятных языках. Пахло табаком, пряностями, дымом, потом, и ко всему этому примешивался острый запах свежей краски.

В каюте Мэй села на койку и тут же испуганно ощупала ее. Тут хотя бы нормальный матрас, отметила она. Все было новое: простыни, полотенца, коврик на полу.

– Мне нечем дышать, – пожаловалась Мэй. – Здесь чисто, но… – Она не представляла, как проведет семь ночей в крохотной деревянной кабинке. В каюте пахло, как в гробу. Мэй опять поежилась и посмотрела на Элен, которая ползала на ковре, изучая обстановку. Еще одна любительница приключений… Нужно не раскисать, решила Мэй. По крайней мере, им не приходится делить каюту с чужими людьми.

– Ладно, идемте на палубу, – произнесла она, взяв себя в руки. – На свежем воздухе мне станет лучше.

Петляя по лабиринту коридоров и лестниц, Мэй удивленно рассматривала внутренности парохода, почти позабыв свои дурные предчувствия.

– Прямо настоящий город! – восклицала она, с любопытством крутя головой по сторонам. Среди прочего Мэй увидела огромную столовую с длинными деревянными столами и приземистыми «капитанскими» полукреслами, такими же, как в приходской церкви. На полу лежал новый узорчатый линолеум, от которого пахло клеем. Глазам предстал просторный салон: мягкие диваны, фортепиано в углу, сверкающие полированные поверхности, картины в рамах, развешанные по стенам, кадки с цветами, а наверху еще и курительная комната. Нигде ни пятнышка, ни пылинки. Вроде бы все идеально, однако… Мэй не могла избавиться от ощущения, что судно чересчур велико, их каюта расположена слишком низко и они находятся в толще воды.

Джо вынес Элен наверх, рассчитывая найти на палубе открытое место, чтобы посмотреть на чаек.

– Уже скоро отплываем! – крикнул он, и Мэй прочла на его лице неподдельную радость.

Пассажиры вокруг обнимали родных, говорили друг другу прощальные слова – Мэй наблюдала за ними почти с завистью. У них с Джо нет ни одного кровного родственника, все надежды связаны с дядей Джорджем из Айдахо. Конечно, их маленькая семья счастлива, но так было бы приятно ощущать свою принадлежность к чему-то большему…

Странно думать, что они, возможно, расстаются с Англией навсегда и больше не увидят гордо реющий британский флаг, не услышат мелодичные голоса ланкаширцев, перекликающиеся на улице. Найдется ли в Америке хоть чашка чаю? Мэй слыхала, там пьют только кофе.

Джо показывал дочурке корабли, пришвартованные у других причалов. Затаив дыхание, оба смотрели, как кран поднимает наверх прекрасный четырехдверный автомобиль, черный с золотом. Там, в каютах и помещениях первого класса, царит невероятная роскошь, но Мэй знает: ее и ей подобных будут держать на расстоянии от всех этих важных персон. На борту корабля словно бы существуют два отдельных мира. Впрочем, какая разница, главное – благополучно добраться до Нью-Йорка.

Мэй обернулась к Джо и ощутила дуновение ветра на холодных щечках Элен. Пора в каюту. Мэй совсем не хотелось смотреть, как корабль отчаливает от родных берегов, или наблюдать за провожающими, которые задержались на причале, чтобы со слезами на глазах в последний раз взглянуть на своих близких. День сегодня выдался долгим, а кроме того, Мэй хотела получше изучить нижние палубы. Если она заблудится, то обратится за помощью к стюардам, да и номер каюты она запомнила. На корабле придется провести как минимум семь ночей – и то если погода не испортится, со вздохом подумала Мэй. Что ж, она постарается продержаться до среды.

Вечером Джо в нетерпении расхаживал туда-сюда по тесной каюте.

– Почему ты прячешься в этой раковине, точно рак-отшельник? Вокруг столько интересного! Играет музыка, льются песни, мы могли бы послушать оркестр, перекусить немного. Я никогда еще не видел такого разнообразного меню: пирожные, печенье, салаты. Нужно набивать животы, покуда есть возможность, – увещевал он.

– Ты иди, иди, – простонала Мэй с койки. – Еда в меня не лезет, гулять по пароходу не хочется, а от людей уже тошнит. Мы тут никого не знаем, к тому же половина пассажиров не говорит ни слова по-английски, особенно те, кто сели на пароход в Шербуре. Такой галдеж подняли!

– Мы все плывем на одном корабле, солнышко, – улыбнулся Джо. – Каждый хочет начать другую жизнь в Новом Свете. Не злись на людей за то, что у них есть этот шанс.

– Я не злюсь, просто в каюте мне спокойнее. Не могу объяснить отчего, но я чувствую себя в безопасности, только когда все мое рядом со мной.

– Здесь никто ничего не украдет.

– Не уверена.

– Мэй, не будь смешной. Куда вору бежать посреди океана? И что у нас красть?

– Хотя бы те чудесные простыни, что мне подарили, – заявила Мэй, хотя сама понимала, что ворчит понапрасну.

– С нашими инициалами? Не глупи. У них наверняка есть свои, причем гораздо лучше наших. Ну же, давай выведем Элен на свежий воздух перед сном.

– С тех пор как я увидела размеры «Титаника», у меня никак не проходит это странное чувство в животе, – упрямилась Мэй. – Ступайте, а я отдохну в тишине.

– Ну вот, теперь ты впала в меланхолию, – констатировал Джо. – Это совсем на тебя не похоже. Свежий воздух и тебе пойдет на пользу.

– Наверное, ты прав, и от того, что я буду лежать здесь, ничего не изменится. Ах, если бы мне не было так страшно!

Мэй надела шерстяную жакетку, шарф и берет с помпоном, потом закутала Элен в клетчатую шаль.

– Так-то лучше. Идем посмотрим на звезды и загадаем желание. – Джо взял жену за руку.

Мэй улыбнулась. Она должна верить Джо, положиться на его здравомыслие. Он из тех людей, кому жизнь не дала ничего, кроме оплеух, – ни денег, ни родителей, ни образования. Теперь, вопреки невзгодам, он пытается добиться успеха. Разве можно не любить такого мужчину?

В первую ночь на море Мэй спала хорошо, вкусная еда в столовой помогла успокоиться. Так приятно, когда тебе подают еду и обслуживают за столом! После этого Мэй даже смогла прогуляться с Джо и Элен по палубе – девчушка семенила между родителями, держась за обоих. После захода в Ирландию от конечной цели их будет отделять лишь унылое открытое море, так что нужно расслабиться и получить удовольствие от этого памятного путешествия.

Было холодно, и Мэй порадовалась тому, что одета в плотный жакет, а Джо – в пальто. Элен укутана в несколько слоев: шерстяная шаль, пальто из войлока, шапочка и крепкие кожаные ботиночки, подаренные соседкой, когда девочка начала ходить. Как странно – свой первый день рождения Элен отпразднует за много тысяч миль от того места, где появилась на свет.

Мэй посмотрела на звезды, рассыпанные в небе, гадая, где они будут находиться в этот час неделей позже.

– Думаешь, мы поступили правильно?

Джо кивнул и улыбнулся, развеяв ее сомнения.

– Пока что все идет гладко. Мы в надежных руках. – Он указал вверх, туда, где капитан с окладистой белой бородой прохаживался по палубе, наблюдая за работой экипажа. – Лучший капитан в мире, иначе ему не доверили бы вести этот корабль в первый рейс. Наслаждайся, солнышко, больше такой шанс нам не выпадет!

Селеста посмотрела через траурную вуаль на судно, которое отвезет ее обратно в Америку. Ноги словно налились свинцом, когда она шла по сходням, ведущим на палубу первого класса. Ее брат, напротив, рвался вперед: ему не терпелось изучить трансатлантический лайнер от носа до кормы.

– Подожди меня! – окликнула его Селеста.

Селвин обернулся и сверкнул улыбкой.

– Ползи быстрей, черепаха, я жажду своими глазами увидеть знаменитый «Титаник», вокруг которого столько шума! Да, папа хочет, чтобы ты познакомилась с этой милой старушкой, тетей архидьякона.

– А-а, с моей компаньонкой. В самом деле, неужели замужняя женщина не может плыть на корабле без спутницы? Надеюсь, миссис Грант окажется лучше той ужасной женщины, что сопровождала меня в Англию. Видела, что я переживаю из-за мамы, и все равно не закрывала рта всю дорогу.

– Гровер совершенно ясно выразился, чтобы мы не отпускали тебя одну, – пожал плечами Селвин, – хотя почему он сам не приехал вместе с тобой, ума не приложу. Да и малыша Родди все хотели повидать. Мама, бедняжка, так и не подержала его на руках.

– Ох да, мой муж – очень занятой человек.

– Ради всего святого, речь о похоронах твоей матери! Разве тебе помешала бы его поддержка в пути, особенно в таких печальных обстоятельствах?

Селвин относился к тем людям, которые не выбирают слова, и за это качество, как и за многие другие, Селеста обожала брата.

– Вы все прекрасно позаботились обо мне. Конечно, было бы легче, если бы муж и сын находились рядом, но Гровер сказал, что похороны – мероприятие не для детей.

– И все же он мог бы постараться приехать с тобой, сестренка.

– Знаю. Просто…

Как объяснить Селвину, что Гровера не интересует ни ее семья, ни Англия? Собственные родители у него под боком, и, кроме того, он сказал, что нельзя нарушать режим дня Родди. Теперь Селеста только и думает, как бы поскорее вернуться домой к сыну и войти в прежний ритм жизни, а для этого нужно забраться на спину громадного стального кита и плыть на запад, в Акрон, штат Огайо.

Селвин помог сестре устроиться в каюте, проследил, чтобы у нее было все необходимое и она могла спокойно лечь. Если путешествие будет таким же утомительным, как пять недель назад, Селесте придется тяжко и большую часть времени она проведет лежа.

В Нью-Йорк она собиралась плыть на другом судне, но угольная забастовка нарушила расписание пароходов, поэтому ей поменяли билет и предоставили место на «Титанике». Возможность совершить первый рейс на роскошном корабле, о котором писали все газеты, должна была привести Селесту в восторг, однако она поднялась на борт с тяжелым сердцем. Когда-то теперь она встретится с братьями, застанет ли в живых отца? После смерти матери он выглядел таким сломленным…

Апартаменты первого класса располагались на верхних палубах; каюты-люкс и салоны соединялись коридорами, устланными толстыми мягкими коврами. Каюту Селесты освещали яркие электрические лампы, кровать была оборудована медным ограждением и застелена изысканным бельем, сверху лежало стеганое пуховое одеяло. Стены были оклеены тиснеными обоями, как в номере дорогой гостиницы, и повсюду стояли живые цветы. Правда, аромат оранжерейных лилий, фрезий и жасмина не мог полностью заглушить запаха свежей краски. Вышколенные стюарды готовы явиться на порог, стоит Селесте нажать кнопку. Если бы только не пахло краской и клейстером и на нее не накатывала эта ужасная тошнота! Какая жалость, что она подвержена морской болезни, ведь морские путешествия нынче – развлечение для состоятельных людей.

С миссис Грант, престарелой вдовой, они встретились на верхней площадке парадной лестницы, возле часов, украшенных замысловатой резьбой. Селвин восхитился элегантными изгибами лестницы и огромным решетчатым стеклянным куполом, который свободно пропускал солнечный свет вниз, на резные дубовые балюстрады.

– Тут по перилам не покатаешься, верно, сестричка? – улыбнулся он. – В жизни ничего подобного не видел.

Ада Грант намеревалась провести лето у сестры в Пенсильвании. До отхода судна времени как следует познакомиться не было, и Селеста обещала побеседовать со своей дуэньей за чаем.

Селвину пора было уходить, но Селеста не отпускала его руку. По ее щекам покатились слезы, она прильнула к брату.

– Как жаль, что не я могу задержаться в Англии подольше.

– Держись, сестренка. Наша мама уже на небесах.

Ей нестерпимо хотелось открыться Селвину, рассказать правду.

– Это так, и мне надо ехать домой. Я нужна Родди, хотя… Присмотрите за папой, ладно?

Внутри у Селесты все переворачивалось при мысли, что овдовевший отец и братья считают ее счастливицей. Как же, ведь она замужем за состоятельным бизнесменом, у нее чудесный сынишка и большой красивый дом. На самом деле близкие знают лишь то, что позволяет им знать Селеста. Она не вправе причинять им боль.

– До свидания, и удачи. – Селвин обнял сестру. – Bon voyage и все такое. Не затягивай с приездом, а то Родди вырастет совсем большим, пока мы его наконец увидим. – С этими словами он зашагал прочь по коридору.

Селестина удрученно смотрела вслед брату. Кажется, она еще никогда не чувствовала себя так одиноко. Сейчас ей нужен глоток свежего воздуха и последний взгляд на причал. Нужно попрощаться со своей страной. Будь британкой и не раскисай, – приказала себе она, вспомнив слова отца, который накануне вечером застал ее плачущей. Селесте не хватило мужества поведать ему истинную причину своих слез.

Она застегнула на все пуговицы новое черное пальто, заколола шляпку булавкой, решительно опустила на лицо темную вуаль и двинулась по обшитому деревом коридору. Ноги утопали в мягком ковре, выполненном в двух оттенках синего, темном и светлом. На каждом углу стояли улыбчивые стюарды, готовые сопроводить Селесту на прогулочную палубу.

Судно пробуждалось к жизни, и ей хотелось увидеть, как корабль выйдет из доков, двинется по Саутгемптонскому заливу и дальше в направлении Шербура, который находится за семьдесят миль отсюда, на другой стороне Ла-Манша. Следующую остановку «Титаник» сделает во Франции.

Звук пароходного гудка разнесся над гаванью. У ограждения на пирсе собралась большая толпа. Люди влезали на столбы, высовывались из окон, забирались на все доступные возвышения, чтобы помахать и покричать вслед отплывающему кораблю. Ах, если бы Селесте вновь сделаться маленькой девочкой и, стоя на берегу реки в Сидмуте, глядеть, как красавцы парусники скользят по водной глади! Родди понравилось бы это зрелище. Ему уже почти три года, и он щебечет, как птичка. Селеста купила ему книжки с фотографиями Лондона, открытки, на которых изображен «Титаник», и игрушечную яхту – с их помощью она объяснит мальчику, куда уезжала.

«Титаник», ведомый небольшими буксирами, медленно вышел из дока и развернулся носом на юг. У стенки в гавани, точно норовистые лошади, привязанные в стойле, были пришвартованы два других крупных лайнера. Неожиданно поднялась волна, и на глазах у Селесты один из них начал приближаться к проходившему мимо «Титанику».

– На «Нью-Йорке» лопнули тросы! – крикнул матрос у нее за спиной.

– Сейчас он в нас врежется! – завопил кто-то из пассажиров.

Все взгляды были прикованы к «Нью-Йорку». Его корма разворачивалась наружу, неумолимо приближаясь к «Титанику», однако на помощь уже спешил маленький буксир, который закрепил оборванный трос и попытался оттянуть «отбившегося жеребца» назад в «конюшню», к берегу. Тем временем капитан на мостике поворачивал штурвал, мало-помалу уводя судно с пути наползающего «Нью-Йорка». Селесте показалось, что «Титаник» двинулся задним ходом.

– Все, опасность миновала. На волосок прошли!

Среди очевидцев происшествия пронесся вздох облегчения, однако Селеста услыхала, как один из стюардов пробормотал себе под нос: «Эта посудина мне и раньше не нравилась, а теперь и подавно. Еще даже в море не вышла, а уже проблемы начались!»

Селеста спрятала улыбку. Моряки – народ суеверный, а ей некогда забивать себе голову подобными глупостями. Человек сам творит свою судьбу, в этом она согласна с Гровером. К чему думать о бедах, которые не случились? Достаточно и тех, что есть. Умение и опыт помогли предотвратить аварию, это добрый знак, сулящий успех путешествию.

Теперь корабль лег на курс и опаздывает всего примерно на час. Пора продолжить осмотр этого плавучего дворца, решила Селеста, только сперва нужно выпить чаю с компаньонкой. Миссис Грант ждала ее в кафе «Паризьен».

– Все так современно, не правда ли? Мы словно на открытой террасе, а эти решетки для вьющихся растений совсем как настоящие! Здесь позаботились о каждой мелочи. Много света, воздуха, вокруг – морские пейзажи. Путешествие обещает быть весьма приятным!

Селеста попыталась проявить энтузиазм, но мысли ее были заняты Селвином, возвращавшимся домой, и тем, что ждет ее в Акроне, Огайо.

Позже она совершила прогулку по палубе, еще пахнущей свежей краской, и насладилась знакомыми мелодиями в исполнении судового оркестра, который играл неподалеку на открытом балконе. На глаза ей попались таблички, указывающие местонахождение гимнастического зала, бассейна и турецких бань. Селеста отправилась в читальный зал, намереваясь посидеть в тишине за книгой – она читала «Обитель радости» Эдит Уортон. Большую часть времени на пароходе она будет проводить в одиночестве, ее прибежищем станет читальня с мягкими креслами и письменными столами. Комната отделана в георгианском стиле: стены с лепниной выкрашены белым, простая обстановка и эркерное окно, которое выходит на прогулочную палубу, – от него в помещении еще больше света. Можно удобно устроиться и погрузиться в чтение.

И все же, по мере того как волны уносили судно прочь от берега, Селеста почувствовала в желудке знакомое неприятное ощущение. Пожалуй, лучше перебраться в каюту, в уютную кровать под балдахином, и переждать, пока морская болезнь не отступит. Роскошь, конечно, не заменит счастья, но определенно может скрасить горечь страданий.

Наступило воскресное утро. Мэй, краем уха слыхавшая, что где-то на верхних палубах должна проходить церковная служба, спросила у стюарда, где именно.

– Вход разрешен только пассажирам первого и второго класса, мэм, – ответил тот, смерив ее взглядом.

– Я принадлежу к Церкви Англии, где же мне молиться? – решительно произнесла Мэй.

Грубая манера стюарда ее не смутила.

– Сейчас узнаю, – вздохнул он. – Ждите здесь.

Привыкнув к качке, Мэй чувствовала себя заметно бодрее. Джо взялся присмотреть за Элен и отпустил жену немного прогуляться. Одетая в свой лучший наряд, она выглядела вполне респектабельно. С какой стати ее не пустят в церковь вместе с остальными?

Судя по тому, что стюарду пришлось побегать, вопрос Мэй вызвал некоторое замешательство, однако в конце концов он повел ее наверх, где, отпирая какие-то потайные двери, препроводил в святая святых.

– Вы правы, мэм, на службу допускаются все.

Здесь не было ни намека на запахи тушеного мяса, подливы и застарелого пота. Вместо этого в воздухе витали ароматы белых лилий, гвоздик, сигарного дыма, а под ногами лежали пушистые ковры с прекрасным орнаментом. Мэй, одетая слишком просто, стеснялась своего вида, но никто из прогуливающихся не обращал на нее ни малейшего внимания. Стюард торопливо семенил, пока они не оказались в роскошном ресторане, где рядами стояли стулья, обитые кожей, а в дальнем конце располагалась кафедра.

– Прошу вас, мэм, оставайтесь на задних рядах, они специально предназначены для посетителей.

Мэй поняла, что под «посетителями» подразумеваются пассажиры третьего класса, и, к своей радости, обнаружила, что является не единственной храброй душой, дерзнувшей ступить на чужую, закрытую территорию. В действительности посетителей оказалось довольно много; рядом с ней сидела женщина в неказистом пальто и простенькой шляпке.

Вскоре помещение заполнилось «богатыми и знаменитыми», как назвала их соседка Мэй, признавшаяся, что сама пришла сюда исключительно поглазеть и посудачить.

– Вам, стало быть, тоже интересно, как живет другая половина? Только поглядите на эти шляпки! Уверена, каждая из них стоит столько, сколько наши с вами мужья и за год не заработают! Говорят, на этом корабле плывут главные богачи в мире: Астор, Гуггенхаймы… Голову даю на отсечение, некоторые из этих красоток – вовсе не их жены. Вообразите, одна такая держала на руках собачонку в бриллиантовом ошейнике!

Женщина сыпала именами, объясняла, кто кому кем приходится, однако громкие фамилии ни о чем не говорили Мэй.

Немного спустя прибыл капитан в сопровождении нескольких членов экипажа. Они принесли с собой листки с текстами церковных гимнов и передали их по рядам. Капитан провел скромную службу, которая пришлась по нраву представителям всех христианских конфессий. Песнопение проходило вполголоса, но красивые гимны всегда вдохновляли Мэй, и когда дошло до слов «Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его»[1], она не сдержала душевного порыва, запела громче, и ее сильное сопрано перекрыло прочие голоса, так что сидящие впереди начали оборачиваться. Смутившись, Мэй покраснела и умолкла.

Она украдкой рассмотрела капитана Смита. Вблизи он выглядел старше, чем ей представлялось, у него была статная фигура и убеленные сединой волосы. Мэй невольно вспомнила привычные молитвенные собрания в приходской церкви Дина, и ее вновь захлестнула волна паники: как же это, они все там, а она здесь, среди чужих людей, на стальном корабле, плывущем по воле волн! Завтра девушки с фабрики начнут новую рабочую неделю у станков без нее. Интересно, хоть кто-нибудь из них скучает по ней?

Однако же сегодня Мэй представилась возможность одним глазком заглянуть в мир, где пассажиры носят меха, изящные шляпки, бархатные сюртуки и элегантные кожаные туфли. Ребенка лет двух, разодетого в шелка и теплую мягкую фланель, унесла из комнаты молодая служанка, едва он начал вертеться и капризничать. Мэй порадовалась, что не взяла с собой Элен, и не в последнюю очередь по той причине, что домотканые одежки девочки в сравнении с нарядами малыша смотрелись бы убого. Ну а раз она тут одна, можно не спеша разглядывать обстановку и наблюдать за публикой.

Мэй никогда в жизни не видела таких великолепных помещений. Панели из дерева, которыми были обшиты стены, украшала изысканная резьба в виде цветов и листьев, – Джо знает, как делаются такие вещи. Под белым потолком, украшенным богатой лепниной, висели купола, из которых лился яркий электрический свет. Неудивительно, что у всех дверей дежурят стюарды: их обязанность – по окончании богослужения быстренько вернуть таких, как Мэй, на нижние палубы. Пред Богом, может быть, все и равны, печально усмехнулась она, но на борту этого английского судна каждый занимает место сообразно своему положению. Уже то, что ей позволили находиться в одном зале с важными особами – пускай всего несколько минут, – следует почитать за честь. Впрочем, Мэй не возражала против разделения. Все по справедливости, ведь благородные люди выложили за свои билеты гораздо больше, чем она, и эта роскошь – для них. Палуба А на «Титанике» – все равно что другой мир. Обременена ли Америка такими же классовыми различиями или это действительно свободная страна?

Селеста посетила утреннюю церковную службу в ресторане на палубе первого класса. Среди тех, кто сидел впереди, были многие известные персоны: дамы из богатых домов Бостона и Филадельфии; сливки нью-йоркского общества – Асторы, Гуггенхаймы, Уайденеры. Вот Уолтер Дуглас, основатель фабрики по производству овсяных хлопьев «Квакер Оутс»; вот знакомое лицо со страниц акронского журнала «Маяк» – этот человек возвращается с супругой из Парижа. Вместе с Селестой на борту находятся самые состоятельные люди в мире. Гровер будет впечатлен, когда услышит фамилии именитых пассажиров.

Молитвенное собрание скорее напоминало бал, нежели богослужение. Капитан провел прекрасную службу, учитывая принадлежность молящихся к различным конфессиям, однако от этого Селестина только больше затосковала по Англии.

Она вспоминала купол Личфилдского собора, утренний перезвон его колоколов, плывущий над городом, глубокое бассо профундо соборного органа, шествие мальчиков-певчих, одетых в белое с алым, настоятеля в золотом облачении.

Служба на корабле прошла весьма достойно; по крайней мере, на нее допустили пассажиров из других классов. Селеста слышала вдохновенное пение одной молодой женщины в последнем ряду. Женщина пела сильным и чистым голосом, однако сделала резкое диминуэндо, сообразив, что находится не в шатре христиан-баптистов, а на символической воскресной службе. В конце богослужения стюарды потихоньку выпроводили сидящих сзади, как будто их присутствие могло каким-то образом оскорбить чувства пассажиров первого класса. А жаль, улыбнулась Селеста, ей бы хотелось получше рассмотреть обладательницу восхитительного голоса и поблагодарить за то, что своим пением она украсила общий хор, пусть и пропела всего несколько строк. Должно быть, она хорошая женщина.

По всей видимости, путешествие и впрямь будет долгим. Единственная компания Селесты – престарелая миссис Грант, а роман о юной девушке, пробивающей себе дорогу в нью-йоркское общество, на заре нового века едва ли можно считать развлекательным чтением. Найти бы хоть одну родственную душу, чтобы перемолвиться словом за обедом, – только не такую, как Ада Грант, которая без конца рассказывает о своих родственниках и их детях, и не такую, как эти богатые путешественницы, что восторженно описывают экзотические приключения в Европе и перечисляют громкие имена, будто сыплют гренки в бульон.

Интересно, какие впечатления получила та девушка с красивым голосом? Хорошо, что ей выпал шанс переступить эти «райские врата», порадовалась Селеста. Как выглядит в глазах пассажирки третьего класса чрезмерная пышность и роскошь, которая лишь раздражает Селесту? На корабле, метко окрещенном «Титаником», всего чересчур много. Может, лучше просто расслабиться и наслаждаться изысканным обслуживанием?.. Селеста не понимала, почему чувствует себя так неуютно.

– Ну, и как там, среди небожителей? – поинтересовался Джо за ленчем, с аппетитом хлебая суп.

– Как в ином мире, – мечтательно отозвалась Мэй. – Ты себе даже не представляешь: акры мягких ковров – я словно по воздуху шла, – а дамы наряжены, как манекены в витринах, и на каждой – килограммы драгоценностей. Зато петь они не умеют, ну нисколечко.

– Держу пари, ты показала им, как надо, – ухмыльнулся Джо.

– Я было попробовала, но на меня сразу все вытаращились, и пришлось умолкнуть. Знаешь, а мне понравилось смотреть, как живут богатые. Хотя нас быстренько выпроводили, едва закончилась служба, видно, побоялись, что мы стащим столовое серебро. Я рада, что вернулась на нашу палубу.

– Вот и славно. А то насмотришься на шик и блеск и тоже захочешь красивой жизни. Может, на Западе нас ожидает бревенчатая хижина.

– Во всяком случае, там мы все будем равны друг перед другом. И как это люди наживают такое состояние, что могут потратить на билет несколько тысяч? Хотя, уверена, счастья у них не больше нашего. Я заметила одну молодую вдову, всю в черном, и у нее, бедняжки, был такой вид, будто она вот-вот разрыдается, а ведь она со мной одних лет. Даже не знаю, что бы я делала, если бы с тобой что-то стряслось. Ты ведь не променяешь меня на какую-нибудь богатенькую американскую красотку?

Джо рассмеялся и взял Мэй за руку.

– Хватит выдумывать всякие глупости! Мы с тобой как две половинки яблока, Мэй. Обещаю, мы не расстанемся до самой смерти.

Воскресенье не принесло Селесте ничего интересного. Она испытывала легкую тошноту и за ленчем вяло ковыряла вилкой в тарелке, в то время как миссис Грант страдала от жестокого несварения желудка. Внутренне Селеста готовилась вернуться к своим обязанностям и тяготам супружеской жизни в Акроне. Мысль об этом наполнила ее ужасом. Единственная радость – малыш Родди, который с нетерпением ждет маму.

Послеобеденное время она провела, слушая оркестр и дыша свежим воздухом на палубе. Наконец пришло время готовиться к очередному параду мод в ресторане. Селеста по-прежнему была одета в черное шелковое платье-костюм, принадлежавшее матери, с отделкой бисером на манжетах и воротнике. Оно пахло домом и отцовским трубочным табаком. Кто тут заметит, что она каждый вечер выходит в одном и том же наряде? В конце концов, она носит траур. Несмотря на бунтарский настрой, Селеста, вынужденная соблюдать требования этикета, предприняла героическую попытку убрать волосы в прическу без помощи служанки или судовой горничной. Во влажном воздухе кончики волос закудрявились и превратились в локоны.

Она по-прежнему не была голодна, но охотно слушала мелодичные серенады и медленные вальсы, призванные навеять покой. Более оживленные композиции оркестр заиграет позже, когда начнется танцевальная часть вечера.

Музыка привела Селесту в хорошее настроение, однако, увидев прекрасно оформленное меню, она вновь погрустнела. В самом деле, нельзя же съесть все десять блюд! Миссис Грант тем не менее мужественно заставила себя разделаться с каждым. Опять будет маяться несварением, поморщилась Селеста. Для себя она выбрала консоме «Ольга», лососину на пару под соусом муслин и соте из цыпленка. От мясных блюд – ягненка, утиной грудки и говяжьей вырезки с различными гарнирами – Селеста отказалась. Она пропустила пунш-ромэн и съела чуточку спаржи, заправленной соусом винегрет. Последним стал паштет из гусиной печенки; Селеста чувствовала, что место осталось только для десерта: персиков в ликере «Шартрез». Пила она исключительно воду, не пригубив ни капли вина, различные сорта которого подавались к каждой перемене блюд. Она знала, что изысканное вино быстро ударяет ей в голову и делает плаксивой.

Гровер сказал бы, что Селеста должна отпробовать все, ибо за это уплачено из его кармана, но… Сейчас Гровера здесь нет, с вызовом подумала она.

К десяти часам миссис Грант уже клевала носом, и Селеста развлекала себя тем, что вслушивалась в окружавший ее смех, звон бокалов, беседы и наслаждалась разнообразием звуков. С наступлением ночи веселье стихнет, и она окажется наедине со своими раздумьями, все более мрачными и черными. Сияние брильянтов в свете электрических ламп, аромат французских духов, приглушенный блеск шелков и перьев – все это было настоящим праздником для чувств. Публика в зале являла образец роскоши и довольства, и все же Селеста не находила себе места среди этого пышного убранства. Ее сердце далеко от великолепного ресторана, отделанного в стиле Людовика XVI, оно стремится к берегам, оставшимся позади.

Общество тугой на ухо миссис Грант, которая решила попотчевать ее великосветскими сплетнями, изрядно утомило Селесту.

– Знаете ли, милочка, это что-то вроде закрытого клуба. Они собираются в Париже, Каире… да где им вздумается. Капитан Смит у них в большом фаворе, вот почему они все толкутся тут. Они и плавают только на его судах. В послужном списке капитана – ни одной аварии…

– А как насчет происшествия при выходе из Саутгемптона? – подняла брови Селеста.

– Ах, вы же сами видели, все закончилось благополучно, и это благодаря невероятной удачливости капитана Смита.

Селеста понимала, что спорить с пожилой леди бессмысленно; кроме того, ей было страшно скучно, и она с трудом сдерживала зевоту. Какая нелепость, что приличная замужняя женщина даже в ресторане не может посидеть одна! Селеста, естественно, не нуждается во внимании одиноких джентльменов, которые с интересом поглядывают на ее столик. Собрав вокруг себя компанию хихикающих женщин, они успевают стрелять глазами и в сторону Селесты, не смущаясь даже тем, что она в трауре. Еще целых три вечера придется держать их на расстоянии.

Селеста вернулась в свою каюту, где горничная помогла ей раздеться. Девушка засмеялась, когда Селеста в шутку схватилась за переполненный живот и застонала.

– Вы не видали еще самого интересного, мадам. Мы приближаемся к «Норе дьявола», где встречаются айсберги, а океанская вода бурлит, как кипяток.

– Ах, зачем вы меня пугаете? – со смехом произнесла Селеста. – Теперь я не усну.

– Еще как уснете! Плотный ужин, свежий воздух и чудесная музыка оркестра мистера Хартли – вот лучший рецепт крепкого снотворного.

Селеста и в самом деле быстро уснула, но около полуночи проснулась из-за того, что желудок протестовал против вечернего обжорства. Каюта почему-то затряслась, потом произошел короткий толчок – не сильный, но все же заметный, так что хрустальный графин с водой завибрировал, а бокал с широким донышком проехался по поверхности туалетного столика красного дерева. Затем Селесте показалось, что судовой двигатель дернулся и остановился, в точности как паровоз, подъехавший к станции. Может, это ей снится? Раздосадованная тем, что сон прервался, Селеста повернулась на другой бок и вновь задремала.

Неожиданно в коридоре послышался шум, и отнюдь не шаги запоздалых гуляк, а топот бегущих ног и гулкое хлопанье дверей. Сонливость мгновенно слетела, Селеста почувствовала неладное. Накинув поверх ночной сорочки шелковое японское кимоно, она выглянула из каюты и спросила, что случилось, а потом подумала о глуховатой миссис Грант, чья каюта находилась дальше по коридору. Знает ли она, что произошло что-то непредвиденное?

– Наш корабль столкнулся с айсбергом, – сообщил кто-то.

– Нет-нет, ничего подобного! Не надо паниковать, – принялась успокаивать Селесту горничная, которая вечером помогала ей раздеться. – Беспокоиться не о чем, но ради безопасности всем пассажирам лучше подняться на палубу. Пожалуйста, оденьтесь потеплее и возьмите с собой спасательный жилет. Если возникнут затруднения, я вас провожу.

Селеста надела юбку прямо на сорочку, быстро застегнула на все пуговицы черный жакет, достала теплое пальто и меховую горжетку, обула ботинки. Безотчетно схватила ридикюль, фото Родди и перстни, подаренные Гровером, – все остальное подождет ее возвращения.

Она присоединилась к веренице наспех одетых людей, гадая, куда их ведут. По ощущениям Селесты, ничто не указывало на катастрофу, однако вдоль коридоров уже стояли стюарды, которые проверяли пассажиров по списку и направляли на шлюпочную палубу. Что же все-таки происходит? Почему их подняли с постелей посреди ночи? Неужели стряслось то, о чем нельзя и помыслить?

Мэй еще никогда так не веселилась, как в этот воскресный вечер. Ее каблуки сами притопывали в такт музыке; в салоне звучали аккордеоны, банджо, ботинки и сабо грохотали по деревянному полу, пары кружились в танцах разных стран, а дети шныряли туда-сюда, путаясь под ногами у взрослых, как в любой церкви.

Мэй и Джо решили перед сном прогуляться по палубе и посмотреть на звезды, но из-за того, что сильно похолодало, долго находиться на воздухе было нельзя, особенно при том, что на плече Джо спала малышка Элен.

– Погляди, какая россыпь звезд! Вон там – Пояс Ориона, – Джо показал на мерцающее созвездие, – а это – Полярная звезда, главный ориентир моряков. Вижу, тебе удалось немного расслабиться, да, любовь моя?

– Да, чуть-чуть, только давай пойдем в каюту. Можно считать, еще один день прошел, – ответила Мэй. Ей не терпелось ступить на твердую почву. Она вообще больше никогда не сядет ни на один пароход!

– А я хочу запомнить каждое мгновение этого путешествия. Кто бы мог подумать, я и ты – посреди открытого океана! Я ни капли не сожалею о нашем выборе.

– Надеюсь, жалеть не придется, – хмуро отозвалась Мэй.

– Как прикажешь тебя понимать? Сомневаешься, что мы поступили правильно?

– Нет, конечно, только… целая неделя в море… Слишком долго, слишком холодно и слишком далеко от земли. – Что толку притворяться, будто тревога ее оставила? Мэй знала: худшая часть пути впереди. В баре говорили об айсбергах и волнах высотой с колокольню. Глупая болтовня, подогретая спиртным, однако в каждой выдумке есть доля правды.

– Где твой дух авантюризма? Не будь такой занудой, дорогая.

– Что поделать, если у меня плохие предчувствия? – чуть не плача, произнесла Мэй. – Не смейся, это выше меня.

– Знаю, знаю и все равно люблю тебя, глупышка. – Джо обнял жену и ласково погладил по щеке. – Ты совсем замерзла, – спохватился он. – Идем-ка вниз, я как следует согрею тебя.

Оба рассмеялись.

– Эй, не дерзите мне, юноша, – шутливо сказала Мэй. – Имейте в виду, я – приличная замужняя женщина.

– Ну а я – женатый мужчина, так что без обид.

После хорошего ужина, прогулки на свежем воздухе и занятий любовью Мэй спала крепко, а Элен в своей колыбельке не проснулась, даже когда Мэй разбудили крики, доносившиеся из коридора. Захлопали двери; потом раздался стук в их каюту. Джо пошел открывать и вернулся не сразу, отчего беспокойство Мэй еще больше усилилось.

– В чем дело? Это пьянчуги буянят? Я задам им трепку, если они разбудят ребенка!

– Да нет… Мы вроде как слегка ударились о льдину. Нужно надеть пальто и спасательные жилеты… просто на всякий случай, – заверил Джо. – Оденься потеплее, солнышко, наверху зябко.

– Который час? Я не почувствовала никакого удара, а ты? – промолвила Мэй, вставая с постели, и поняла, что пол слегка накренился. – Что они там себе думают? Надо же, какую суматоху устроили!

– Дорогая, одевайся и делай, что велят. Укутай Элен хорошенько, чтобы не простудилась. – Джо говорил ровным голосом, однако Мэй чувствовала, что он напуган.

Хватая все, что попадалось под руки, она натянула на себя шерстяную кофту, жакет и теплую юбку прямо поверх ночной рубашки. Кое-как засунула ноги в ботинки, подобрала волосы и нахлобучила шляпку. Надо надеяться, они скоро вернутся сюда, и ее лучшая соломенная шляпка не намокнет.

– Джо, ты взял деньги?

– Не волнуйся, они в кошельке вместе с билетами и адресом дяди Джорджа. Иди следом и не теряй меня из виду. Может, это просто учебная тревога.

Они старались не разбудить дочку, но Элен закряхтела и расплакалась, когда на нее стали натягивать одежки. Сердце Мэй глухо колотилось. А если тревога не учебная, если все по-настоящему?

В коридоре царила неразбериха. Люди вопили на дюжине иностранных языков, толкали друг друга и ломились вперед. Судно вновь резко накренилось на нос, и все закричали от ужаса. Наверняка они пошли в неправильную сторону! Мэй помнила дорогу: чтобы выбраться на палубу, нужно двигаться в противоположном направлении. Она попыталась пробиться сквозь толпу, но их несло вместе с остальными, и чета Смит оказалась в одной из столовых, где стюарды проверяли у каждого наличие спасательного жилета.

– Что происходит? – крикнул Джо стюарду.

– Ничего страшного. Мы слегка зацепили айсберг, и судно дало небольшую течь. Капитан распорядился, чтобы женщины и дети в целях безопасности поднялись поближе к спасательным шлюпкам. Народу довольно много, однако не паникуйте, все успеют подняться.

Снизу слышался какой-то непонятный скрежет, свет мигал, и кто-то истерично потребовал, чтобы открыли окованные железом двери, но стюарды были непоколебимы.

– Ради всего святого, выпустите женщин и детей на палубу! – крикнул немолодой ирландец.

– Только когда получу приказ! – отозвался стюард с другого края.

Мэй прочла на его лице неприкрытый страх и поняла, что случилось непоправимое.

– Джо, мы никогда не покинем корабль, если будем ждать, – прошептала она мужу. – Я знаю это, так же как с самой первой минуты знала, что с этой махиной что-то неладно. Теперь-то ты мне веришь? Здесь оставаться нельзя. Если хотим выжить, нужно уходить.

Пассажиров первого класса вывели из коридоров и собрали на прогулочной палубе, после чего дежурившие там члены экипажа указали им места сбора по тревоге.

Неужели это происходит наяву? – задавалась вопросом Селеста. Миссис Грант она не видела, однако не было причин полагать, что стюарды не разбудили старушку, как прочих пассажиров. Внезапно, к ужасу Селесты, на палубу ворвался кочегар, чье лицо представляло собой чудовищную смесь из сажи, крови и обожженного мяса. Несчастный махал рукой, пальцы на которой оторвало взрывом. Кочегар не издавал никаких звуков, только тряс обрубком.

Помощник капитана, находившийся поблизости, выбежал ему наперерез.

– Сюда нельзя! – крикнул он, но один из пассажиров уже вырвался вперед.

– Скажите, нам угрожает опасность? – спросил мужчина искалеченного кочегара, заслоняя собой жену и маленького сына, чтобы они не увидели страшное зрелище.

– Еще какая, черт побери! – взревел кочегар. – Там, внизу, настоящий ад! Пароход тонет!

Селесту скрутил приступ тошнотворного страха. Значит, все взаправду. Моряки быстро превратились в стражей порядка и теперь деловито конвоировали пассажиров первого класса к местам сбора, не пропуская туда больше никого. Перевалило за час ночи, стоял жуткий холод, на небе ярко сияли звезды.

Селеста безуспешно продолжала высматривать миссис Грант.

– Я должна вернуться, – заявила она и попыталась пройти назад к лестнице. – В каюте осталась пожилая леди, она плохо слышит…

Ее, однако, вытолкали обратно на палубу, где уже начали разворачивать стальные изогнутые шлюпбалки.

– Мы ведь не полезем туда, правда? – спросила какая-то женщина.

– Я должна найти миссис Грант, – повторила Селеста, не обращаясь ни к кому конкретно, и двинулась назад. – Она могла не услышать инструкций.

Моряк преградил ей путь.

– Мисс, вы никуда не пойдете.

– Она стара и глуха!

– Стюарды ее выведут, а вы оставайтесь на своем месте!

Селесте оставалось лишь повиноваться. Она стояла в кучке женщин, одетых и вполовину не так тепло, как она. Некоторые держали на руках маленьких детей, закутанных от холода в одеяла.

– Спустить шлюпки! – послышалась команда, повторенная по цепочке.

– В первую очередь – женщины и дети! – сурово приказал помощник капитана. – Только женщины и дети!

Селеста наблюдала, как отцы и мужья инстинктивно, без всяких возражений отступили назад. Некоторые жены цеплялись за супругов и отказывались приближаться к болтающимся шлюпкам.

– Ступай, родная, ступай. Позже я тоже сяду в лодку. Прошу, подумай о детях, – говорил один из пассажиров, передавая спящего ребенка в руки матроса.

Селесту оттеснили назад вместе с мужчинами. Она не сядет первой в эту утлую деревянную лодчонку, тем более что ее престарелая компаньонка пока так и не нашлась. Внезапно молодой парень, завидев свободное место в шлюпке, рванулся вперед, готовый спрыгнуть с корабля, но члены экипажа тут же оттащили его назад.

– Еще рано, сынок, сперва женщины и дети!

Две шлюпки, спущенные на воду, исчезли из вида. Селеста с ужасом заметила, что одна из них почти пуста. Тем не менее она по-прежнему была не способна пошевелиться, ее глаза постоянно выискивали в толпе миссис Грант.

Когда третья шлюпка наполовину заполнилась, матрос крепко взял Селесту за руку.

– Пора садиться, леди, – приказал он.

От страха ноги Селесты приросли к палубе.

– Я не могу!

– Еще как можете, – отрезал матрос. Обхватив талию Селесты обеими руками, он поволок ее к борту и почти швырнул в шлюпку.

Она неловко и шумно приземлилась, но быстро обрела равновесие и заняла свое место. Пока шлюпка ползла к воде, минуя палубы одну за другой, Селеста глядела вверх и видела, что некоторые пассажирки, чьи лица ей были знакомы, стоят бок о бок с мужьями и отрицательно качают головой. Высунувшись из иллюминаторов, пассажиры с нижних палуб отчаянно махали руками и взывали о помощи, однако шлюпка не остановилась, чтобы взять их на борт.

Посмотреть вниз Селеста не осмеливалась. Шлюпка резко качнулась, дети закричали в испуге. С громким плеском лодка шлепнулась на воду, и глазам Селесты предстали айсберги. Они маячили невдалеке, словно синие горы; один, с раздвоенной вершиной, выглядел особенно красивым и зловещим. Холод, который они источали, казалось, туманом стелился по поверхности ледяной воды.

Только когда шлюпка начала на веслах удаляться от «Титаника», Селеста обратила внимание на то, как неестественно накренился огромный корабль, освещенный множеством ярких огней; на то, что оживленные регтаймы в исполнении оркестра мистера Хартли сменились более печальными мелодиями. Только в этот момент она поняла, что спаслась, а все оставшиеся на борту обречены погибнуть, и лишь когда боль в лодыжке стала нестерпимой, а последние аккорды музыки растаяли в ночной тишине, до Селесты дошло, что все это не ночной кошмар, но начало кошмарной яви.

Крепко прижимая Элен к груди, Джо проталкивал Мэй против движения – туда, откуда они пришли. Постепенно Смитам удалось пробраться через лабиринт коридоров и благодаря незапертой двери выйти на верхнюю палубу. Люди там выстроились в несколько очередей, а где-то еще выше играла музыка. Шлюпок на этой палубе не было.

Человек в форме открыл дверь, ведущую в первый класс, и приказал женщинам подняться по парадной лестнице на палубу А, однако мужчины не желали оставлять свои перепуганные семьи и начали ломиться следом.

Мэй казалось, что она находится в какой-то жуткой сказочной стране. Над головой раскачивались люстры; дорогие ковры расстилались под ногами насколько хватало глаз, но вокруг не было ни души, кроме стюардов, которые носились туда-сюда и показывали дорогу наверх. Глаза Джо сделались квадратными от изумления: он словно попал в другой мир. Мужчины во фраках спокойно курили сигары и не обращали ни малейшего внимания на панику и отчаянные вопли заблудившихся; некоторые продолжали играть в карты, как будто впереди у них был вагон времени, тогда как большие золоченые часы на каминной полке уже пробили два.

Мэй чувствовала, что корабль опасно накренился. Повсюду валялся разбитый хрусталь, опрокинутые настольные лампы, стулья скользили по палубе. Смиты миновали роскошный салон и просторную веранду с пальмами. Сверху по-прежнему доносились мелодии регтаймов. Куда все подевались?

– Джо, мне это не нравится.

– Идем, идем, солнышко, я держу Элен. Будем делать, что велят. Уверен, наверху все организовано как надо.

Внезапно им в лицо ударил порыв холодного ветра, и они очутились на шлюпочной палубе среди толпы, люди в которой плакали, прижимаясь друг к другу.

– Где спасательные лодки? – спросил Джо, глядя на пустые шлюпбалки.

– И не спрашивай, парень! – ответил густой бас с шотландским акцентом. – Шлюпки уже на воде… Таким, как мы, в них места не досталось.

Крен стал еще заметнее. Мэй прильнула к Джо, стараясь не показывать страха.

– Что же нам теперь делать?

Она боялась даже подумать, что ждет их впереди. Плыть в темных водах страшно, но пойти на дно вместе с пароходом – еще страшнее…

– По левому борту остались шлюпки! – крикнул один из пассажиров. – Давай за мной!

Двигаться вверх по наклонной палубе, особенно держась близко друг к другу, было трудно. Когда Смиты перебрались на другую сторону, выяснилось, что спасательных шлюпок там нет. Несколько человек безуспешно пытались снять закрепленные на стене складные парусиновые лодки.

– Возвращайтесь на правый борт, там есть складные шлюпки, – приказал моряк, удивленный появлением Мэй и малышки Элен. – Женщин и детей давно должны были снять с судна!

Джо потянул Мэй за руку, но она уперлась.

– Какой смысл? Для нас все равно не осталось места, так ведь? – закричала она, чувствуя подступающую истерику. Сколько еще осталось, прежде чем корабль погрузится в море и они все окажутся в ледяной воде?

– У них должны быть еще лодки. Нас не могут бросить в беде… с детьми на руках! – воскликнул Джо, нахмурив лоб и крепче стискивая Элен.

Пароход вновь тряхнуло, он угрожающе накренился. Пытаясь удержать равновесие, Джо рявкнул:

– Прыгаем, Мэй! С Элен ничего не случится, я привязал ее к себе веревкой. Нужно прыгать сейчас, пока шлюпки недалеко и могут нас подобрать!

– Я не буду никуда прыгать без тебя! – завизжала Мэй. Глаза у нее расширились от ужаса при виде толщи воды, которая стала еще ближе.

Селеста наблюдала за разыгрывающейся драмой. Ее взгляд был прикован к тонущему судну, чей конец неумолимо приближался. Не замечая холода и слыша лишь громкий стук собственного сердца, она смотрела на людей, которые прыгали в воду и пытались выплыть.

– Надо удалиться от этого места, пока мы не ушли под воду вместе с кораблем! – крикнула какая-то женщина, прижимая к груди пекинеса. – Если эти прыгуны заберутся в нашу лодку, она опрокинется!

– Мы должны помочь, – возразила Селеста. – У нас полно свободных мест. Нельзя же просто уйти на веслах и бросить людей на произвол судьбы.

– Я не допущу, чтобы рядом со мной уселся какой-нибудь оборванец! – продолжала женщина с собачкой. – Не хватало еще заразу подцепить!

Селеста не верила своим ушам. Еще утром на богослужении эта самая дама сидела рядом с ней! Они глядели в один и тот же листок с текстом гимна и пели «Господь, кто властен над волной».

– Не слушайте этот вздор! – воскликнула Селеста. – Мы обязаны помочь несчастным.

Однако гребцы угрюмо работали веслами, уводя шлюпку все дальше.

Рев задыхающихся двигателей, плеск и вопли обреченных стали еще громче. В воде плавали обломки вещей и мебели, чемоданы, куски палубной обшивки – жуткие напоминания о гордом красавце-корабле. Плавучий мусор преграждал путь к спасению тем немногим, кто еще барахтался в черных волнах и надеялся добраться до лодок.

– Остановитесь! Ради всего святого, остановитесь! Надо подобрать этих людей. Что, если там есть и ваши родные – жена, муж или ребенок? – взывала к совести моряков Селеста.

Один за другим матросы медленно опустили весла, и шлюпку начало сносить к тонущему кораблю. Селеста облегченно склонила голову на грудь. Может быть, теперь у кого-то появится шанс на спасение.

Мэй оцепенела при мысли о необходимости сделать выбор. Океан медленно подступал к ногам – палуба за палубой уходили под воду, в ушах стояли крики пассажиров, обезумевших от ужаса, но борющихся за жизнь. Так вели себя не все: многие преклонили колени и возносили молитвы Богу, надеясь на чудо, которому не суждено свершиться.

Джо схватил Мэй за руку.

– Солнышко, надо прыгать.

– Нет, нет, не могу!

Мэй колотила крупная дрожь, однако Джо был непреклонен.

– Прыгай! Ради Элен. Она должна жить. Держись за меня, прыгнем вместе, – уговаривал он. – Теперь наша судьба в руках Господа.

Вода поднялась еще выше.

– Я не умею плавать!

– Умеешь, я тебя учил. Кроме того, на тебе спасательный жилет, он поможет удержаться на поверхности. Ну же, родная.

– Не могу.

– Давай вместе. Неужели мы проделали такой путь, чтобы подохнуть, как крысы?

Слова мужа всколыхнули в душе Мэй гнев. Что значит «подохнуть»? Нет, их жизни не должны оборваться посреди бескрайнего океана. Она видела, что произошло с теми, кто прыгнул в числе первых. На волнах качались десятки мертвецов в спасательных жилетах, отнюдь не спасших жизнь. И все-таки Джо прав: нужно прыгать – так или иначе они все равно окажутся в воде.

– Держи меня за руку и надейся на лучшее. Если удача от нас отвернется, встретимся на небе. Там нас уже никто не разлучит.

Волна, поднявшаяся неизвестно откуда, накрыла Смитов с головой и отшвырнула от корабля. Ледяная вода пронзила Мэй миллионом острых шипов. Задыхаясь и отплевываясь, молодая женщина била руками по поверхности, а ее глаза искали в темноте мужа.

Судорожно барахтаясь, Мэй попыталась крикнуть. Жилет чудесным образом удерживал ее на плаву. Барабанные перепонки едва не лопались от рева воды, заглушавшего все прочие звуки. Руки и ноги превратились в бесполезные палки. Кроме того, Мэй смертельно замерзла. Удаляясь от корабля, она понимала, что нужно отыскать Джо и Элен, но повсюду царила кромешная темнота.

Она видела смутные очертания чьих-то голов и конечностей, однако людей в воде было очень много, некоторые лежали на поверхности лицом вниз, дрейфуя, точно обломки кораблекрушения. Ледяные волны крепко держали Мэй в стальных тисках. Глотнув воздуха, она вытянула шею и забилась на поверхности, отчаянно высматривая Джо. Напрягая всю свою волю, Мэй колотила руками и ногами, будто автомат. Голова мужа еще раз мелькнула над водой. Мэй увидела, что малышку Элен относит прочь от него, точно груду тряпья, и из последних сил рванулась к дочери, но та отплывала все дальше, а Джо вдруг исчез. Она должна дотянуться до ребенка! Я иду к тебе! – хотела крикнуть Мэй, однако рот наполнился соленой водой, которая, словно кляп, перекрыла звук. На нее напала странная вялость, решимость начала угасать, движения ослабели.

Вокруг были только мрак и смерть, бледные лица и безжизненные глаза, устремленные к жестоким звездам. В воде плавали бочки, бутылки, сундуки, ведерки для угля, цветочные горшки, деревянные стулья. Мэй не могла пробиться сквозь этот мусор, не могла найти Джо.

«Забери мою душу, Господи, забери сейчас, – шептала Мэй. – Какой смысл жить, если Джо и Элен уже мертвы? Я иду к вам, иду!» Ее губы едва шевелились, но надувной жилет продолжал выполнять свою функцию, и Мэй все больше удалялась от того места, где в последний раз видела свою семью. Пальцы онемели и не могли уцепиться за дрейфующие обломки; мимо проплывали бесполезные спасательные круги, холод по капле высасывал из Мэй жизнь. Свет в ее глазах померк, голос сделался беззвучным. Обессилев, она отдалась волнам.

Шлюпка приблизилась к тонущему судну. Зажженный факел осветил мрак, выискивая живых.

– Вон там! Там женщина, она шевелит губами. Худенькая, совсем еще девчонка.

Моряк подтянул тело поближе к борту, другой член экипажа помог втащить в лодку.

Позабыв, что и сама сильно замерзла, Селеста шагнула к спасенной, чтобы растормошить ее, вернуть к жизни. Глаза девушки на миг открылись, она качнула головой, слабо протестуя.

– Нет, нет… – еле слышно бормотала она. – Моя девочка в воде… Найдите их… Джо!.. Пустите!

Селеста поспешно укрыла ее запасным одеялом.

– Нет, – вновь простонала молодая женщина. – Надо вернуться… моя дочка… Пустите меня… Джо, мы идем к тебе!.. – Она попыталась сесть и указать куда-то рукой, но скрюченные пальцы не гнулись.

– Положите ее рядом с той, что умерла, – буркнул матрос. – Разве не видите, долго она не протянет.

– Я позабочусь о ней, – упрямо сказала Селеста. – Она говорит, что ее дочь осталась в воде. Ради всего святого, найдите ребенка!

– Заткните уже эту неугомонную! – раздался голос из-под шали.

– Мы никогда не уплывем отсюда, если будем подбирать всякую дрянь! Того и гляди, нас затянет под воду! – завизжала хозяйка пекинеса.

– Замолчи, эгоистка чертова! И ты еще называешь себя христианкой? Имей сострадание к людям! – рявкнула Селеста, удивляясь собственной свирепости. – Эта несчастная лишилась семьи, а ты сидишь в лодке и гладишь свою собачонку! Мы должны вернуться и посмотреть, не осталось ли еще кого в живых.

– Прошу прощения, мэм, ближе подходить нельзя. Судно почти затонуло, нас может увлечь в воронку вслед за ним! – воскликнул моряк, взявший на себя роль старшего. – Как эта девчушка не замерзла насмерть в воде, просто поражаюсь. У нас нет права рисковать жизнями тех, кто в шлюпке. На весла! – приказал он.

Селеста укутала девушку еще одним одеялом, но та по-прежнему дрожала от озноба и тихонько подвывала.

– Держитесь, милая, – увещевала ее Селеста. – Будьте британкой, не падайте духом. Здесь вы в безопасности. – Сейчас, в темноте, она могла помочь только теплом собственного голоса. – Мы все должны сохранять спокойствие.

Она продолжала сидеть рядом с девушкой, когда за бортом опять возникло какое-то движение, из воды высунулась рука и забросила на колени дрожащему мальчику мокрый сверток.

– Возьмите младенца! – послышался хриплый голос.

Селесте показалось, что в свете фонаря мелькнула белая борода.

– Это наш капитан! Капитан Смит! Сэр, мы поднимем вас в лодку! – закричал матрос, перегибаясь через борт шлюпки.

Рука на мгновение задержалась в воздухе, затем пропала.

– Да поможет вам Бог, ребята. Выполняйте свой долг, – произнес тот же низкий голос, после чего воцарилась тишина.

– Отдайте малютку матери, – скомандовал старший моряк.

Сверток стали передавать по рукам, и вот уже ребенок, укутанный в сухое, оказался у спасенной женщины. Та моментально очнулась от оцепенения и, прижав тельце к груди, принялась ощупывать в темноте детское личико, гладить холодные щечки, вслушиваться в слабое дыхание. Когда ребенок захныкал, мать разразилась слезами радости.

Всевышний в своей милости соединил их, облегченно подумала Селеста. Какое счастье быть свидетелем подобного события среди ужасов ночи. А если бы это был Родди? Слава богу, она не взяла сына в путешествие. Гровер оказался прав, не дав своего согласия. Как смогла бы она жить дальше, если бы ее малыш сгинул в морской пучине?

Селеста напряженно вглядывалась в темноту, сознавая, что в воде находятся сотни детей и взрослых. Скольким из них удастся выжить? Теперь, после этого кошмара, после тяжкого испытания, которое выпало на их долю, Селеста знала наверняка только одно: жизнь уже никогда не будет для нее прежней.

Мэй схватила ребенка, едва сознавая сквозь ступор, что произошло невероятное чудо. Теперь же, когда облегчение рывком вернуло ее к жизни, окоченение сменилось жгучей болью. Мэй ощущала в темноте тепло детского тельца, ровное дыхание спящей дочурки. Ей не терпелось развернуть многочисленные слои одеял и поцеловать эту нежную щечку, но пронизывающий холод Атлантики не позволял сделать этого без вреда для Элен.

От Мэй пахло морем, машинным маслом, солью. Она посмотрела на звезды, рассыпанные в темном полуночном небе, и поблагодарила Господа за спасение ее драгоценной малютки. Все-таки Бог милостив.

– И как такая страшная катастрофа могла случиться в столь прекрасную ночь? – прошептала молодая женщина, сидевшая рядом. Ее золотисто-каштановые волосы выбивались из-под черной шляпки. Вместе они наблюдали за агонией гигантского корабля, нос которого был устремлен вверх и напоминал гневный перст, обвиняющий небеса в вероломстве. Вновь послышались леденящие душу крики пассажиров, что в последний момент бросались в волны, пытались выплыть, барахтались, тонули, взывая к матерям, Богу, святым… Мэй знала, что эти крики будут стоять у нее в ушах до самого последнего дня.

– Пожалуйста, давайте вернемся, – со слезами на глазах начали умолять обе, Мэй и ее соседка. – Мой муж там, в воде, – рыдала Мэй.

– Да там половина всех пассажиров! – отрезал один из моряков. – Мы сделали, что могли. Приближаться опасно. Все, надежды нет.

Мэй отвернулась. Она не могла смотреть на тягостное зрелище и, стараясь не слушать вопли обреченных, уткнулась носом в одеяла, которыми была укутана дочка.

– Ради бога, помогите им! – продолжала умолять девушка в черной шляпке. – Неужели у вас нет сердца?

– А ну, заткнитесь! Мы подобрали ребенка, и хватит. Поднимем на борт еще кого-нибудь и перевернемся.

– Поберегите силы, леди, ночь будет длинной, – приказал чей-то сиплый голос.

Молодая женщина в черном, дрожа, сгорбилась и умолкла. На глазах у сидящих в шлюпке рухнули две трубы океанского левиафана. Судно разломилось пополам, корма сразу затонула, а нос пальцем воткнулся в небо, после чего начал погружаться в воду так плавно, словно это было самое естественное явление в природе.

Если Элен спасли, значит, и Джо мог выжить, рассуждала Мэй. От этой мысли на сердце у нее полегчало. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной[2], – молилась она за души погибших, веря, что Джо находится где-то на другой шлюпке. Мэй снова обратила взор на место катастрофы и прислушалась: крики из воды становились тише и слабее. В конце концов наступила зловещая тишина.

– Они все мертвы, – прошептала соседка Мэй. – Их муки закончились, тогда как наши, боюсь, только начинаются. Моряки не хотели обидеть вас грубостью. Страх толкает нас на отвратительные поступки. Хвала Господу, ваше дитя спасено. Что ж, гребцы, пора плыть к другим лодкам. Наверное, нас уже ждут.

– Верно говорите, леди, так мы и сделаем. Все шлюпки должны держаться вместе, – крикнул старший матрос. Фонарь на носу лодки медленно качнулся.

Вскоре они уже представляли собой безмолвную флотилию из нескольких шлюпок, связанных друг с другом, как игрушечные кораблики на мельничном пруду. Постепенно занимался рассвет. Мэй ужасно закоченела. Элен, по счастью, продолжала мирно посапывать. Прошло несколько часов, но их по-прежнему сопровождали только льдины и плеск весел, ударявшихся о воду. От холода конечности Мэй почти потеряли чувствительность. Она боролась с собой, чтобы не уснуть. В мыслях Мэй видела, как Джо подплывает к шлюпке и его поднимают на борт; ее муж жив, как и она; Джо молится и верит в лучшее, а потом семья воссоединяется. Она цеплялась за эту надежду, как за спасательный плот.

– Не спать, не спать! Если заснете, уже не очнетесь, – предостерег один из матросов.

Было очень трудно не поддаться искушению скользнуть в сладкую дрему, забыться в блаженном неведении, однако Мэй была начеку, прислушиваясь к малейшим переменам в ритме дыхания девочки. Клюнув носом, она тут же стряхивала сон и заставляла себя бодрствовать. Неожиданно кто-то закричал, что видит на горизонте огни, на этот раз настоящие, и ночное небо дугой осветила вспышка ракеты.

– К нам идут! Смотрите, корабль! Просыпайтесь! Мы спасены!

Селеста дышала на онемевшие руки, стараясь вернуть в них тепло. Несколько драгоценных минут она держала малышку, пока мать девочки растирала заледеневшие пальцы. Надо же, ребенок проспал все время, пока разворачивалась трагедия. Неужели тот человек, который вытащил дитя из воды, – действительно капитан Смит? Сам он даже не пытался спастись.

– Да уж пора, черт возьми! – заорала «пожилая леди», чье лицо еще недавно закрывала шаль. Теперь эта «леди» сдвинула шаль на затылок и уже не трудилась скрывать мужскую бороду. Еще один малодушный слабак, прыгнувший в шлюпку ради спасения собственной шкуры, с отвращением подумала Селеста. Как же она презирает трусов, а заодно и женщин, таких, как та, что отодвинулась от матери с ребенком, словно опасалась набраться блох.

Селеста рассматривала айсберги, которые во множестве плавали вокруг. Красота ледяных глыб завораживала. С восходом солнца они засверкали, точно бриллианты, среди них и тот, что послужил причиной чудовищного кораблекрушения. Как жестока природа, уничтожающая людей посредством такого великолепия!

На море поднялось волнение, шлюпку кидало на волнах, словно океан насмехался над этой попыткой выжить. Судно медленно приближалось. Селеста сняла с себя сухое одеяло и накинула его на ребенка. Почему же так вышло?

– Как вы? – шепотом обратилась она к Мэй. – Может, подержать девочку?

– Спасибо, пока не надо. Вы очень добры. Ох, я даже не знаю вашего имени!

– Меня зовут Селестина Паркс, на «Титанике» я возвращалась домой. А как зовут малышку?

– Это Элен, а я – Мэй Смит. Мой муж Джо, должно быть, сел в другую шлюпку. Мы направляемся на Средний Запад, адрес и все такое – у него.

Бедная девушка совсем не понимает, что случилось, осознала Селеста. Шансов на то, что ее мужа подобрала одна из шлюпок, практически нет.

– Как же вы справитесь?

– Справимся, – улыбнулась Мэй дочке, лежащей у нее на коленях, – прекрасно справимся.

Только когда заря стала ярче и силуэт корабля на горизонте приобрел внушительные размеры, Мэй перестала судорожно стискивать одеяла, в которых была надежно спелената Элен. Такая кроха, думала Мэй, а в воде она словно бы еще уменьшилась и до сих пор спит. Лучше ее не будить. Когда они встретятся с Джо, Мэй будет что рассказать: и как ее затащили в шлюпку, полумертвую от холода, и как следом спасли дочурку. Мэй так устала, так иззябла, дрожь отдавалась болью во всем теле. И все же один взгляд Элен придаст ей сил.

Шлюпку осветил яркий свет, и Мэй откинула уголки одеял, обрамлявших миниатюрное личико, чтобы посмотреть, проснулась ли дочка. Глаза, которые смотрели на нее, блестели, как два черных агата… У Элен голубые глазки! Подавив вопль, готовый сорваться с уст, Мэй вновь закрыла лицо девочки одеялом, не желая признавать правду. Кровь застучала у нее в висках. Это не она! – в ужасе думала Мэй. – Это не мой ребенок!

На Мэй никто не обращал внимания; все бурно приветствовали корабль, который шел на помощь. Она снова заглянула под уголок одеяла и снова увидела те же незнакомые, пронзающие душу глаза в обрамлении кружевного чепчика. Мэй пристально всмотрелась в личико ребенка, дабы убедиться, что все это ей не приснилось. Одежки под многочисленными одеялами тоже отличались от тех, что были на Элен.

Дрожащая Мэй прислонилась к борту шлюпки. Огромный океанский лайнер был уже близко. Это неправильно, несправедливо! Так не должно быть. Господь дает жизнь и забирает ее, но не может же Он поступить так с Мэй! Этот «подарок» из морской пучины – шутка Создателя? Капитан совершил свой последний мужественный поступок, подбросив Мэй чужого младенца? Где же тогда ее собственный ребенок? Ей нужна родная дочь, Элен!

Мэй оглянулась. Там, за спиной, уже не было ничего, лишь расстилалась океанская ширь, обманчиво спокойная, коварная и смертоносная. Мэй перевела взгляд. Кроха удивленно таращилась на нее, словно спрашивая: «Кто ты?». Что мне делать? – мысленно рыдала Мэй. – Боже, что мне делать?

Селеста с нарастающим волнением наблюдала, как к ним приближается большой корабль. Облегченно вздохнула: кошмар почти закончился. Даже проживи она сто лет, все равно не забудет виденного этой ночью. Что касается лично ее, спасение прошло гладко: она успела тепло одеться и спокойно сесть в шлюпку. Стюарды вовремя предупредили пассажиров первого класса об опасности, раздали спасательные жилеты и быстро вывели на палубу. Селеста запомнила неуверенную улыбку горничной, ставшую ответом на вопрос о том, что случилось. Именно это выражение лица девушки заставило ее не мешкая следовать всем указаниям.

Селеста стала свидетельницей чудовищных, неописуемых страданий. Самый большой корабль в мире вышел в свой первый рейс, но водная стихия – лед и море – его уничтожила. Не показалось ли ей среди этого ужаса, что капитан судна перед смертью вернул ребенка безутешной матери? Селеста успела заметить серебристую бороду и седые волосы. Бедняга, кем бы он ни был. Селеста никогда не забудет, как этот человек отвернулся от протянутых рук, которые могли бы его спасти. А последние слова капитана!..

Слава Всевышнему, она не взяла с собой Родди. Как бы ей хотелось обнять его! Мальчик сейчас дома, лежит в постельке, а в соседней комнате спит няня Сьюзан. Гровер наверняка у себя в кабинете, засиживается за работой до поздней ночи, или где-нибудь в городе… бог знает с кем, мрачно подумала Селеста.

Море вновь стало неспокойным, шлюпку начало бросать на волнах. На миг Селесту охватила паника: спасение так близко и одновременно так далеко! Увидит ли она еще когда-нибудь маленького сынишку? Селеста смотрела, как девушка рядом с ней баюкает ребенка, подвывая от холода, и шепотом повторяет имя пропавшего мужа. На ее измученном лице написан страх.

Хорошо, что новое пальто Селесты теперь согревает обеих – мать и дочь, а горжетка из лисьего меха застегнута на девочке. Кошелек, перстни и фотографии Родди, привезенные для отца, Селеста приколола к подкладке. Какими пустячными кажутся теперь эти вещи!

Она обвела взором печальную флотилию шлюпок. Почему большинство из них заполнены едва наполовину? Сперва Селеста предположила, что пассажиров пересаживают в лодки и с другого борта «Титаника», и только сейчас осознала, как мало выживших. Сколько же людей осталось в смертельной ловушке, скольких пассажиров третьего класса бросили в беде, предоставив самим заботиться о себе! Ужасная несправедливость.

По крайней мере, матросам в их шлюпке хватило совести задержаться возле тонущего корабля и вытащить из воды троих человек, помимо бедной молодой женщины, чьи страдания разрывали сердце Селесты. Юная мать не старше ее самой, совсем еще девочка, судя по акценту, – откуда-то с севера страны. Долг Селесты – проследить, чтобы Мэй и Элен благополучно перебрались на борт судна, пришедшего на помощь, а также чтобы доктор осмотрел обмороженные руки Мэй и дал ей хорошую мазь. Будучи дочерью священника, Селеста знает свои обязанности. Кроме того, это отвлечет ее от мрачных мыслей.

Теперь кажется, что похороны мамы были очень давно. Однако Луизу Форестер хотя бы предали земле по всем правилам, в отличие от сотен несчастных душ, которые барахтались в ледяной воде до тех пор, пока, обессилев, не смирялись со своей страшной участью. Говорят, что утонуть – все равно что погрузиться в сон. Хочется надеяться, что это правда.

Уже ясно, что пассажиров с нижних палуб стали выводить наверх слишком поздно. Для богатых – одни правила, для бедных – другие. Какой позор!

Насколько же мелки проблемы Селесты по сравнению с горем тех женщин, на глазах у которых тонули мужья! Она должна проявить силу духа, вернуться в Акрон – к запаху химических фабрик, к дорогому Родди, к Гроверу – и стойко переносить все трудности своего брака. Короткая передышка закончилась. Похороны и кораблекрушение – поездку не назовешь увеселительной.

Бог спас Селесту не просто так. Ей следует подавить всякое недовольство и страх за собственную жизнь; раскрыв глаза, смотреть на все, что показывает Господь, и искать ответы на вопросы. Почему произошла катастрофа? Сколько людей безвинно погибло? Кто виноват в трагедии? Впрочем, все это позже. Сначала Селеста должна взять под свое крыло молодую мать и ее крохотную дочурку. Во-первых, это правильно, а во-вторых, некогда будет предаваться нечестивым думам, поселившимся в душе.

Селеста посмотрела туда, где затонул «Титаник». Если бы муж сопровождал ее в путешествии, то сейчас покоился бы в океанских глубинах. Гровер всегда считал себя джентльменом, но смог бы он, как другие мужчины, выполнить свой долг и достойно встретить гибель? Селеста сомневалась. Откуда у нее эти гадкие мысли в такую тяжелую минуту? И все же они прочно засели в мозгу Селесты, и избавиться от них непросто.

– Это «Карпатия»! Она пришла за нами! – послышались слабые, но радостные возгласы. Скоро все окажутся в безопасности. Селеста повернулась к своей новой знакомой, гадая, каким образом экипажу удастся поднять детей и раненых по трапам на борт «Карпатии». Как бы то ни было, Селеста не бросит своих подопечных, пока не убедится, что с ними все в порядке.

Мэй сидела у ограждения на палубе «Карпатии», устремив взор на серебристую водную гладь, и вместе с другими вдовами молилась, чтобы подошла еще хоть одна шлюпка. Наверх их поднимали сетями, точно судовой груз. Мэй слишком перемерзла и ослабела, чтобы взбираться по веревке. Одни женщины были одеты лишь в ночные сорочки и шали, другие – в меха; многие прижимали к себе перемазанных, испуганных детей, завернутых в одеяла. Тяжелое испытание уравняло всех.

Зловещая тишина прерывалась лишь голосами спасенных, которые ходили с палубы на палубу и собирали сведения о своих родных. «Вам не попадался…», «В какой шлюпке вы были?», «Вы не видели моего мужа?».

Иностранки сбились в кучки и напряженно вслушивались, пытаясь сообразить, насколько серьезно их положение, пока переводчики махали руками, показывали на море и качали головами. Мэй слышала истерические вопли этих женщин, когда до них доходило, что они теперь одни на целом свете, а из имущества осталась лишь одежда – та, что сейчас на них.

Мэй поплотнее завернулась в одеяла и откинулась в кресле. Идти вниз она категорически отказалась. Если потребуется, она и спать будет на палубе. У нее не хватит мужества снова увидеть внутренности корабля. Мэй потягивала какой-то странный кофе, разбавленный виски, и грела ладони о кружку, чувствуя острую боль в оживающих пальцах.

Молодая женщина в дорогом пальто не оставляла ее ни на минуту, ухаживала и заботилась о ней, как служанка, от чего Мэй в конце концов стало неловко. Как ее зовут? Эрнестина?.. Ладно, неважно. Мэй слишком утомлена и не способна о чем-то думать.

Следовало сказать сразу, открыть правду о ребенке, но Мэй не смогла бы с ним расстаться. Ощущение пустоты в руках ошеломило ее, когда санитарка пришла забрать младенца на осмотр к доктору палубой ниже. Мэй пошла было с ними, однако страх сдавил ей грудь, и она, рыдая, рухнула обратно в шезлонг. Теперь дитя вновь лежит у нее на коленях, в чистой и сухой одежде. По словам врача, пребывание в воде никак не отразилось на здоровье малышки. Малышки, отметила Мэй, значит, девочка. Взгляд шоколадных глаз обладал невероятной притягательной силой; Мэй улыбнулась, и настороженное выражение на детском личике сменилось улыбкой во весь рот. Бедное крохотное существо не вспомнит о жутких событиях вчерашней ночи, а вот Мэй не забудет их до самой смерти, просто не сможет вычеркнуть из памяти.

Еще вчера, устроившись в каюте, они с Джо плыли навстречу новой жизни, а потом, после ужасных минут на палубе, разлучились. Где теперь Джо и Элен? Как жестоко отнеслась судьба к Мэй, не дав даже попрощаться с мужем и дочерью! Ни ласковых слов, ни последних поцелуев, только судорожное барахтанье в воде, отчаянная попытка выжить. Мэй осталась совсем одна и теперь вынуждена сама о себе заботиться. Есть ли среди спасенных еще такие, как она? «Титаник» оказался океанским чудовищем, поглотившим все самое дорогое, что у нее было. Джо и Элен замерзли в ледяной воде, и в глубине души Мэй знала, что никогда их больше не увидит. Она лишилась самого верного, самого задушевного друга и их чудесной доченьки, плоти от плоти. Мэй вцепилась в ограждение, горячо надеясь увидеть на горизонте еще одну шлюпку.

За ее спиной женщины в сотый раз пересказывали свои истории экипажу «Карпатии», словно хотели разобраться в ночной трагедии. Внезапно разразился скандал: одна из женщин вырывала из рук другой ребенка.

– Это мой сын, мой Филли! Отдай, отдай его мне!

Вторая женщина, иностранка, прижимала мальчика к себе.

– Non! Non! Mio bambino!

Пришлось вмешаться офицеру с «Карпатии».

– Что происходит? – осведомился он.

– У этой женщины мой сын, Филипп. Его спустили в шлюпку без меня. У нее мой сын!

Вокруг разъяренных женщин собралась толпа, однако матросы быстро увели их с палубы.

– Капитан Рострон разберется с этим лично, – заявил офицер. Он забрал плачущего мальчика и спустился с ним по лестнице в недра корабля. Обе женщины, завывая, двинулись следом.

Эта сцена лишила Мэй последнего мужества. Она поняла, что должна снять с девочки кружевной чепчик и заставить себя походить по палубе, чтобы все могли полюбоваться блестящими черными волосиками. Может, кто-нибудь и признает своего ребенка.

– Какая красавица! – восхитилась чета супругов, гулявших под руку. – И ни царапинки!

– Ее спас капитан Смит, – сообщила Мэй. – Положил в шлюпку, а сам не стал спасаться, так мне сказали матросы. – Она поискала глазами свою новую знакомую в дорогом пальто, но та стояла слишком далеко, чтобы подтвердить историю.

– Слыхали? Малютку спас капитан Смит. Он заслужил медаль, – произнесла другая женщина, ласково потрепав девочку по волосам.

Мэй с ребенком на руках обошла всю палубу, но прав на него не заявил никто. До нее постепенно стало доходить, что дитя можно оставить себе. Девочка была младше Элен, смуглая и темноглазая, здоровенькая и красивая.

В укромном уголке Мэй развернула одеяла и внимательно рассмотрела новые одежки, подаренные пассажирами «Карпатии». Она невольно восхитилась качеством: батистовое белье, кофточка и штанишки из мериносовой шерсти, жакетик, отделанный кружевом, и гофрированный чепчик. Такой наряд подошел бы и принцессе. Добрая знакомая Мэй обещала, что старое платье ребенка выстирают и высушат.

Мэй осторожно развернула подгузник. Действительно, девочка, облегченно вздохнула она. Искушение стало сильнее. Почему бы не оставить ее себе? Ребенку нужна мать, а не приют, переполненный такими же сиротами. Кому, как не Мэй, знать об этом, ведь она сама сирота! После приюта она воспитывалась в Коттедж-Хоумс – интернате, расположенном за городом, а затем ее отдали в служанки, и во всем мире у Мэй не было ни одного родного человека, который бы о ней заботился, – до тех пор, пока она не повстречала Джо. Как бы он поступил с ребенком? Внезапно Мэй осознала, что мужа больше нет рядом и он ей не поможет. О, Джо, что же мне делать? – мысленно простонала она, не чувствуя ничего, кроме опустошенности. Мэй заплакала, уткнувшись в одеяло. Видимо, принимать судьбоносное решение ей придется в одиночку. Ледяное оцепенение, сковавшее Мэй ночью, проходило, сменяясь тупой ломотой во всем теле.

Она понимала, что после того, как ребенка осмотрели и признали здоровым, ей следовало сообщить о своей ошибке судовому врачу, но у Мэй не повернулся язык произнести слова, которые разлучили бы ее с девочкой. Может быть, потом, когда корабль причалит к берегу, она расскажет правду… И все-таки в глубине души Мэй знала, что все уже для себя решила.

– Ты – мой подарок от капитана, значит, так тому и быть. Я – твоя мама, ясно? – прошептала она в ухо девочке.

Малышка проголодалась. Она беспокойно ерзала в одеялах, поднимала личико вверх и тянулась к груди Мэй в поисках молока.

– Элла хочет кушать, – улыбнулась новая приятельница.

«Селестина Паркс», – неожиданно вспомнила ее имя Мэй.

– У меня нет молока, – пробормотала Мэй. Элен отлучили от груди несколько месяцев назад.

– Ничего удивительного, что после такого потрясения у вас пропало молоко, – отозвалась Селеста. – Сейчас попробую найти бутылочку.

Когда она ушла, Мэй склонилась над девочкой и вновь зашептала:

– После всего, что мы вместе пережили, я ни за что не отдам тебя в чужие руки. Отныне заботиться о тебе буду я.

«Карпатия» легла на обратный курс и теперь возвращалась к месту катастрофы. Пассажирам велели покинуть палубы, к тому же шел дождь, но Мэй по-прежнему отказывалась спускаться в каюту. На горизонте показались белые предметы – обломки кораблекрушения и тела погибших. Мэй отвернулась. К чему себя истязать? Джо не вернется, как и маленькая Элен. При мысли о том, что их безжизненные тела качаются где-то на волнах, Мэй стало дурно. Разве сможет она уплыть прочь, когда они здесь? Как мне жить без вас? Что делать? – взывала она к их душам.

Мэй вдруг поняла, что у нее не хватит смелости отправиться в Айдахо без мужа, но и в Болтон возвращаться нельзя, ведь она не сумеет объяснить, почему Элла стала меньше, смуглее и у нее изменился цвет глаз. Элла. Миссис Паркс не расслышала имени, однако это устраивало Мэй. Элла Смит – очень близко по звучанию к имени, указанному в свидетельстве о рождении ее настоящей дочери, и все же «Элла» достаточно отличается от «Элен». Когда Мэй будет звать девочку, ее сердце не станет всякий раз сжиматься. Ну вот, она уже хитрит и продумывает детали этого чудовищного обмана.

Им нужно уехать как можно дальше от океана, от воспоминаний об ужасной трагедии, – лихорадочно размышляла Мэй, – куда-нибудь, где их никто не знает, где она начнет все с чистого листа, и ложь будет ее спутницей на всю оставшуюся жизнь.

Мэй перегнулась через перила и подставила лицо ветру. По щекам текли слезы. Она должна это сделать, должна заполнить пустоту в сердце страшной тайной. Надежды для нее больше нет, осталась лишь вечная мука, но Элла станет ей хоть каким-то утешением. Грудь теснила такая невыносимая боль, что Мэй едва дышала. Волна радости от того, что она осталась жива, выталкивала Мэй вверх, а тяжесть вины, гнева и горечь потери, наоборот, камнем тянули вниз. Надо отрешиться от собственного горя и жить ради этой крохи, что спит у нее на руках. В лиловом сумраке, разделяющем ночь и день, Мэй, широко раскрыв глаза, смотрела на океан так, как испуганный ребенок наблюдает за волнами, что разбиваются о борт корабля. Ее взгляд выискивал нечто, чего уже не было.

Теперь это и есть ее жизнь – одинокое существование и огромная тайна в сердце, искалеченном страданием и виной; единственный свет в окошке – эта беззащитная кроха. Однако хотя Мэй была убита горем, часть ее разума трудилась, осмысливая решения и поступки. Господь да пребудет с вами, мои любимые. Верю, вы поймете, что я нужна этой малышке. Вы будете жить в моем сердце до скончания дней, но теперь у меня иная задача. Бог оставил Мэй в живых, чтобы она взяла на себя заботу об этом ребенке. Элла станет для нее смыслом жизни.

Тем же долгим утром пришел список спасенных.

– Имя? – спросил офицер, скользя глазами по списку и проверяя, что никого не пропустили.

– Мэри Смит, – сказала Мэй. Поколебалась, взглянула на Селесту и добавила: – Все называют меня Мэй. Моего мужа зовут Джозеф Смит. Двадцать семь лет, высокий, темноволосый, работает плотником. – Она с надеждой посмотрела на офицера.

– Имя ребенка? – Не поднимая глаз, осведомился тот.

– Элен Смит… Элла. Ее спас капитан, – почти с гордостью сообщила Мэй.

– Это правда, спросите кочегара с нашей шлюпки, – подтвердила Селеста. – Он пытался втащить капитана в лодку, но тот отплыл в сторону.

– Ясно. А вы кто такая?

– Селестина Паркс, то есть миссис Гровер Паркс из Акрона, штат Огайо. Мы с этой леди были в одной шлюпке. Скажите, среди спасенных есть миссис Грант?

Офицер покачал головой.

– Мы пока не всех проверили. «Карпатия» еще раз пройдет вокруг места крушения, а затем вернется в Нью-Йорк. Спускайтесь в столовую, там вам скажут, что делать. Да, в ближайшее время состоится поминальная служба.

– Вы же видите, девушке нужна другая одежда, – сказала Селеста.

– Наши пассажирки позаботятся об этом. Здесь не место для женщины с младенцем, – сурово произнес офицер. – Все необходимое вы найдете внизу.

– Благодарю вас, – пробормотала Селеста, но офицер уже отошел к другой группе пассажиров «Титаника».

Мэй никак не хотела спускаться в каюту.

– Нет, не могу. Ноги туда не идут.

– Ничего, я буду рядом. Давайте мне малышку, – улыбнулась Селеста. – Элла – такая красавица! Смугляночка… ни капли на вас не похожа! – Она на секунду умолкла, надеясь, что не обидела Мэй. Такую, как она, в толпе не заметишь. Селеста прочла на ее лице панику – девушку вновь мучили воспоминания о ночной трагедии.

– У Джо темные волосы… Он говорил, в нем есть примесь цыганской крови, еще с тех времен, когда ткачи кочевали с места на место, – ответила Мэй, не поднимая глаз. Она с трудом произнесла имя мужа вслух.

– В самом деле? Глазки у Эллы черные, как угольки. А мой сын, Родерик, – блондин, глаза у него настолько светлые, что кажутся серебряными. Слава богу, он в безопасности, дома с отцом. Я приезжала в Англию на похороны матери, в Личфилд. – Селеста запнулась. Обычно она не делилась с чужими людьми такими подробностями, но Мэй ведь уже не чужая… Они вместе пережили самое страшное, с чем только может столкнуться человек. – Прошу, называйте меня Селестой. Мои родители едва не сошли с ума от счастья, когда я родилась. Я была последним ребенком, долгожданной девочкой после выводка мальчишек, и мама благодарила небеса за мое появление.

– Соболезную по поводу кончины вашей матери. Должно быть, тяжело жить так далеко от дома, – ответила Мэй, осторожно двигаясь в сторону трапа.

– Личфилдский собор не оставляет без внимания папу, как и других священников, ушедших на покой. Я должна вернуться к сыну. Ему всего два года, и я ужасно соскучилась.

– Мы направлялись куда-то в Айдахо. Точный адрес был у Джо. Где находится Акрон? – Прижимая ребенка к груди, Мэй с опаской прошла через коридор к двери, которая вела в просторную столовую, а вдоль стен сидели люди с растерянными лицами.

– В штате Огайо, недалеко от города под названием Кливленд. Он, конечно, не такой старинный и красивый, как Личфилд, но для меня он теперь родной. Америка – огромная страна. Постепенно вы к ней привыкнете.

– О, нет, я еду обратно в Англию. Не могу оставаться в Америке после того, что…

– Не принимайте поспешных решений, – мягко произнесла Селеста. – Надо подождать, посмотреть, как все обернется.

– Нет-нет, я хочу назад. Теперь для нас там нет будущего. Это Джо всегда мечтал уехать, не я. – Губы Мэй задрожали. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой, заброшенной за тысячи миль от родных мест. – Нам ведь предоставят обратные билеты, верно?

– Разумеется. – Селеста видела, что девушка напугана, и постаралась ее успокоить. – Не тревожьтесь так. Я вам помогу. «Уайт стар лайн» обязательно возместит вам убытки. Простите, сейчас мне надо идти. Узнаю, нет ли новостей о миссис Грант. Надеюсь, она жива.

– Спасибо, вы очень добры. – Мэй опять задрожала, и Селесте пришлось отвести ее в уголок и усадить. – У Джо были такие большие планы! Просто не верю, что с нами все это случилось. За что, за что? Чем мы провинились, Селестина?

– Ничем. Мы всего лишь доверили свою судьбу компании «Уайт стар лайн». Ее владельцам придется отвечать в суде. Ну а вам сейчас надо отдохнуть. Вы почувствуете себя гораздо лучше, когда примете теплую ванну и переоденетесь. Я заберу Эллу и пойду узнавать, спаслась ли моя престарелая компаньонка. Ваша дочурка со мной в безопасности; возможно даже, ее вид растрогает людей и позволит выяснить больше.

– Нет! – вскричала Мэй. – Я хотела сказать… пусть ребенок останется со мной. Не хочу выпускать ее из виду. – Она вцепилась в груду одеял. – Сердечно благодарю, мэм, только мы уж будем вместе.

Бедняжка не может расстаться с младенцем ни на секунду. Должно быть, это от нервного потрясения, думала Селеста, шагая вверх по трапу на палубу. Она подняла глаза и заметила, что флаг корабля приспущен. Скоро их всех соберут на поминальную службу. Селеста внутренне посочувствовала тому, кому придется проводить это печальное мероприятие, однако память погибших должно почтить.

Мэй была рада остаться одна – она устала от назойливых расспросов, пусть даже из добрых побуждений. Предложение Селесты забрать Эллу поколебало решимость Мэй. Может, ей потихоньку отнести девочку к старшему стюарду и сознаться в ошибке? Оставить ребенка и отгородиться от мира в своем горе? Ужасную оплошность можно оправдать тем, что Мэй испытала шок. Повинившись, она никому не причинит вреда, и не надо будет больше встречаться с той дамой, как там ее, Селестиной. Ну и имечко!

Мэй качала ребенка в смутной надежде, что кто-нибудь его узнает, однако все проходили мимо с пустыми глазами.

Она одна, и ты тоже, так что же плохого в том, чтобы выдать девочку за свою? – убеждала себя Мэй.

«За» и «против» яростно боролись в ее душе. Из этой страшной трагедии должно выйти хоть что-то положительное. Если Эллу признают сиротой, какие-нибудь богатые американцы удочерят ее и вырастят в роскоши, которая Мэй и не снилась. Что может дать ребенку она? Ничего, кроме любви. Но что, если малышку попросту отправят в приют? Конечно, о ней тоже будут заботиться, однако детей в приюте много, и внимания сестер-воспитательниц на каждого не хватает. Мэй слишком хорошо помнит вечную толкотню, облезлые игрушки, унылую серую форму, одинаковую для всех, и суровый армейский распорядок. Девочек даже не причесывали, просто коротко стригли для экономии времени. Мэй никому не позволит обкорнать прелестные черные волосики Эллы.

Она глубоко вздохнула. Что сделано, то сделано. Назад возврата нет.

После завершения поминальной службы выжившие с «Титаника» собрались в салоне первого класса. Мэй и Селеста молча стояли вместе с другими потрясенными пассажирами и членами экипажа. Ходил слушок, что несколько спасенных умерли уже здесь, на борту «Карпатии», и будут похоронены во второй половине дня.

Селеста, ничего не выяснившая о своей компаньонке, еще раз отправилась к старшему стюарду узнать насчет миссис Грант. Ей сообщили хорошие новости: старая леди жива, хоть и пострадала от нервного шока; сейчас она находится в судовом госпитале. Селеста хотела немедленно навестить миссис Грант, но ей сказали, что та спит под воздействием успокоительного лекарства.

Тогда Селеста забрала из прачечной одежки Эллы, а еще ей досталось симпатичное платье одной из пассажирок «Карпатии» – очень добротное, из тонкой мягкой шерсти, с отрезным лифом и вытачками. Платье сидело на ней как влитое, и Селеста охотно надела его вместо своего траурного наряда, который обработали паром и выгладили. Женская интуиция подсказывала Селесте, что Мэй, только что ставшая вдовой, предпочтет черный цвет более ярким, поэтому сухое и теплое траурное платье можно и нужно отдать ей.

Селеста поднесла к лицу детскую одежду и вдохнула запах свежевыстиранного белья. И как только серая мышка Мэй произвела на свет такую красавицу? Селеста мечтала о втором ребенке, однако Гровер был непреклонен: один ребенок, сын и наследник, в семье уже есть, и этого вполне достаточно.

Жизнь в Акроне казалась ей далекой-далекой. Она вспомнила званый ужин в Лондоне, на котором познакомилась с мужем. Ужин в честь гостей из Америки, священников англиканской церкви, давал ее дед, епископ в отставке. Гровер тогда приехал в Англию по делам от компании «Даймонд раббер» и на ужин пришел с приятелем. Он моментально вскружил голову Селесте цветами и подарками, и не успела она моргнуть глазом, как уже направлялась в свое первое путешествие в Нью-Йорк с обручальным кольцом на пальце. Все это было так давно…

В любом браке супругам нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу, однако в случае Селесты этот период затянулся. Она и Гровер оказались совершенно разными людьми, и утешение она нашла только в сыне. Родди стал настоящим лучиком счастья. Надо бы послать домой телеграмму, сообщить, что с ней все в порядке, подумала Селеста, но поймет ли Гровер, через что ей пришлось пройти? Крики тонущих в ледяной воде будут преследовать ее до конца дней. Перед глазами Селесты вновь встала картина кораблекрушения. Разве может жизнь течь прежним руслом после такого?

Проходя через столовую, она заметила группу женщин в мехах и шотландских шалях. Женщины сидели на полу кружком и слушали высокую, статную даму.

– Итак, леди, – вещала дама, – сидеть сложа руки нельзя. Прежде чем сойти с этого судна, мы обязаны сформировать комитет и принять резолюции. Катастрофа «Титаника» потрясет мир. Виновные должны быть наказаны. Вы видели этих несчастных, раздетых до нитки, без единого гроша в кармане? Кто позаботится о них? Куда им идти, когда судно причалит в Нью-Йорке, если мы сейчас не возьмемся за дело?

– Миссис Браун, за судьбу этих людей отвечаем не мы, а компания «Уайт стар лайн», – возразила женщина, стоявшая рядом.

Дородная дама покачала головой и воздела палец кверху.

– Америка может сделать человека и богатым, и нищим. Мне повезло, мой муж нашел золотую жилу, но одно я знаю точно: не крикнешь во все горло, ничего не добьешься.

Селеста подошла ближе. Женщина, которую назвали миссис Браун, была вне себя от негодования, высказанные ею слова полностью совпадали с мнением Селесты. К собственному удивлению, она вдруг тоже решилась подать голос.

– Вы совершенно правы! Я была в одной из шлюпок и видела, как моряки вытащили из воды несчастную молодую женщину. Она потеряла все: мужа, билеты, деньги. Хвала Господу, ее ребенка спасли, однако теперь она полностью обездолена!

Миссис Браун с улыбкой повернулась к новой союзнице.

– Вот видите! Какие жаркие слова! Присоединяйтесь, сестра, нам нужны женщины, чей голос будет услышан. Кто, кроме нас, выразит благодарность капитану Рострону и экипажу «Карпатии»? Кто, если не мы, проконтролирует, чтобы переселенцам возместили ущерб? В первое время после схода на берег будет царить хаос. Пока что желающих помочь много, но когда бедолаги покинут порт и рассеются, нужно, чтобы кто-то проследил за их судьбой и убедился, что им оказана вся возможная поддержка.

– Маргарет, дорогая, не слишком ли поспешно брать на себя подобные обязательства? Наверняка этим займется правительство, – произнесла пассажирка первого класса в лисьем манто.

– Этель, правительство – извините за выражение, сборище дураков! Испокон веков попечение – дело женщин. Наша задача – сделать так, чтобы катастрофа не стала причиной нищеты, чтобы дети пострадавших получили образование. Сколько семей, и богатых, и бедных, осталось без кормильца? Скольких детей осиротил «Титаник»? Кто похоронит тела бедняков? Тут не обойтись без женского милосердия и сострадания. Благотворительность зачастую бывает сухой и равнодушной. Я пущу по кругу лист бумаги. Будьте добры, напишите ваши имена, адреса и объем помощи, которую вы готовы оказать жертвам трагедии.

– Некоторые из нас тоже лишились всего, что имели, – всхлипнула какая-то женщина.

– Знаю, сестра, знаю, однако наш добрый Господь помогает тем, кто помогает себе сам. Нужно создать крепкую организацию сейчас, прежде чем мы разъедемся во все концы нашей необъятной страны. Несите весть, сестры! Рассказывайте о том, чему были свидетелями, и собирайте средства. Делать что-то – лучше, нежели сидеть и ронять слезы в кофе.

Селеста, заразившаяся энтузиазмом Маргарет Браун, от души зааплодировала. Она просто не могла оставаться в стороне, после того как своими глазами видела, какой непоправимый урон нанесла катастрофа тем, кого подняли на борт «Карпатии». Многие до сих пор пребывали в шоке и бродили по палубе как привидения. Разве смогут они отстоять свои права?

Когда импровизированное собрание закончилось, миссис Браун, сияя улыбкой, приблизилась к Селесте.

– А вы куда направляетесь, сестра?

– Домой, в Акрон, Огайо. Мне понравилась ваша речь. Я тоже хочу быть полезной, – сказала Селеста.

– Насколько мне известно, несколько бедняжек, чьи мужья утонули, намерены ехать в Раббер-таун. Среди жертв также Уолтер Дуглас, владелец знаменитой компании «Квакер оутс». Его жена здесь, вы с ней не знакомы? – Миссис Браун указала на женщину, тихо плакавшую в уголке. – Она еще не оправилась от потрясения, но, надеюсь, скоро возьмет себя в руки. Знаете, нужно обязательно поблагодарить экипаж, причем не формальным письмом, а… подлинным знаком признательности.

– Может быть, медаль? – предложила Селеста.

– Отлично! Мы отчеканим медали и наградим каждого члена экипажа на особой церемонии. Не сейчас, конечно. Я займусь этим. Поможете?

Взгляд, которым Маргарет Браун буравила Селесту, не допускал возражений.

– Но… я живу в Огайо, – растерялась Селеста.

– Ну и что? А я вообще на западе. Есть поезда. Перед тем как сойти с судна, мы устроим еще одно собрание. Добро пожаловать, дорогая. Вас зовут?..

– Миссис Гровер Паркс.

– Нет, нет, как ваше имя? В моей команде все называют друг друга только по именам.

– Селестина Роза… Селеста. – Она замялась, опасаясь быть втянутой во что-то серьезное.

– Ах, какое восхитительное, неземное имя![3] – заквохтала Маргарет Браун. Она взяла Селесту под руку и повела по комнате, время от времени приветственно кивая другим дамам. – Вы – англичанка. Тут немало ваших соотечественниц. Посмотрим, удастся ли вам припереть их к стенке и добиться согласия участвовать в нашем деле. Если откажутся помогать, постарайтесь выудить у них денежное пожертвование или хотя бы адрес, где мы сможем найти их позже.

Селеста вздохнула, глядя на эту невероятно напористую женщину, которая решительным шагом двинулась к группе пассажирок первого класса во главе с миссис Астор. Маргарет Браун просто излучала уверенность.

Если бы она хоть немного походила на миссис Браун, размышляла Селеста, если бы ей не казалось, что за годы супружества Гровер своими нападками уничтожил ее индивидуальность до последней клеточки… Он бы с первого взгляда определил Маргарет Браун как докучливую благотворительницу, которая повсюду сует свой нос и у которой больше денег, чем ума. Что ж, он бы жестоко ошибся. Миссис Браун – из тех людей, что всегда доводят дело до конца, и, несмотря ни на что, Селеста встанет под ее знамена в надежде, что сможет отчасти впитать эту энергию и неколебимую уверенность.

Когда Селеста вернулась, Мэй дремала, но сразу проснулась. Потрогав висевшее через руку Селесты черное платье-костюм, она вздохнула.

– Не знаю, как и благодарить вас. Материя просто замечательная.

Селеста не стала рассказывать, насколько важно для Гровера, чтобы его жена одевалась сообразно своему положению. Она обязана выглядеть как достойная спутница успешного предпринимателя, поэтому – только лучшие ткани, наряды и украшения. Для Гровера внешний вид – это главное; увы, как показала страшная трагедия «Титаника», наружность бывает обманчивой.

– Давайте посмотрим… Если будет великовато, в талии всегда можно немного убрать.

Мэй заколебалась.

– Там, на палубе, я видела женщин, у которых вместо юбок одеяла. Для меня это слишком большая роскошь.

– Чепуха. А вот и детские одежки, сухие и чистые, прямо как новенькие. Кружево на рубашечке прелестное, и на чепчике тоже. Ручная работа… Вы – кружевница?

– Нет, это подарок, – безучастно произнесла Мэй. – Когда-то я работала горничной у жены владельца хлопкопрядильной фабрики в Лостоке. Когда она узнала о ребенке, то прислала целое приданое. Рубашечка и чепчик – тоже от нее. – Мэй ужаснулась тому, с какой легкостью на ходу сочинила эту вопиющую ложь. На самом деле она в жизни не видела таких богатых кружев.

– Выглядят как фамильные вещи. Ничего подобного не встречала.

Мэй покраснела.

– Да, для Эллы, наверное, чересчур пышно. Ну, теперь, пожалуй, со мной все будет хорошо. Может, пойдете выпьете чаю? Вы очень много для нас сделали. Не волнуйтесь, мы как-нибудь справимся.

Отделаться от Селесты было не так-то просто.

– Мы с вами были вместе с самого начала, значит, будем и до конца. Свободного времени у меня хоть отбавляй, а вам нужна поддержка. В Нью-Йорке я подыщу местечко, где вы сможете остановиться на первое время. У вас ведь маленький ребенок на руках, забот и без того хватает.

– Вы всегда так командуете? – Мэй улыбнулась, показав неровные зубы.

– Только когда уверена в своей правоте, – улыбнулась в ответ Селеста. – Порой сама себе удивляюсь. Нужно, чтобы доктор еще раз взглянул на это. – Она взяла руки Мэй в свои и внимательно осмотрела распухшие пальцы. – Теплая ванна принесет вам облегчение, а я понянчу Эллу. Она такая душечка! Сколько ей?

– В мае будет год, – брякнула Мэй и тотчас пожалела о своих словах.

– Вот как? А на вид кажется младше. В ее возрасте мой Родди был вдвое крупнее.

– Она родилась семимесячной, совсем крохой, поэтому немножко отстает в росте. – Очередное вранье, отметила про себя Мэй.

– Я бы тоже хотела девочку. Может, однажды… – Взор Селесты затуманился. – Родди уже почти три годика. Дети растут так быстро, правда? Не забудьте телеграфировать своим родным в Англию о том, что вы живы.

– У нас никого нет и не было. Только я, муж и дочка. Элла – все, что у меня осталось.

– Ох, это страшно, страшно и чудовищно несправедливо. Искренне вам сочувствую. Кажется, вы упоминали какого-то родственника в Айдахо?

– Дядя Джордж? Я с ним никогда не встречалась. Это он купил билеты, но они остались в кармане у Джо. – Глаза Мэй наполнились влагой. – Я даже не знаю точно, куда мы направлялись. Ужасно, да? Джо всегда все делал сам. А я ведь не хотела ехать… – Слезы покатились по ее щекам.

– Плачьте, плачьте, Мэй. Вам надо выпустить горе. Если дядя Джордж оплачивал ваши билеты, власти разыщут его адрес, я позабочусь об этом.

– Я не заслуживаю вашего участия, Селеста. Мне так неловко, так стыдно… – Мэй шмыгнула носом.

– Глупости! Знаете, скоро начнется панихида по умершим. Думаю, нам следует присутствовать. Мой отец – священник, и он говорит, что прощание облегчает душу. Стоя бок о бок, мы всегда сможем поддержать друг друга.

– Разве вам не полагается быть с ними? – Мэй кивнула туда, где собралось большинство пассажиров первого класса. Они переговаривались между собой, курили.

– Мэй, мы вместе. – Селеста ласково погладила ее руку.

Мэй больше не могла сдерживаться и зарыдала.

– Джо ведь не вернуть, да?

– Всегда есть надежда. Возможно, еще какое-нибудь судно подобрало выживших.

Мэй вздохнула и сглотнула душившие ее слезы.

– Нет, он мертв. Я чувствую это вот здесь, – прошептала она, показав на сердце. – Я должна была умереть со своей семьей…

– Не смейте так говорить! Подумайте об Элле. Сейчас она нуждается в вас больше, чем когда-либо.

Мэй коснулась головки ребенка и тихо произнесла:

– Вы правы. Каждому ребенку нужна мать.

И пусть ты не моя плоть и кровь, – вздохнула она, глядя в глаза маленькой незнакомке, – но я сделаю для тебя все, что в моих силах.

Анджело Бартолини знал, что сегодня опоздает на работу, но все же не торопился и старательно наносил последние штрихи в отделке квартиры на Бакстер-стрит. Он уже давно вычеркивал дни в календаре, с нетерпением ждал, когда увидит Марию и новорожденную дочку. Он хотел, чтобы обе комнаты пришлись Марии по душе, и потому решил немного подкрасить стены. Дядя Сальви и тетя Анна помогли обставить небольшое жилище: теперь тут есть кровать, детская колыбелька, стол, два стула и комод для одежды. Ремонт необходимо закончить до приезда Марии, то есть к среде.

Он отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой, и улыбнулся. Не хуже, чем во дворце. Осталось повесить новые гардины и поставить на стол вазу со свежими фруктами из дядиного киоска на Малберри-стрит. К моменту воссоединения семьи все должно выглядеть идеально.

Анджело нащупал в кармане комбинезона открытку. На ней был изображен самый великолепный корабль в мире. Его жена и ребенок с шиком прибывают в Нью-Йорк, где они все вместе начнут новую жизнь. Это путешествие – добрый знак, который сулит им счастье.

Как же долго Анджело откладывал встречу! Во-первых, из-за ребенка, а во-вторых, потому, что хотел для своей жены самого лучшего. Им не придется делить угол с чужими. Район Малберри, пыльный и шумный, кишит соотечественниками Анджело, которые отчаянно стараются заработать на жизнь. Может, улицы Нью-Йорка и вымощены золотом, но мостить их приходится именно итальянцам.

В первое время уличная суета, так непохожая на покой и размеренность тосканской деревни, ошеломляла Анджело. Стены зданий нависали над головой, в спертом воздухе было трудно дышать. Духота, вонь, тела, вповалку лежащие на полу, – все это было невыносимо. Анджело пришлось нелегко, однако он сумел продержаться и увидеть на нью-йоркских улицах шанс для себя. Он пошел в помощники к приятелю дяди Сальви, таскал тяжести на строительной площадке в порту, а когда забирался на леса, то вдыхал свежий ветерок с Гудзона. Анджело не боялся высоты и таким образом нашел постоянную работу с регулярной выплатой жалованья.

Поначалу он собирался заработать денег и вернуться домой в Италию, но Мария уговорила мужа разрешить ей приехать и тоже посмотреть на Америку. Он так соскучился, что не нашел в себе сил отказать. Потуже затянул пояс, скопил на билеты, нашел жилье, и теперь наконец его мечта близка к осуществлению.

Анджело из кожи вон лез в своем стремлении порадовать красавицу жену, целовал распятие и крестился, моля святых помочь им обустроиться на новом месте. Он знал, в какой нищете живут люди на окраинах, видел вдов и детей, которые вынуждены собирать старье и ютиться под лестницами. Днем, работая на высоте в восемь этажей, он также видел семьи, устроившие себе жалкие лачуги на крышах, где по ночам приходится обливаться потом от невыносимого зноя и духоты, поднимающейся с раскаленных городских улиц.

Сколько надежд и мечтаний умерло прямо здесь, после того как разразилась эпидемия тифа? Анджело ни за что не допустил бы, чтобы после многих лет, проведенных в живописной сельской местности, его семья увидела разруху и запустение, ведь его жена и дочь заслуживают только лучшего. Он неохотно отложил кисть и шагнул за порог, в новый рабочий день.

Анджело трудился, вися в люльке над улицами Манхэттена, а в мыслях прикидывал, что еще необходимо сделать к приезду жены. Они обязательно устроят семейный праздник. Анна с дочерьми приготовят угощение, а он должен сходить в лавку и купить продуктов.

– Анджело, не спи! – предупредил кто-то, заметив, что тот отвлекся и забыл о мерах предосторожности.

Внимание Анджело было приковано к человеку, который с криками бежал по Малберри-стрит. По воздуху поплыло слово Titanico, к углу улицы потянулись женщины в фартуках и сорочках, мужчины хватали газеты и лихорадочно перелистывали страницы.

– Эй, в чем дело? – окликнул Анджело напарника.

Рокко пожал плечами, но другой рабочий, сидевший чуть дальше, крикнул:

– Говорят, пароход потонул… «Титаник» потонул!

Анджело похолодел. Перекинув сумку с инструментами через плечо, он спустился по лесам и метнулся к толпе. Кровь стучала у него в висках, пот лил градом. На газетном щите он прочел заголовок: «ТИТАНИК» ПОШЕЛ КО ДНУ. ВСЕ СПАСЕНЫ!» – и рухнул на колени от облегчения. Если так написано, значит, это правда. Газеты не врут.

И все-таки Анджело побежал дальше, вслед за возбужденной толпой. Перед конторой компании «Уайт стар лайн» на Бродвее уже собралось довольно много народу, кучки людей можно было видеть и в сквере Боулинг-Грин. Все хотели получить информацию, любую, только бы правдивую, однако слухи, витавшие над толпой, внушали тревогу. От страха весь запас английского вылетел у Анджело из головы, и он мог лишь улавливать обрывки фраз.

– Per favore… пожалуйста… какие новости? – повторял он, теребя кепку и стараясь унять дрожь. На еще недавно радостных лицах теперь было написано напряженное ожидание. «Molti morti… много жертв…» «Да, пароход затонул, но сегодня вечером приходит корабль, который подобрал уцелевших. Надежда еще есть…»

Анджело продолжал стоять в толпе, рассчитывая получить хоть какие-нибудь сведения, и в конце концов на доску объявлений вывесили список спасенных. Уже начало смеркаться, весть о неожиданном возвращении «Карпатии» передавалась из уст в уста. К причалу обещали пустить только тех, чьи родственники плыли на «Титанике».

– Per favore… что я делать? – всем подряд задавал вопрос Анджело.

Жди, молись, не паникуй и надейся, подсказывал ему внутренний голос, но разве мог он сохранять спокойствие, если на том пароходе были его жена и ребенок?

Еще до того, как стемнело, тысячные толпы начали стекаться к пирсу № 54, ожидая развития драмы и желая получить новости из первых рук. Полиция выставила заградительные барьеры. Только родственники пассажиров «Титаника» получили пропуск, дозволявший пройти за ограждение. Анджело, который трясся от холода под дождем и сжимал в руке заветный клочок желтой бумаги, вместе с другими препроводили на территорию гавани. На улицы, уже заполненные зеваками, жаждущими увидеть возвращение «Карпатии», высыпало еще больше народу. Богатые и бедные стояли бок о бок, вдоль дороги выстроились кареты «Скорой помощи», лимузины, кэбы и катафалки. При виде черных повозок у Анджело от ужаса застучали зубы.

Помимо врачей и санитарок, там же стояли сестры милосердия – монахини в темных одеяниях. Анджело узнал и священников из старого собора Святого Патрика, расположенного на Малберри-стрит. Священники поднимали руки к небу, утешая и поддерживая собравшихся. Отец Бернардо заметил его и благословил:

– Крепись, Анджело, все будет хорошо.

Перед ним стояла женщина, которая уже причитала высоким пронзительным голосом и рвала на себе одежды, не в силах справиться с горем. Глядя на нее, Анджело окончательно лишился мужества и отошел подальше. Внутри у него все переворачивалось.

Еще не так давно он и сам совершил это путешествие, пересек океан, не понимая, на кой черт оставил родину. И вот сегодня он стоит под дождем на пирсе, молясь лишь о том, чтобы его жена и дочка оказались в числе спасенных, чтобы этот кошмар кончился и он мог заключить своих близких в объятия.

Вереница катеров и лодок направлялась к плавучему маяку «Эмброуз» – люди на них рассчитывали первыми увидеть огни «Карпатии». На море ходили беспорядочные короткие волны, стелился туман. «Корабль на горизонте!» – разнесся вопль. Вдали показались очертания темной громадины с дымящей трубой. «Корабль идет!» – облетела весть толпу. Люди принялись вытягивать шеи.

Анджело постучал о землю промокшими башмаками, разминая затекшие ноги, и обхватил себя покрепче, чтобы не дрожать, а потом зажал в руке распятие, которое носил на шее, словно талисман. Господи, пусть только они будут живы!

Борясь с яростными порывами ветра и проливным дождем, после долгого перехода, еще больше затянувшегося из-за тумана, «Карпатия» пробилась сквозь шторм, миновала узкие проливы и вошла в нью-йоркскую гавань. Мэй и Селеста смотрели поверх волн на цепочку лодок и катеров, которые выстроились, чтобы приветствовать корабль-спасатель. Репортеры держали таблички с вопросами и предложениями заплатить за интервью с пассажирами «Титаника». Глухо щелкали вспышки: фотографы торопились сделать первые снимки выживших в катастрофе. На палубе «Карпатии» висела гробовая тишина; все молча и хмуро смотрели на берег, пока судно приближалось к пирсу.

– Мы собрали кучу зрителей, – наконец произнесла Селеста, но Мэй, погруженная в свои мысли, ее не слушала.

Этот момент должен был стать самым волнующим в ее жизни, думала она. Джо непременно перегнулся бы через перила и восторженно показывал бы на горизонт, где вырисовывались очертания большого города. Однако сейчас, глядя на высокие здания и мосты, рассыпанные на фоне ночного неба, Мэй не чувствовала ничего, кроме болезненного изнеможения. Она вовсе не желает, чтобы на нее глазели, проявляли к ней жалость. Ей хочется только одного: на первом же судне отплыть в Англию, но такая возможность представится не скоро. Все, что у нее есть, – это узелок со старой одеждой и чужое платье на плечах, денег нет даже на еду.

Спасенным велели подойти к месту сбора. Таких на борту «Карпатии» оказалось более семи сотен. Теперь их должны разделить согласно классу купленных билетов. Селеста уйдет первой, вернется в свою далекую жизнь, и Мэй будет вынуждена справляться с трудностями в одиночку.

Словно прочитав ее мысли, Селеста взяла Мэй под руку.

– Не волнуйтесь, я вас не брошу. Останусь здесь, пока вы не устроитесь. Надо подыскать вам жилье. Не будь Акрон так далеко, я бы забрала вас к себе.

Мэй посмотрела на подругу, которая появилась у нее столь неожиданно, – высокую, привлекательную, обладательницу пышных золотисто-каштановых волос, решительного подбородка и ярких синих глаз, – и едва не расплакалась, тронутая добротой.

– Селеста, большое спасибо за все, что вы для меня сделали, но вам нужно ехать домой, к мужу и сынишке, – сказала Мэй.

Она чувствовала себя мошенницей. Что Селеста подумает о ней, если узнает правду об Элле? Наверняка станет обходить лгунью за милю.

– Несколько дней погоды не сделают. Я не допущу, чтобы вас с Эллой поселили в какую-нибудь дыру, кишащую блохами. Я найду вам другое место. Теперь, когда наш «Комитет спасенных» взялся за дело, приличное жилье обязательно будет. Американцы – прекрасные организаторы и умеют обеспечивать все необходимое в чрезвычайных обстоятельствах, в них силен дух первопроходцев. Вдобавок еще на борту мы собрали тысячи долларов.

Селесту проводили к сходням, но, прежде чем уйти, она обернулась и помахала Мэй.

– Буду ждать вас у ворот!

Мэй в этом сильно сомневалась. Как только Селеста окажется в объятиях любящего мужа, он сразу же увезет ее прочь и их странная дружба закончится. Так даже лучше, думала Мэй. Надо придерживаться своего плана и ни на кого не рассчитывать. Она и Селеста – словно два корабля, которые встретились и разминулись во мраке ночи. Эта мысль больно уколола Мэй. На «Карпатии» поговаривали, что в районе, где затонул «Титаник», находились и другие суда, которые не пришли на помощь. А если бы пришли, можно было бы спасти гораздо больше людей.

Кроме того, существовала вероятность, что у Эллы есть родственники и они так же ждут ее у причала. Мэй думала об этом всю дорогу на «Карпатии», все нескончаемое путешествие. Она уже подготовила для них подходящую историю.

Только к одиннадцати часам вечера, почти через час после того, как Селеста покинула пароход, пассажиров, ехавших на «Титанике» в третьем классе, выпустили на берег. До этого их проверили по списку – точно пересчитали рулоны бумаги, выдали им билеты, карточки на получение помощи и по несколько долларов. Внезапно Мэй стало страшно. Она схватилась за поручень, не желая покидать корабль. Ноги стали ватными, подкатила дурнота.

– Я не могу, – выдавила она, обращаясь к судовой горничной позади.

– Можете, – последовал твердый ответ. – Тут вам больше делать нечего.

О нет! «Карпатия» – это последняя ниточка, связывающая ее с Джо. Сойти с корабля – значит, расстаться с мужем и дочкой навсегда. Да как она вообще оказалась в чужой стране без них? Чудовищность собственного поступка вновь ошеломила Мэй. Не встречает ли кто-нибудь на берегу Эллу с семьей? Кто-то, кто может узнать ребенка? В ту ночь погибло много отцов, но что, если мать девочки путешествовала без мужа и теперь он, сгорая от нетерпения, ждет их на пирсе?

Мэй крепче прижала к себе Эллу, спрятав ее волосики под чепчиком.

Я уже не могу тебя отдать, – думала она, хотя понимала, что, возможно, придется.

Высунувшись за ограждение, Анджело махал истрепанной фотографией Марии – той, что всегда носил в нагрудном кармане, у сердца.

– Моя жена… жена… Вы не видели мою жену? – кричал он на итальянском. – Мария Элизабета Бартолини! Эй, я здесь!

– Встань у выхода Б, парень. Их распределили по первой букве фамилии. Вон там, – сказал портовый служащий, показывая на ряд ворот, через которые выходили пассажиры. Этот выход для тех, у кого фамилия начинается на Р, – прибавил он.

– Non capisco… – растерялся Анджело. – Я не понимать. – Dove Titanico? Где большой корабль?

– Это «Карпатия», приятель. Она подобрала тех, кто выжил. Если твоей жены на ней нет… – Служащий покачал головой. – Извини, брат.

Анджело заплакал.

– Нет, нет… моя жена, дочь, где они? Как мне жить без них? Они должны быть тут. Пресвятая Дева, молю, помоги мне!

Пока пассажиры медленно спускались по сходням, Мэй удалось взять себя в руки. Она видела, что праздных зевак не подпускают близко к воротам, и трогательные мгновения встречи тех, кому повезло воссоединиться с родными и близкими, происходят вдали от любопытных глаз.

Мэй неохотно сняла с головки Эллы кружевной чепчик, открыв миру ее личико и улыбку, способную растопить самые холодные сердца. Она шла в хвосте, еле переставляя ноги, туда, где за ограждением стояли толпы родственников, и с ужасом прислушивалась к радостным крикам узнавания. Мэй нарочно замедлила шаг, чтобы все могли рассмотреть дитя, но никто ее не остановил и не потребовал отдать ребенка, хотя по обе стороны от выхода стояли мужчины, которые махали фотокарточками и что-то кричали на незнакомых языках.

Элла, напуганная резкими звуками, ярким светом и большим скоплением народа, захныкала. Сердце у Мэй от волнения трепыхалось в груди, как птица в клетке, она мысленно повторяла заученную историю: дескать, заботу о ребенке ей поручил сам капитан, который приказал передать девочку только близким родственникам. Мэй медлила, ожидая, что кто-нибудь узнает Эллу в последний момент, руки у нее тряслись от страха, но прав на ребенка по-прежнему никто не предъявлял. Помешкав еще секунду, он прошла через ворота, обозначенные буквой С, и облегченно выдохнула.

В следующее мгновение она увидела Селесту, рядом с которой стоял мужчина в пальто и котелке. Наверное, супруг, предположила Мэй.

– Наконец-то! Жаль, что вам пришлось ждать, но ведь нас было так много, – улыбнулась Селеста, протягивая руки к Элле.

Мужчина приподнял шляпу и тоже улыбнулся.

– Мистер Паркс? – посмотрела на него Мэй.

– Нет, мэм. Меня зовут Джек Брайден.

Мэй пожала его руку, мужчина умолк, ожидая пояснений от Селесты.

– Мистер Брайден работает у моего мужа и приехал, чтобы доставить меня домой. Я уже сообщила, что сейчас ехать не могу. Останусь до тех пор, пока у вас все не устроится.

– Нет-нет, езжайте немедленно, вас ждет семья! – запротестовала Мэй, видя, что мужчина в беспокойстве мнет шляпу.

– Гровер очень занят – видимо, чересчур занят, раз не смог встретить меня сам. Уверена, мистер Брайден любезно согласится подождать день-другой. Я только что узнала страшную новость, Мэй. На «Титанике» спаслось всего семьсот человек. Полторы тысячи погибли. Даже представить страшно. Как много семей нуждаются в помощи! До отъезда домой я должна кое-что сделать, а еще посетить собрание комитета.

– Простите, мадам, мистер Паркс распорядился немедленно садиться в поезд до Акрона. Семья ждет вашего возвращения.

– Не сомневаюсь. Благодарю вас, Джек, но, как я уже сказала, у меня здесь неотложные дела.

В голосе Селесты Мэй уловила резкие нотки, незнакомые прежде. Она испытала потрясение, узнав о количестве жертв. Сколько же осталось вдов и сирот – таких, как она! Внезапно Мэй почувствовала себя нехорошо.

– Мне надо присесть.

– Не волнуйтесь, нас ожидает такси, – сказал мистер Брайден. – Знаете, со мной в вагоне ехал молодой человек из Акрона, и я бы хотел убедиться, что он нашел своих. Вы случайно не встречали кого-нибудь по фамилии Уэллс из Корнуолла?

Мэй и Селеста отрицательно покачали головой. Имен и фамилий они не запомнили – спасенных с «Титаника» на «Карпатии» было много.

– Давайте покинем это печальное место. Нам предоставили неплохие номера в отеле, а малютке Элле, пожалуй, пора менять подгузник.

Когда судно опустело и экипаж убрал сходни, над толпой, стоявшей за ограждением, повисла тишина. К ограждениям направлялись последние пассажиры. Анджело кричал так громко, что охрип. Главное – держать фотографию высоко над головой, а лучше протиснуться поближе к загородке, тогда Мария увидит свое лицо на карточке и поймет, что он, Анджело, тут.

Все замерли в тревожном ожидании, включая докторов и санитарок, стоявших позади пустых инвалидных колясок. Анджело следил за редеющим ручейком пассажиров. Перед ним проходили женщины в мехах и шляпках; несмотря на изможденный вид, держались они с достоинством. Вновь послышались радостные возгласы. Многие уходили вместе с новообретенными мужьями и женами, некоторые хромали и опирались на трости, загорелые лица носили отпечаток потрясения.

Сотни героев обоего пола сошли с корабля, выкликая в толпе родных. Цифры пугали Анджело, масштаб трагедии пока не укладывался в его голове. На борту «Титаника» находилось почти две с половиной тысячи человек, но «Карпатия» доставила в Нью-Йорк только семь сотен. Молва называла то одни, то другие числа. Нет, должно быть, это какая-то ошибка.

Рука, державшая фотокарточку, затекла. Через выход под литерой Б еще тянулся тонкий ручеек пассажиров. На Анджело никто не смотрел. В глазах выходивших застыли страх и пустота. Он ждал и ждал, пока мимо него не прошел последний человек. Больше никого не было. Надо раздобыть список пассажиров и свериться с ним, решил Анджело. Неужели на пароходе никого не осталось? Его жена и дочь пропали, и виноват в этом только он. Если бы Анджело вернулся в Италию, как предполагалось, он бы сам привез их сюда. А что теперь? Он просто не сможет сообщить страшную новость родственникам.

Анджело на трясущихся ногах кружил перед воротами и высматривал, высматривал знакомое лицо… Наверняка произошла ошибка. Он бегал от одних ворот к другим, умоляя стюардов взглянуть на фотокарточку. Мария должна быть где-то рядом.

– Прошу, прошу… моя жена, моя bambina, – бормотал он, пока его не выпроводили с пирса.

– Все уже вышли, сынок. Ступай домой. На судне осталась только команда.

– Нет-нет, посмотреть еще раз. Моя жена…

С воплем «Мария!» он выбежал под дождь, а потом рухнул на колени и скорчился, точно пьяный. Слезы застилали ему глаза. Дама в черной вуали помогла Анджело подняться. Шатаясь, он побрел в холодную ночь, мимо таких же убитых горем бородатых мужчин, рыдающих в голос. Анджело шел, опустив голову, и вдруг заметил на земле небольшой предмет. Scarpetta, крошечная пинетка, отделанная кружевом! Он узнает его где угодно – такое кружево плетут его мать и Мария!

Анджело поднял пинетку и рассмотрел поближе. Все верно: тонкое итальянское кружево, и оно украшает мягкий башмачок, какие вяжут для своих детей женщины в их деревне. Анджело прожил всю жизнь рядом с кружевницами и кружевами – это ремесло позволяло мастерицам неплохо зарабатывать, а узор на пинетке был традиционным для его местности. У Анджело радостно забилось сердце, он глубоко выдохнул. Он просто не разглядел жену с дочкой в толпе пассажиров. Они разминулись, вот и все!

Анджело сунул пинетку в карман и со всех ног помчался к стойке, где прибывшим выдавали пособие. Пресвятая Богородица, они все-таки живы!

– Мария, Алессия, где вы? Я тут, я вас жду! Мария, погляди, наша дочурка потеряла башмачок, я его нашел! – возбужденно кричал Анджело поверх голов.

– Тихо, тихо, сын мой, – попытался успокоить его незнакомый священник. – Это всего лишь башмачок, не нужно так волноваться.

– Нет, это принадлежать моей дочке, я знаю! Они… они, наверное, идти по адресу, который я давал.

Окрыленный надеждой, Анджело проталкивался сквозь толпу. Когда он доберется на Бакстер-стрит, они будут уже дома. Наверное, Мария сейчас стоит перед закрытой дверью и сердится на него. Зато она жива, они живы!.. Надо поторопиться, на улице холодно и ветрено. Анджело не хотел потерять семью еще раз.

В последующие дни Мэй и Селеста были окружены заботой. Предложения о помощи буквально сыпались на них. Дородные матроны женского «Комитета спасенных» привозили бесконечные коробки с провизией. Невероятное тепло и участие, проявленные к ним, не поддавались описанию.

– Только посмотрите! – восклицала Мэй. – Это же все новое!

Прибывали бесчисленные партии одежды разнообразных фасонов и размеров – качественные, добротные вещи, частью прямо из магазинов, которые отдавали в дар целые гардеробы: блузки, кофты, брюки, корсеты и белье, чулки и перчатки, подвязки, булавки и даже ботинки на любую ногу, причем к каждой паре прилагались шнурки и крючок для застегивания пуговиц. Среди прочего прислали коробку гигиенических прокладок, которые очень пригодились Мэй. Из-за стресса месячные у нее начались раньше времени.

Обе молодые женщины с восторгом перебирали наряды, примеряли их, радостно вскрикивая всякий раз, когда вещь подходила по размеру. На мгновение они почувствовали себя маленькими девочками, которые очутились в магазине игрушек без присмотра взрослых. Обе получили в дар чемоданы, а также открытки с выражением сочувствия от дарителей. Собственно говоря, открытки и письма сотнями приходили в отель «Стар» на Кларксон-стрит, где временно разместили Мэй, Селесту и многих других пассажиров «Титаника», оказавшихся в бедственном положении.

– Сегодня в соборе состоится поминальная служба, – сообщила Селеста. – Пойдем?

– Нет, это не для таких, как я, – покачала головой Мэй. – Кроме того, я не оставлю Эллу с чужими людьми.

– Почему не для таких, как ты? А Эллу возьми с собой. Прихожанам будет полезно посмотреть на настоящих вдов и сирот, которые нуждаются в деньгах.

– Я – не убогая и не из цирка уродов, чтобы на меня глазели, – раздраженно бросила Мэй.

– Не будь такой колючей. Люди всего лишь хотят помочь и почувствовать свою необходимость. Все горят желанием поддержать выживших в катастрофе. Один взгляд на Эллу, и их кошельки раскроются сами собой.

– Все равно не пойду.

Селеста отвернулась и закусила губу. Мэй поняла, что та обижена.

– Селеста, ты очень много для нас сделала, но сейчас тебе пора возвращаться к сыну. Мистер Брайден дважды звонил, пока тебя не было. Прости, что говорю… Он боится нажить неприятности, если в самом скором времени не отвезет тебя домой. По его словам, мистер Паркс настаивает на твоем немедленном возвращении и не любит повторять дважды.

– Ничего страшного, подождет. Я нужна здесь. Не волнуйся, я телефонирую Гроверу и все объясню.

Насколько Мэй могла судить, Селеста в полной мере наслаждалась своим пребыванием в Нью-Йорке. Она с удовольствием посещала собрания, давала интервью газетчикам, привлекала внимание общественности. Конечно, думала Мэй, ей не надо зарабатывать на жизнь и тревожиться о будущем. Она и Мэй принадлежат к разным мирам, и это становится все заметнее.

– Селеста, пожалуйста, иди на службу без меня. Я устала и вряд ли составлю сегодня хорошую компанию. Мне едва хватает сил, чтобы прожить очередной день.

Трагедия «Титаника» взбудоражила весь Манхэттен. В храмах отслужили панихиды по погибшим. Церкви всех конфессий – англиканская, пресвитерианская, католическая – распахивали двери, предлагая поддержку и утешение страждущим. Селеста постоянно ездила в деловую часть города, чтобы дать интервью от имени «Комитета спасенных» и таким образом собрать дополнительные средства, пока интерес к событию не угас.

Среди выживших сформировался некий дух товарищества, они по многу раз печально пересказывали друг другу свои страшные истории. Большинство разбилось на группы, однако Мэй поначалу тянулась только к Селесте. Теперь она понимала, что должна взять судьбу в свои руки.

Элла, которая моментально почувствовала перемены и суету, царившую вокруг нее, сделалась капризной. Она уже не была такой спокойной и кроткой, мало спала и смотрела на всех большими темными глазами-вишенками. С ней постоянно возились, одевали, как принцессу, и передавали с рук на руки, словно куклу. Как бы Мэй ни хотелось унести ребенка к себе, она понимала, что девочка доставляет радость другим вдовам.

Служащие бюро социальной помощи приехали в отель, чтобы задать Мэй интересующие их вопросы, а затем – на случай, если она планирует вернуться в Англию, – сообщили, что на будущей неделе в Англию пойдет пароход «Келтик».

– Желаете, чтобы мы уведомили кого-либо о вашем приезде? – спросили ее.

Мэй покачала головой.

– Все, что мне дорого, покоится на дне океана.

Сотрудник бюро опустил голову в знак соболезнования.

– Ливерпуль подойдет, – добавила Мэй. – Оттуда я доберусь своим ходом.

– Нет, нет и нет, – решительно вмешалась Селеста. – Миссис Смит заполнит необходимые бланки и получит от компании «Уайт стар лайн» и «Комитета спасенных» все, что причитается ей и ребенку. Сообщите им почтовый адрес миссис Смит, по которому следует переслать письма, чтобы держать ее в курсе. А ты, Мэй, обязательно должна подать заявление на выплату пособия. У нее нет ни мужа, ни имущества, вообще ничего! – обратилась Селеста к сотруднику социального бюро. – Джентльмена из Айдахо, который присылал Смитам приглашение, информировали о положении дел, но миссис Смит более не намерена оставаться в Америке.

У Мэй не было ни сил, ни смелости говорить за себя. Исчезнуть, скрыться – вот единственное, о чем она мечтала.

– Я очень хочу домой, – объясняла она Селесте, – но ума не приложу, что мне теперь делать. Вернуться в Болтон без мужа я не могу – просто не вынесу встречи с теми, кто знал нас обоих. Куда податься, даже не представляю.

– Зато я представляю, – объявила Селеста. – Есть идея – если ты действительно хочешь начать жизнь заново. Но сперва я покажу тебе достопримечательности этого прекрасного города. Ты непременно должна увидеть Центральный парк.

– Непременно?

– Тебе пойдет на пользу.

Когда Селеста чем-то загоралась, трудно было ей противостоять. Как объяснить, что для Мэй пребывание в Нью-Йорке – не развлекательная экскурсия, а кошмарный сон наяву, томительное ожидание момента, когда можно будет вернуться на родину. Ей совершенно не хочется гулять по парку. Держать ее под руку должен Джо, а не какая-то посторонняя женщина, пускай и добрая. Мэй так же неприятно – по причинам, известным ей одной, – что Эллу постоянно тискают и фотографируют.

До сих пор не верилось, что за прошедшую неделю никто не заявил о своих правах на ребенка – ни на борту корабля, ни на суше. Элла помогала Мэй отвлекаться от мыслей об Элен, которая снилась ей каждую ночь. Дочурка, обутая в черные кожаные ботиночки, тянула к ней руки – и падала в воду. С криком просыпаясь, Мэй неизменно обнаруживала у постели Селесту, которая ласково ее успокаивала:

– Тише, это просто сон. Элла в безопасности, и ты тоже. Спи, спи.

В безопасности, с горечью думала Мэй. Если бы только Селеста знала…

Анджело мчался по улицам, только и думая о том, что жена и маленькая дочка мокнут под дождем. Сегодня – худший день в его жизни, он страшно устал, однако надежда озаряла ему путь. А вдруг они заблудились или случилось что-нибудь похуже? Последние несколько метров были по-настоящему мучительны. Задыхаясь, Анджело крикнул:

– Мария, я вернулся!..

А потом он увидел лицо дяди Сальви, хмурое и осунувшееся.

– Анджело, до нас дошла весть… Мы все ждали тебя.

– Их еще нет? – тихо спросил он и сполз по стене на лестничной площадке. – У Марии есть адрес. Она придет.

В безмолвном ожидании прошел час. Анджело, снедаемый тревогой, ходил из угла в угол.

– Еще немного, и они придут. Город большой, мало ли что. Мария ни за что меня не бросит.

– Уже поздно. Идем к нам, Анджело. Тебе сейчас нельзя оставаться одному.

– Нет-нет, я должен ждать здесь. Она проделала такой путь. Я не могу ее подвести.

– Она не придет, Анджело. Ее ведь не было среди пассажиров, так?

– Но я нашел пинетку! Посмотри, дядя, это тосканское кружево, этот узор ни с чем не спутаешь! Разве мы не привезли целый сундук таких кружев, чтобы продавать их местным лавочникам? Сальви, давай подождем еще немного.

На рассвете дядя Сальви привел Анджело домой к себе и Анне, в лоно большой итальянской семьи. Анджело плакал, как ребенок, и что-то бормотал себе под нос. Доктор Фортуно, который заглянул к Сальви и увидел состояние Анджело, прописал ему снотворное. Чтобы не отпускать его в пустую квартиру, Анджело уложили спать на диване.

– Мне надо идти, вдруг появились новости… – стонал он.

Знакомые приносили цветы и печенье, выражали соболезнования. Анджело странно лихорадило, ему одновременно было и жарко, и холодно, не хватало воздуха. Он не мог ни работать, ни думать о чем-либо, а лишь без конца говорил о Марии.

Отец Бернардо заходил каждый день, утешал Анджело и предлагал отслужить заупокойную мессу.

– Твое сердце разрывается от горя, сын мой. Только молитва облегчит эту боль. Твои жена и дочь сейчас на небесах, – говорил он.

Анджело не мог с этим смириться.

– Я хочу, чтобы они были со мной! Они просто потерялись, я знаю. Я оставил фотокарточки в лавках и в итальянской газете. Да, еще, – лицо его просветлело, – одна женщина хотела поговорить со мной. Она утверждала, что видела на корабле Марию с нашей малюткой. Она уверена, что это именно Мария! Правда, живет она далеко отсюда, поэтому я отправил ей несколько долларов на билет.

– Как ее зовут? – спросил отец Бернардо. – Дай-ка мне письмо.

– Синьора Бруно. Вот, смотрите.

– Она приезжала?

– Нет, но со дня на день приедет.

Священник вздохнул.

– Вряд ли ты дождешься встречи. Тому, кто написал это письмо, были нужны только твои деньги. Всегда найдутся люди, которые наживаются на чужом страдании. Город кишит мошенниками, выдающими себя за жертв катастрофы. Они клянчат деньги, просят об услугах, вселяют ложную надежду несчастным, отчаявшимся найти своих близких, – и все это в корыстных целях.

– Я не сдамся, святой отец. У меня есть пинетка. Алессия где-то рядом, я знаю. Возможно, ее украли или… – Анджело вновь принялся мерить шагами комнату.

– Перестань изводить себя, сын мой. В тебе говорит горе. Прошла уже неделя. Взгляни правде в лицо: они погибли.

Анджело упрямо закрыл уши.

– Я вас не слушаю! Они живы, моя доченька жива. Ее похитили!

– Анджело, ты говоришь, как безумец. От этих мыслей тебе не станет легче. Ты должен сходить на мессу, посмотреть на тех, кто пытается быть сильным.

– Как можно молиться Богу, который разлучает семьи? – гневно сверкнул глазами Анджело.

– Господь не топил «Титаник». Насколько я слышал, корабль затонул сам по себе. Бог усмирил волны и уберег выживших. Говорят, море было спокойным, будто мельничный пруд. Не вини Господа, вини конструкцию корабля, – мягко произнес отец Бернардо. – Ты должен держать себя в руках, жить дальше, как хотела бы того твоя Мария.

– Скажите, ради чего мне теперь жить? – Анджело стукнул себя в грудь кулаком.

– Сын мой, у тебя есть жизнь, тогда как другие ее лишились. Почему все так случилось – глубокая тайна, постичь которую мне не под силу. Кто-то погиб, а кто-то спасся, от этого никуда не денешься. Будет проведено расследование, скоро мы все узнаем. А до тех пор крепись. Сальви и Анна очень переживают за тебя. Я сказал им, что прошло еще мало времени, но ты молод и крепок. Не подводи меня, прими то, что тебе суждено.

Анджело молча кивнул. Слова отца Бернардо нашли отклик в его разуме, но не в сердце. Сердце по-прежнему было полно надеждой.

Селеста и Мэй тепло простились на пристани незадолго до отхода «Келтика». Членов экипажа «Титаника» – тех, что уцелели, – на этом пароходе не было. Их немедленно отделили от других выживших и обязали дать свидетельские показания. Возвращаться к работе на судах им пока не разрешили.

Селеста тоже хотела предоставить показания, но ее свидетельство никого не интересовало. Тогда она добавила историю о героизме капитана и спасенном ребенке, однако никак не могла вспомнить фамилии других пассажиров шлюпки, которые могли бы подтвердить правдивость этого рассказа.

– Не знаю, как и благодарить тебя! – всхлипывала Мэй, обнимая Селесту. – Ты спасла нас от смерти, я никогда тебя не забуду.

– Теперь мы сестры, сестры по несчастью, навек связанные трагедией «Титаника». – Глаза у Селесты тоже увлажнились. – Обязательно напиши мне, как устроишься в Личфилде. Обещай писать, хорошо? Бог даст, я приеду вместе с Родди, и мы свидимся вновь. Для меня писать тебе – значит, вспоминать о доме. Наша переписка протянет особую ниточку.

– Думаю, ты будешь страшно занята работой во всех этих комитетах. Ты вовсе не обязана слать мне письма. Я никогда не забуду твою доброту. Да, и передай мою благодарность мужу за то, что разрешил тебе побыть со мной. Он, наверное, очень соскучился.

– Я пришлю тебе фотокарточку Родерика в обмен на твое фото с Эллой. Нельзя допускать, чтобы люди забыли о катастрофе «Титаника». Дома рассказывай всем, что видела и слышала в ту ночь, – и плохое, и хорошее. Подобное не должно повториться.

Обе женщины посмотрели на океанский лайнер у стенки причала, и по спине Мэй пробежала дрожь.

Селеста заколебалась. Почему ей не хочется, чтобы Мэй уезжала?

– Тебе необязательно возвращаться в Англию так скоро. Ты могла бы задержаться здесь, пока не наберешься сил для следующего морского путешествия. Ах, знаю, знаю, о чем ты думаешь: «Как я достану билет на другой пароход?»

Мэй попыталась взять себя в руки и изобразила слабую улыбку.

– Я просто хочу домой, хочу уехать отсюда. Тут для нас нет будущего. Благодаря тебе я смогу устроить жизнь в Личфилде. В родной стране все-таки лучше.

– Вот, возьми. – Селеста протянула ей серебряную фляжку. – Тогда, на «Титанике», кто-то сунул ее мне в руки, чтобы я выпила для храбрости. Хороший французский коньяк согреет тебя и поможет заснуть.

– Спасибо, но я никогда не пробовала спиртное и теперь тоже не намерена. Попробую обойтись сладким чаем и какао. – Мэй вернула фляжку.

– Ты – очень смелая женщина. Я горжусь нашим знакомством. Удивительно, как тебе удается сохранять спокойствие! – В глазах Селесты стояли слезы.

– Она дает мне силы, – Мэй кивком указала на спящего ребенка. – Она – самое важное. Не волнуйся, у нас все будет хорошо. Тебе пора. К нам все очень добры, но чем скорее мы сядем на пароход, тем лучше. Не нужно долгих прощаний. Спасибо тебе от всего сердца, Селеста, ты была мне настоящим другом. Ты вовсе не обязана была возиться со мной на шлюпке, однако же не дала умереть, согрела и поддержала. У меня не хватает слов, чтобы выразить, насколько я тебе благодарна.

– Мэй, я серьезно – пожалуйста, пиши. Рассказывай, как идут дела, рисуй картины моего любимого города. Я буду крайне признательна за эти письма, меня порой мучает ужасная тоска по родине.

– Постараюсь. Правда, раньше я редко бралась за перо и бумагу, разве что списки покупок составляла. Мне и писать-то было некому, но я попробую. Надеюсь, я освою эту премудрость, и мой кораблик поплывет быстрее других. – Мэй посмотрела на Селесту с кривой улыбкой. – Не думала, что когда-нибудь смогу отпустить такую шутку. Что со мной происходит?

– Перемены, вот что. То, что случилось, изменило нас навсегда. Мы уже не будем прежними. Однако мы выжили и будем жить дальше. Ты – очень храбрая женщина, храбрая и решительная. Ты набралась смелости плыть назад через тот же океан, в котором… – Селеста умолкла, не договорив. – Удачи тебе и счастливого пути. – Селеста со слезами на глазах поцеловала малышку и стиснула в объятиях Мэй. – Ну, идите, а то надо мной скоро начнут смеяться. Я всегда буду помнить твою решимость начать новую жизнь после такой страшной трагедии. Да хранит тебя Господь в пути. Ты заставила меня о многом задуматься.

Мэй пошла прочь, а Селеста смотрела ей вслед, пока та не превратилась в точку, а затем исчезла в толчее.

– Встретимся ли мы когда-нибудь снова? – тихо произнесла она и направилась в город.

После того как Анджело поправился, каждый день он ходил одной и той же знакомой дорогой к зданию, где располагалась компания «Уайт стар лайн». Нет ли каких новостей? Он слыхал об ошибках в списках пассажиров. Клерк с мохнатыми бровями и усталым взглядом посмотрел на Анджело и, узнав его, тяжело вздохнул:

– Опять ты. Послушай, сынок, я ведь уже говорил: если появятся новости, мы сразу тебе телеграфируем. У нас есть твой адрес.

Поначалу служащие относились к Анджело сочувственно, но со временем начали терять терпение, так как он приходил в контору каждый день в течение нескольких недель и просил перепроверить список пассажиров.

– Твоя жена с ребенком села на корабль в Шербуре, но до Нью-Йорка не доехала. Все сведения верны, их нет ни в одном списке. Сожалею.

– Некоторые называли чужие фамилии…

– Слухи и выдумки газетчиков, не более. Ты должен смириться с тем, что твоя семья утонула в ту ночь, как и полторы тысячи других людей.

– Но поглядите на этот башмачок. Моя жена была искусной кружевницей, как и моя мать. Они плели кружево с особенным узором, который больше нигде не встретишь, и она писала мне, что привезет с собой кружева на продажу. Это ее работа, я точно знаю.

– Возможно, на корабле кто-то из пассажиров купил у нее изделие… или украл, вариантов множество, – сухо отозвался клерк и демонстративно принялся перекладывать гору бумаг, показывая своим видом, что разговор окончен.

Люди за спиной неодобрительно загудели. Анджело знал, что со стороны его вполне можно принять за помешанного: многодневная небритость, растрепанные волосы, безумный взгляд. По правде говоря, он и сам сомневался в собственном психическом здоровье. Анджело повернулся и показал очереди пинетку.

– Кому вздумается украсть детский башмачок? – спросил он.

– Есть такие, которые при первой возможности готовы даже блох с собаки своровать, – пробурчал мужчина, стоявший позади.

– Мне жаль, – произнес клерк. – Иди домой и сообщи в письме родственникам печальную новость.

– Как я могу написать ее матери, что виноват в смерти дочери? Я ведь обещал хорошую жизнь в Америке! Родители Марии не переживут…

– Факты есть факты, сынок. Твоя семья погибла, и нужно потактичнее известить об этом родню.

– А что, если они скитаются по улицам, голодные и холодные, и ищут меня?

Клерк снял очки в роговой оправе и протер их платком, качая головой.

– У вас, итальянцев, есть свои лавки и газеты. Будь они живы, давно нашли бы тебя.

– Я расклеил фотокарточки везде, где только можно: в церкви, в меблированных комнатах, на афишных тумбах, даже на уличных столбах. Они не умерли, я это чувствую. Мне нельзя бросать поиски – вдруг найдется кто-то, кто знает об их судьбе. – Анджело почти рыдал. Он не сдастся, нет, только не сейчас. Его неотвязно преследовала мысль о жене и дочке, которые заблудились в чужом городе, в чужой стране, не зная ни слова на чужом языке.

– Твои старания похвальны, но и мы сделали все, что могли, – устало сказал клерк. – Можешь поговорить со своими священниками и горожанами, однако правда от этого не изменится.

– Что есть правда? Говорят, спасательных шлюпок было так мало, что их не хватило бы даже на половину пассажиров, что из третьего класса вообще никого не выпускали до самых последних минут! По слухам, некоторых расстреливали прямо на палубе. Вы и представить себе не можете, что пришлось перенести моей жене! А рядом – никого! – кричал Анджело.

– Успокойся! От слухов толку немного, а что случилось, то случилось. Расследование для того и нужно, чтобы предотвратить подобный ужас в будущем.

– Вот как? – перебил кто-то. – А скольких членов экипажа вызвали на допрос? Я слыхал, всего лишь трех из многих сотен. Думаете, этот парень добьется справедливости? Да ни за что. Вам должно быть стыдно!

– Я не судья и не присяжный. Я просто выполняю свою работу, и нечего сваливать вину на меня. А ты должен жить дальше. Многим пришлось гораздо хуже, чем тебе. – Поддержка, которую неожиданно получил Анджело, разозлила клерка. – Если не уйметесь, я позову управляющего! – пригрозил он.

Все слова были сказаны, однако Анджело вновь вытащил из кармана пинетку и показал толпе.

– Мне придется жить с этим. Я убил свою дочь, – тихо проговорил он. – А ведь я даже ни разу на руках ее не подержал, она родилась после того, как я уехал в Америку. – Он достал истрепанную фотокарточку. – Вот все, что у меня осталось, только фото. Мои Мария и Алессия…

– Какое красивое имя, – сочувственно произнесла женщина из очереди.

– Так звали мою бабушку. – Анджело осенил себя крестом.

– Ну, все, ступай, выпей кофе и соберись с духом, – проворчал клерк. – Нельзя торчать здесь весь день и прогуливать работу.

– Как может человек работать, если он лишился целого мира? Почему это произошло именно с нами? Чем моя жена и ребенок заслужили это наказание?

– Понятия не имею, сынок. Что это за Господь, который одним оставляет жизнь, а у других забирает?.. Прости, тебе пора. Видишь, какая длинная очередь?

Анджело развернулся. Посмотрев ему в спину, клерк негромко произнес:

– Удачи. Может, когда-нибудь ты узнаешь всю правду.

Кто-то похлопал его по спине, дружески пожал локоть, но легче Анджело от этого не стало.

Поглаживая пинетку в кармане, Анджело понурил голову и поглубже натянул козырек кепки, чтобы спрятать лицо. Он никогда не перестанет искать Марию и Алессию. А сейчас он напишет письмо домой, где сообщит страшную новость. Только перед этим ему нужно выпить чего-то покрепче кофе.

По дороге в Акрон Селеста хмуро молчала, уставившись в окно, а Джек Брайден в подробностях рассказывал о семье Уэлс, которая потеряла в морской катастрофе обоих мужчин, отца и сына. Селеста возвращалась домой пятью днями позже запланированного, и отчасти эта задержка была связана с ее оскорбленными чувствами. Гровер не соизволил приехать в Нью-Йорк лично! Если бы она увидела его в порту, поняла бы, что он примчался встречать ее, вне себя от тревоги и беспокойства, это могло бы помочь их примирению.

Нескрываемые эмоции, крики горя и счастья, свидетелем которых Селеста была на пирсе, только сильнее подчеркивали, что по ней в общем-то никто не скучает, что жизнь в Акроне течет и без нее. Родди чаще видит Сьюзан, свою няньку, чем родную мать. Так продолжаться не может. Она заслужила лишь, чтобы ее встретил бедняга Брайден в своем вечном макинтоше, будто Селеста – какой-то там приезжий клиент компании «Даймонд раббер». Ей хотелось наорать на него, но ведь гонца не убивают, даже если он принес дурные вести… Боже, о чем она только думает! Откуда эта бешеная ярость?

Общение с Маргарет Браун и ее сподвижницами наполнило Селесту энтузиазмом. Она решила во что бы то ни стало продолжать их дело. Кроме того, следовало организовать прием в честь экипажа «Карпатии». Два дня назад Селеста позвонила Гроверу по телефону и известила о перемене в своих планах. Явно раздосадованный, он холодно сообщил, что званый ужин в честь ее возвращения теперь придется переносить и что у вокзала их будет ждать автомобиль.

Селеста вспомнила о Мэй, которая сейчас находилась где-то посреди океана, и пожелала той, чтобы обратное путешествие прошло гладко. Насколько храброй нужно быть, чтобы сразу после трагедии вновь довериться морской стихии! Понравится ли ей жизнь в самом сердце Англии? Как-то она обустроится там? Селеста тряхнула головой, прогоняя мысли, неотвязно крутившиеся в мозгу. Ей нужно думать о своем долге, своих обязанностях. Она представила радость, с какой встретит ее Родди. Только это и согревает душу…

Автомобиль свернул на подъездную дорожку к большому дому, расположенному чуть в стороне от Портидж-хилл. Четыре башенки по углам, увитые плющом, делали его похожим на крепость. Глядя на них, Селеста гадала, какой прием ее ожидает. Она подняла глаза: из окна верхнего этажа смотрел Гровер.

– С возвращением, миссис Паркс, – у дверей поприветствовала ее горничная. – Мы так рады, что с вами все в порядке.

– Спасибо, Минни, – улыбнулась Селеста. – А где мастер Родди?

– На прогулке с няней. Мы не знали точно, когда прибывает поезд, и мастер попросил Сьюзан погулять с ним на солнышке. Они скоро придут.

Разочарование больно укололо Селесту.

– Хозяин в кабинете, миссис Паркс. Он встретится с вами там, когда вы будете готовы.

Сердце Селесты неприятно заныло. Значит, она попала в немилость. Все имеет свою цену, и задержку в Нью-Йорке Гровер расценил как неподчинение приказу. На ватных ногах, трепеща, как ученик перед директором школы, она поднялась по широкой дубовой лестнице в кабинет. Новообретенное мужество быстро покидало ее.

– Наконец-то. Закрой дверь. – Гровер отошел от окна. Его глаза метали молнии. – Как у тебя хватило совести явиться так поздно? Я строго-настрого приказал Брайдену сразу же привезти тебя домой, а ты посмела ослушаться! – заревел он. Его красное лицо побагровело еще сильнее.

– Прости, я знаю, но там были люди, которые нуждались в моей помощи, – те, кто выжил в катастрофе. Гровер, это было ужасно, ты просто не поверил бы своим глазам. Я не могла их бросить.

– И слышать не желаю твоих оправданий! – Гровер презрительно отмахнулся. – Ты преспокойно оставила семью на несколько недель, и это тебя ничуть не тревожило.

– У меня умерла мать. Я ездила на похороны.

– И назад не торопилась. Иди переоденься, нам скоро выходить.

– Сначала я бы хотела повидаться с Родди, я очень по нему соскучилась.

– Сьюзан повела малыша на прогулку. Для него нянька ближе родной матери, он едва ли заметит, что ты приехала!

– Как ты можешь такое говорить? Это ты не позволил мне взять его в Англию. Моя мать умерла, так и не увидев внука.

В горле у Селесты встал комок. Она вступила в спор, хотя понимала, что лучше этого не делать, когда Гровер не в духе.

– Делай, что я сказал, и сними с себя эти мрачные тряпки! Выглядишь, как фабричная работница.

– Я ношу траур.

– Здесь ты не будешь носить никакого траура. Черный цвет тебе не идет, – отрезал Гровер.

– Зато он соответствует моему состоянию после всего, что я видела и испытала! – выпалила Селеста.

От удара в плечо она отлетела к письменному столу. Зашатавшись, Селеста еле устояла на ногах.

– Я не потерплю неповиновения в моем собственном доме! – рявкнул Гровер. – Ты плюешь на мои распоряжения, на моего водителя, на мое расписание. Тебе известно, чем это грозит. – Он навис над Селестой, сверля ее безжалостным взглядом серых глаз.

Она попыталась расправить плечи.

– Ты хочешь, чтобы я нарядилась на торжество, после того как едва не утонула? Гровер, прошу тебя…

– И это вместо благодарности! На подготовку званого обеда у моей матери ушло несколько дней. Весь цвет общества соберется, чтобы услышать твою историю.

Селеста дотронулась до плеча, которое сильно саднило. От удара у нее кружилась голова, она плохо соображала, где находится.

– Я устала, мне не до светских раутов.

– Твои чувства и желания никого не интересуют!

– Пожалуйста, давай перенесем обед на другой день, – взмолилась Селеста.

– Ступай в спальню. Я преподам тебе урок, какой ты не скоро позабудешь.

Селеста увидела в глазах Гровера зловещий огонек и поняла, что он имеет в виду.

– О нет, только не сейчас, прошу. Разве ты не видишь, как мне плохо? Во имя всего святого, не сейчас!

– Ты моя жена, я имею на тебя полное право. Отправляйся в спальню, пока я не оттащил тебя туда за волосы. Ты еще не поняла, кто в этом доме хозяин? Я не позволю непокорной жене делать из меня идиота!

На «Келтике» Мэй почти не выходила из каюты, прячась от посторонних глаз. Она знала, что пассажиры сгорают от желания расспросить ее о событиях на «Титанике» и понянчиться с малышкой. Элле передавали игрушки: одна дама из первого класса прислала очаровательного плюшевого мишку и куклу, разодетую в розовый бархат с золотыми кружевными лентами. Люди желали добра, однако Мэй была слишком измучена, чтобы это оценить. На борту находились по меньшей мере еще пять женщин, выживших в катастрофе, причем некоторые – с детьми, и вся остальная публика суетилась вокруг них, точно они были знаменитостями.

Мэй старалась не общаться с товарками по несчастью. Многие пассажиры просили разрешения сфотографироваться, но она с самого начала рейса упорно избегала назойливого внимания, и мало-помалу люди уяснили ее настрой.

На сей раз ей достался билет во второй класс – явно постаралась Селеста. Эта женщина спасла ей жизнь… Она не заслуживает такой подруги! Мэй никогда не забудет дни, проведенные в Нью-Йорке. Вместе с Селестой она каталась в экипаже по Центральному парку, угощалась фруктовой водой с мороженым, делала покупки в универмаге «Мэйси», стараясь не глазеть на прилавки, заваленные роскошными вещами, и на элегантных дам в широкополых шляпах, которые по глоточку пили чай в ресторане и умилялись Элле. С тех пор как почти две недели назад Мэй отправилась в плавание, все происходило будто во сне. Неужели действительно минуло совсем мало времени? Она увидела новый мир, окунулась в суету, гомон и пыль большого города. Нет, это не для нее. Хорошо, что она возвращается домой – пускай не в родной дом, но хотя бы в родную страну, где все знакомо и привычно.

Мэй не впервые испытывала ощущение, что видит странный сон и скоро проснется. Всего за несколько дней она проделала путь из Болтона в Лондон, затем в Саутгемптон, Нью-Йорк, а теперь плывет назад, и опять в неизвестность, в чужом платье, с едва знакомым младенцем на руках. Под утро, однако, реальность придавливала Мэй тяжестью, сердце пронзала такая острая боль, что оно готово было разорваться. Сил хватало только на то, чтобы приготовить смесь для ребенка.

Элла безмятежно сосала молоко из бутылочки. Сухая и сытая, она не доставляла проблем. Я забрала чужого ребенка. Боже, прости меня! Поначалу Мэй цеплялась за это дитя только ради утешения в горе, но теперь возврата нет. Что бы ни было, она в ответе за маленькую Эллу.

– Я тебя не знаю, – шепнула она на ухо девочке.

В ответ та улыбнулась невероятно трогательной улыбкой, и Мэй осталось лишь покачать головой. Невинный ангел…

– Ничего, у нас впереди много времени. Мы познакомимся как следует, детка.

Еще несколько дней можно спокойно сидеть в кресле, качать малышку на руках, петь ей песенки и гулять по палубе, и только потом придется задуматься о будущем.

Элла совсем не похожа на Элен: у нее маленькие, изящные ручки и ножки, тонкие длинные пальчики и смуглая кожа. Иностранка, вне всяких сомнений. В третьем классе собралось столько разных национальностей! Мэй помнит женщин в ярких косынках, стрекотавших по-своему. Понимает ли Элла хоть слово по-английски?

На Мэй все новехонькое: и черное пальто, отделанное бархатом, и модная шляпка, и сумочка, и ботинки из телячьей кожи, и корсет, и даже сорочка. Только лицо, бледное, осунувшееся, осталось прежним; к написанным на нем заботам и тревогам добавилось горе.

В кармане у Мэй лежит рекомендательное письмо Селесты, адресованное ее отцу – священнику Личфилдского собора, канонику Форестеру. Что такое каноник? Мэй знает лишь одно похожее слово: канонада. Это когда гремят пушки. Она даже не представляет, где находится Личфилд – кажется, неподалеку от Бирмингема. И в соборе она тоже ни разу в жизни не была.

Всякий раз, когда судовой двигатель вздрагивал или замирал, в душе Мэй начинала расти паника. Что, если корабль опять напоролся на льдину? Айсберги по-прежнему встречались в этих водах. Мэй не могла заставить себя подняться на палубу и узнать, в чем дело. Каюта, конечно, очень комфортабельна, но спать в наглухо закрытом помещении тяжело.

На рассвете Элла проснулась и захныкала, требуя молока. Мэй закутала ее потеплее и, собравшись с духом, вышла на палубу, чтобы посмотреть на океан. Рядом не было никого, за исключением матроса, который улыбнулся и тактично отошел в сторону. И экипаж, и пассажиры «Келтика» уже поняли, что Мэй неприятны любые напоминания о недавних событиях.

Селеста – та стремится поведать о трагедии целому миру, а Мэй – нет. Она будет хранить страшные воспоминания глубоко в душе до конца своих дней. Когда Селеста писала письмо канонику, Мэй умоляла подругу не описывать ее историю в подробностях и упомянуть лишь, что в результате катастрофы она овдовела.

– Пожалуйста, не надо. Я не хочу, чтобы на меня показывали пальцем на улице и жалели.

Это было единственным условием, которое поставила Мэй, согласившись принять щедрое предложение Селесты. Никакого прошлого, шанс начать все заново. Селесте не оставалось ничего иного, как согласиться.

Серым, пасмурным днем двадцать пятого апреля судно вошло в ту часть Атлантики, которая именовалась Западными подходами. Это означало, что английский берег уже близко и скоро судно придет в Ливерпуль. Мэй предстояло выполнить последнюю задачу.

Если она решила переписать жизнь с чистого листа вместе с малюткой Эллой, нужно уничтожить то, что связывает их с ужасным прошлым: задубевшую от морской соли ночную рубашку, детские одежки – в общем, все, что может выдать в них пассажиров «Титаника». Мэй затолкала ненавистные тряпки в карман пальто и поднялась на палубу. Убедившись, что на нее никто не смотрит, она бросила свои вещи в воду. Подхваченные порывом ветра, сперва они заполоскались на поверхности воды, точно флаги, а затем уплыли прочь по волнам, как раздувшиеся тела утопленников. Мэй быстро отвернулась, испуганная этим жутким сходством.

Чуть погодя она провела рукой по рубашечке Эллы, украшенной прелестным кружевом, погладила чепчик, одну пинетку. Вторая потерялась в тот день, когда они сошли на берег в Нью-Йорке. Мэй только сейчас рассмотрела затейливый узор кружева – искусно выплетенных животных из Ноева ковчега, собак, лошадей, оленей – всех по паре, а за ними голубку с распростертыми крыльями. Какая тонкая работа! Пощупав материю, Мэй поняла, что это кружево изготовили с любовью и гордостью.

Они обе – и Мэй, и Элла – обрели свой ковчег, свое спасение сперва в шлюпке, а затем на борту «Карпатии». Их судьба и теперь в воле океана. Перегнувшись через перила, Мэй всмотрелась в толщу воды и увидела тысячи бурлящих белых пузырьков, похожих на кружево. Нет, она не сможет смотреть, как уходят в темную глубину эти прелестные детские вещички. Наверное, вот так же утонула ее любимая доченька… Мэй сунула одежки обратно в карман: море их не получит. Мэй не вправе выбросить то, что ей не принадлежит, однако и Элла не должна узнать тайну, которую хранят эти вещи. Мэй уверена в одном: нельзя уничтожать любовь, как бы горька ни была память.

Ярко горели свечи в канделябрах, в браслетах и серьгах сверкали бриллианты. Обед прошел вполне сносно, хотя Селеста не могла даже смотреть на еду. Как ей проглотить хоть кусочек, когда ушибленные ребра больно трутся о жесткий корсет? Любой наклон или поворот причиняет адскую боль, а надо улыбаться и быть безупречной гостьей. Строго на своих местах, обозначенных табличками, сидят надутые индюки – самые состоятельные коммерсанты и дельцы в городе, сколотившие огромные состояния за последние несколько лет, в их числе партнеры Гровера из юридической конторы «Рётцель и Эндресс». Напротив Селесты – один из «резиновых магнатов», совладелец фирмы «Б. Ф. Гудрич». Все ждут подробностей ее захватывающей истории.

– Гибель Уолтера Дугласа – ужасная потеря, не правда ли?

Акронские газеты пестрели сообщениями о смерти легендарного основателя компании «Квакер оутс».

– Его бедная жена осталась с одной шубкой на плечах. А другие – Джон Джейкоб Астор, Гуггенхайм, чета Штрауссов, – все они умерли… Селестина, вы, должно быть, встречали кого-то из них в салоне первого класса?

Она немного замялась, поймав пристальный взгляд Гровера, потом улыбнулась и кивнула.

– Все эти джентльмены держались очень храбро, – сказала она. – Их мужество никогда не будет забыто. Жены некоторых вошли в «Комитет спасенных», и мне довелось с ними общаться.

– Говорят, простолюдины из третьего класса вели себя как скоты, – вставила мать Гровера, Хэрриет, отправляя в рот очередной кусок пирога с вишней.

– Я видела совершенно иное, – резко возразила Селеста. – Мужчины из всех классов прощались с женами, целовали детей, зная, что больше их не увидят. Большую часть пассажиров третьего класса – в том числе женщин с детьми – не пускали на палубу почти до самого конца, когда уже не осталось спасательных шлюпок. Несчастных бросили на произвол судьбы, оставили умирать. Пятьдесят три ребенка, ехавших в третьем классе, погибли в ту ночь. Пятьдесят три! И только одна девочка – в первом, и то лишь потому, что она добровольно отказалась расставаться с родителями.

Селеста полностью завладела вниманием собравшихся. Она могла бы рассказать немало подробностей, отбивающих охоту к еде, однако сейчас для этого не место и не время. Гости ждут историй о подвигах и героизме и не хотят слышать ничего такого, что нарушит их сон.

– Зато еще на «Карпатии» нам удалось собрать в помощь спасенным десять тысяч долларов! – с гордостью прибавила Селеста.

Перед обедом Гровер запретил ей описывать катастрофу за столом. Лично его рассказ Селесты не впечатлил.

– «Титаник»! – раздраженно воскликнул он. – Меня уже тошнит от чертова парохода! В «Трибьюн» о нем только и пишут. Всем уже все известно, так что нечего звонить об этом во все колокола за обедом.

– Гровер, поверь, это было ужасно, – настаивала Селеста. – Я никогда не забуду того, что видела своими глазами. Мне очень повезло остаться в живых.

– Что за история с какой-то нищей вдовой, которую ты опекала? Брайден мне доложил. Там и без тебя хватало доброхотов!

– Мы с Мэй были в одной лодке. Она потеряла мужа и все имущество. Я не могла поступить иначе, – промолвила Селеста, стараясь выдерживать ровный тон. Она знала, что Сьюзан уже привела Родди с прогулки, и мечтала наконец обнять сынишку, но вынуждена была ждать, пока Гровер ее отпустит. Если его разозлить, он запретит ей видеть сына еще дольше. – Кроме того, я хотела помочь миссис Браун собрать средства в помощь пострадавшим.

– Узнаю дочку священника! – зло ухмыльнулся Гровер. – Благодари бога, что у меня хватило соображения не отдавать тебе сына. Если бы с ним что-то случилось… – В его голосе прозвучала угроза.

После этого он ее избил. Селеста не удивилась: она навлекла на себя гнев мужа и должна понести наказание. Гровер разрешил ей встретиться с Родди только перед самым выходом из дома. Селеста, у которой болело и саднило все тело, не могла даже взять мальчика на руки. Увидев ее, он заплакал и прятался за Сьюзан до тех пор, пока Селеста не протянула ему мешочек с подарками. Остаться с сыном она не имела права, и от этого у нее разрывалось сердце. Да, она провинилась – нужно было возвращаться вовремя…

Селеста обвела взглядом оживленные лица гостей Хэрриет и быстро сменила тему.

– Пожалуй, хватит обо мне. Расскажите лучше, что интересного произошло в мое отсутствие.

Селесту тут же начали посвящать во все местные сплетни, однако когда женщины вернулись в гостиную, где мужчины потягивали портвейн, беседа опять вернулась к прежней теме.

– Вы видели Мадлен Астор? Говорят, она… в деликатном положении.

– Да, я видела ее на «Карпатии». Бедняжка скверно выглядела, и – вы правы – она действительно беременна.

– Всего восемнадцати лет от роду, только-только вступила в брак с мужчиной вдвое старше себя… Вообразите, когда они познакомились, он был женат! Ну, что будет, то будет, а о мертвых дурно не говорят.

– Вы много трупов видели? Как это ужасно – тесниться в лодке со всяким отребьем из третьего класса! Должно быть, вы счастливы, что вновь находитесь дома, вне опасности, среди нормальных людей.

Заткнитесь! – хотелось крикнуть Селесте всем этим глупым женщинам, разряженным в роскошные вечерние платья. Их двойные подбородки тряслись, из декольте выпирала жирная плоть. – Вы не представляете, как живут люди за пределами этого городка. Когда-то ваше мнение было для меня важно, но теперь – нет. Теперь все это не имеет никакого значения, – вздохнула Селеста. Она здесь чужая. В ней чересчур много английского, у нее другие интересы, и она слишком молода, чтобы сидеть и сплетничать с этими тучными утками, которых интересует только положение в обществе. Они и понятия не имеют, что ей пришлось испытать. Для них это словно увлекательная драма в синематографе. Мне плохо! – кричала душа Селесты. – Я хочу забрать Родди и бежать отсюда!

Она ощущала страшное одиночество, опустошенность и не находила выхода. Гровер много пил, и его глаза наливались кровью всякий раз, когда всеобщее внимание вновь переключалось на Селесту.

Скоро за ними приедет экипаж, и всю дорогу домой он будет ее лапать, предвкушая удовольствие в спальне. Никаких ласк, он возьмет жену грубо и быстро, удовлетворенно всхрюкнет, а потом все закончится, и Селеста будет лежать, ощущая тупую боль внизу живота, чувствуя себя использованной тряпкой.

Как она дошла до такой жизни? Нежность сменилась насилием очень быстро, уже во время их медового месяца в Париже. После свадьбы Гровер как будто превратился в другого человека. Ему не нравилось в ней все: манера одеваться, прическа, английский акцент, происхождение. Он постоянно повторял, что сделает из нее «годную жену», точно она кусок глины.

Поначалу Селеста была слишком шокирована и напугана, чтобы возмутиться и дать отпор, и теперь она должна терпеть. Эту страшную тайну не узнает никто. Недавние побои – только малая часть того, на что способен Гровер, если она опять ослушается.

Ранним утром Селеста лежала в постели без сна под громкий храп мужа и даже не смела пошевелиться – не дай бог Гровер проснется, и тогда кошмар повторится снова.

А позже, сидя за чашкой кофе, стараясь не морщиться от боли и делая вид, что все замечательно, Селеста вдруг поняла, что больше не может так жить. На званом обеде у нее появился план. Вполуха слушая бесконечные пересуды и сплетни, она придумала, как управиться с Гровером. Когда они вернутся в особняк на Портидж-хилл, она предложит супругу отличный виски, который привезла из Нью-Йорка, и тем самым отвлечет его. Затем пойдет переодеваться и не будет спешить, зная, что муж утомлен, пьян и хочет спать. Она осторожно проскользнет в спальню Родди – потихоньку, чтобы не разбудить Сьюзан в соседней комнате. Найдет одеяло, подушку и устроится на кушетке. Эту ночь она проведет в безопасности, а если Гровер что-то скажет, она объяснит, что ушла спать в другую комнату, дабы не тревожить его, ведь он так сильно устал.

Слова, сказанные Хэрриет Паркс в конце обеда, заставили Селесту задуматься.

– Дорогая, тебе надо записать все, что ты видела, пока не забылись подробности.

Почему она должна молчать о том, что случилось на «Титанике»? Почему не изложить на бумаге события, свидетельницей коих она стала? Селеста сможет собрать деньги для жертв трагедии, иммигрантов из Корнуолла, которые, как она слыхала, приезжают в Акрон. Газеты наперебой печатали статьи о Маргарет Браун, светской львице, лично севшей на весла в одной из спасательных шлюпок. Теперь между ними возникла дружба, и Селеста намерена обязательно присутствовать на всех собраниях «Комитета спасенных».

Ее мысли вернулись к Мэй и маленькой Элле. Получится ли у них все так, как запланировала она? Что бы сказала простая девушка из Ланкашира по поводу сегодняшнего раута, расфранченной публики, блеска и фальши? Итак, Селеста не будет молчать. Должны быть способы привлечь внимание общественности! Трагедия «Титаника» ужасна, однако в будущем подобное можно предотвратить, в этом Селеста уверена.

Дома, в детской, она зажгла свечу, взяла блокнот, карандаш и, пока воспоминания были еще свежи в памяти, начала писать. Она переносила на бумагу все: разговоры, сцены, события той роковой ночи, – и испытывала мощный прилив энергии и решимости. Родди прочтет это, когда станет старше, но цель Селесты не только в этом. Она запечатлеет свои свидетельства во времени, сделает их частью истории. Что-то в ее душе изменилось; Селеста поняла, что она не половик, о который Гровер может вытирать ноги, а женщина, достойная уважения. Она выжила в страшной катастрофе, и ее уже не сломить.

Впервые за долгое время Селеста крепко уснула.

Анджело сидел сгорбившись в обшарпанном баре и опрокидывал стакан за стаканом. Никакое количество выпивки не могло притупить его боль. Какой смысл идти домой? Маленькая квартирка стоит в том виде, как он бросил ее тем апрельским утром несколько недель назад. Она заросла пылью, но все-таки служит Анджело местом, куда он, шатаясь, может прийти под утро, чтобы переспать похмелье и укрыться от тети Анны, которая ругалась на племянника и требовала сделать уборку.

– Зачем? – кричал он в ответ. – Кто, кроме меня, увидит беспорядок?

– Если будешь повсюду оставлять еду, у тебя заведутся крысы! Посмотри на себя: сколько ты уже не брился? И на работу не ходишь. Как ты собираешься платить за квартиру? На стройке прогульщики не нужны. Марии было бы за тебя стыдно.

– Не произноси ее имени, тетя! Ты даже ни разу не видела мою жену.

– Сальви говорит, она была очень красивой девушкой, и с достоинством. Ты оскверняешь ее память своей неряшливостью! – Анна в отчаянии всплеснула руками, а затем прошлась по комнате и собрала грязные рубашки Анджело.

– Уходи, я сам могу постирать.

– Еще чего! Хочешь, чтобы всех Бартолини считали свиньями? Семейную фамилию надо уважать. Не забывай, у нас свой бизнес. А пьянством горю не поможешь, – увещевала тетя Анна.

– Не указывай, – отрезал Анджело.

– Ты – член нашей семьи, мы за тебя волнуемся и не допустим, чтобы ты вконец опустился.

– И зачем я только приехал в эту проклятую страну? Она забрала все, что у меня было, всех, кого я любил. Мне здесь нечего делать.

– Тогда возвращайся в Италию, поджав хвост, и поведай свою историю. Начни опять работать на ферме, занимайся чем угодно, только не растрачивай жизнь попусту.

– Оставь меня в покое!

Тетя Анна ушла, а ее слова засели у Анджело в мозгу. Вернуться в деревню, где живет его брат, старенькая мать, родители Марии… Но как он посмотрит им в глаза?

Анджело выполз из дому в бар Рицци и пил до тех пор, пока в карманах не кончились деньги. Вернуться домой? Ничего позорного в этом нет. И все же что-то его останавливало.

Он протолкался через толпу и вышел на улицу. Тут он сам себе хозяин. Анна изводит его не хуже матери: делай то, делай это! Уехать в Италию? Черта с два. Здесь он сам распоряжается своей жизнью, может стать для всех невидимым, скрыться от друзей и родни, пить с кем захочет и когда захочет. Он никогда не вернется, ведь это будет означать полное поражение. К добру или к худу, Анджело останется в Америке.

Еще до того, как поезд подошел к вокзалу Трент-Вэлли, Мэй узрела три высоких шпиля Личфилдского собора. «Три девы», называла их Селеста. Она обратила внимание, что дома по обе стороны от железной дороги выстроены из красного кирпича, причем не ланкаширского – яркого и блестящего, из аккрингтонской глины, а более матового, с лиловатым оттенком. С одной стороны, Мэй переживала, что едет в совершенно незнакомое место, а с другой, радовалась, что пейзаж полностью отличается от болтонского.

Элла, утомленная дорогой, крепко спала. Сойти с поезда Мэй помог солдат в форме защитного цвета. Он направлялся в расположение своего полка, в Уиттингтон – это сразу за городом, как он сказал. Пока они ехали из Ливерпуля, маленькая Элла совершенно покорила сердце солдата, так что на прощание он даже сунул ей в ладошку шиллинг. Мэй подивилась доброте чужих людей и вновь невольно вспомнила о Селесте.

Денек выдался погожим, молодая листва зеленела на весеннем солнце. Наконец-то она вернулась на родину, подумала Мэй, хотя здесь все совсем по-другому. Вместо привычных глазу заводских труб – прекрасные соборные шпили, и дома не стоят ступенчатыми рядами, в отличие от Болтона.

К счастью, подошел омнибус, который доставил Мэй с вокзала в город, и вскоре она уже вышла на Рыночной площади. Заглянув в небольшое кафе, Мэй утолила жажду и улучила минутку, чтобы привести себя в порядок перед зеркалом, а потом проделала короткий путь вверх по Дэм-стрит к Соборному двору.

Все выглядело очень необычно, как на картинке в книге. Взору Мэй открылся Соборный пруд, с которого доносилось кряканье уток, а при виде цветущих вишен она изумленно замерла на месте. На другом берегу пруда стояли высокие кирпичные здания. Садики, разбитые перед ними, доходили почти до самой кромки воды. Свежий воздух, мощеные улочки и старинные постройки – этот мир разительно отличался от того, который Мэй знала прежде. Возможно, Селеста права, и здесь они начнут новую жизнь.

В кармане у Мэй лежал листок с адресом отца Селесты и указаниями, как добраться до места, однако, несмотря на все старания, нужный дом она найти не могла. Она обогнула собор и подошла к западному порталу, откуда пологий подъем вел к стене, украшенной многочисленными статуями. Мэй обратилась за помощью к женщине, что проходила мимо и несла в руке плетеную корзинку. Женщина показала Мэй на невысокую арку, за которой виднелась миниатюрная площадь, окруженная низкими домиками. Дома стояли вкривь и вкось, под окнами были огородные грядки.

– Кого вы ищете? – поинтересовалась женщина, улыбнувшись Элле – девочка уже проснулась.

– Каноника Форестера, – ответила Мэй.

– Он живет в доме под номером четыре. Тот самый, у которого дочь плыла на «Титанике». Хвала Господу, она выжила. Ужасная катастрофа, правда?

Мэй молча кивнула. Заголовки на газетных тумбах так и бросались в глаза, сообщая сенсационные новости: «Тела пассажиров с «Титаника» подняты из воды и ждут отправки в Галифакс». Каждое издание стремилось превзойти остальные по количеству мрачных подробностей. Как бы то ни было, от Мэй репортеры не добьются ни слова. Она вообще больше никогда не ступит на борт корабля.

– Какая хорошенькая у вас дочурка, – сказала женщина, ласково потрепав кудряшки Эллы.

Ее удивленный взгляд скользнул по лицу Мэй, однако та уже привыкла к подобной реакции. Люди поражались несходству матери и ребенка везде, где Мэй ни появлялась – в поезде, в омнибусе, в кафе на площади.

Она кивнула в знак благодарности и двинулась в указанном направлении. Постучала в дверь, надеясь, что не ошиблась. Ей открыл седовласый мужчина с морщинистым, добрым лицом.

– А-а! Кажется, я знаю, кто вы, – улыбнулся старик. – Входите, входите же, миссис Смит. Полагаю, путешествие было приятным?

– Вы обо мне знаете?

– Разумеется. Селеста прислала нам телеграмму. Ну, как там моя непотопляемая дочь?

В глазах старика мелькнул озорной огонек, и Мэй поняла, что перед ней хороший человек.

– Вы просто не представляете, как она мне помогла, каким верным другом стала.

– Ее мать была такой же… Садитесь, я сейчас приготовлю чай. У экономки сегодня выходной, так что уж извините за беспорядок, – произнес мистер Форестер и принялся перекладывать стопки книг и бумаг, чтобы освободить место для Мэй.

Она усадила Эллу на стул, обложив ее старыми, пыльными подушками.

– Позвольте вам помочь. Если покажете, где у вас посуда, я…

Все горизонтальные поверхности в комнате были завалены книгами, газетами и вырезками.

– Видите ли, я собираю статьи о крушении «Титаника». Думал, найду ваши фамилии, но пока они мне не попадались. Позже отправлю вырезки Селесте. Искренне соболезную вашей утрате, миссис Смит.

– Мы направлялись в Айдахо, хотели начать новую жизнь…

Слезы, всегда стоявшие близко, вновь навернулись на глаза Мэй.

– Какое счастье, что ваша дочка с вами.

– Да-да, – поспешно ответила Мэй, опасаясь лишних расспросов. – Теперь она – самое главное для меня. Мой бедный муж строил такие планы насчет ее будущего! Он мечтал, чтобы наша дочь получила хорошее образование, и я сделаю все, чтобы дать ей эту возможность. Мне придется работать за двоих, поэтому я сюда и приехала.

Произнеся отрепетированную речь, Мэй принялась расставлять на подносе чашки и блюдца. Каноник Форестер поставил чайник на огонь.

– Понимаю. Не волнуйтесь, для честных людей работы в Личфилде всегда хватит. Уверен, подыщем вам место. Вы что-нибудь умеете?

– Я недолго работала прислугой, а потом поступила на бумагопрядильную фабрику. Я могу представить рекомендации, только это займет какое-то время, – предложила Мэй, зная, что рискует раскрыть свой адрес.

– Слова моей дочери вполне достаточно. Как правило, она хорошо разбирается в людях. – Старик помолчал, как будто задумался о чем-то своем, потом вздохнул. – Давайте выпьем чаю, и я расскажу, какие есть варианты.

Пока каноник разливал чай по чашкам, Мэй достала из мешка сухарик для Эллы.

– Мне нужна такая работа, чтобы можно было присматривать за ребенком. Я не хочу… не могу отдавать ее на воспитание… по крайней мере, пока.

– Что-нибудь придумаем. Как только люди узнают о вашей беде…

– Нет! – испуганно воскликнула Мэй, чуть не выронив чашку. – Прошу вас, сэр, не рассказывайте… Лучше, если об этом никто не будет знать. Репортеры донимают выживших на каждом шагу!

– Моя дорогая, это скоро пройдет – человеческая память коротка. Хорошо, что «Комитету спасенных» удается собирать средства, пока общество еще взволновано трагедией «Титаника». Собраны уже десятки тысяч долларов. Люди хотят помочь, оказать поддержку. Тем не менее я понимаю ваше желание избежать огласки. Собственно, я намеревался предложить вам место в Богословском колледже, что напротив Соборного двора. Там всегда нужны руки – приготовить еду, постирать. Я разговаривал с женой ректора, миссис Филипс, и она охотно согласилась объяснить вам ваши обязанности и показать, где что находится. Поблизости наверняка найдется и комната.

Мэй облегченно кивнула.

– Большое спасибо. Думаю, это то, что мне нужно.

Она пригубила чай. Женщина, которая ведет хозяйство у каноника, явно не слишком старается. В тесной кухоньке довольно грязно, несколько чашек треснуты.

После чая отец Селесты проводил Мэй и Эллу в дом ректора. Горничная сообщила, что хозяйка неподалеку, где-то в соборе.

– Я могу подождать, – сказала Мэй. Наверное, она пришла в неподходящее время.

– Кстати, не хотите ли осмотреть собор? Там я вас и познакомлю. Как говорится, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, – предложил каноник Форестер, не дожидаясь ее ответа.

Мэй улыбнулась. Как он похож на Селесту! Такая же энергичная, деятельная натура.

Войдя через боковую дверь, Мэй немедленно ощутила сырость холодного камня. Испытывая благоговейный трепет, она подняла глаза и увидела высокий сводчатый потолок. В соборе царила тишина.

– Можно я немного посижу здесь? – шепотом спросила Мэй.

– Конечно, конечно. Не буду вам мешать. Я пока пойду поищу миссис Филипс, – отозвался каноник.

Мэй села и опустила голову, держа Эллу на коленях. В этом гулком, величественном пространстве было что-то такое, от чего ей хотелось плакать. Боже, как она устала… Станет ли этот город прибежищем? Достойна ли она находиться здесь? Насколько греховна ее ложь?

Все, на что пока способна Мэй, – медленное, постепенное движение вперед, шажок за шажком. Элла должна жить счастливо, не зная, что такое холод приюта. Ее история навсегда останется тайной, и даже если кто-нибудь попытается разнюхать правду, у него ничего не выйдет. Правда утонула в морской пучине вместе с «Титаником». Ложь, с которой они начнут новую жизнь, – во благо.

В сторону Мэй решительно направлялись двое: каноник и высокая, полная дама. Звук их шагов по каменным плитам отдавался звонким эхом. Мэй собралась с духом, зная, что для нее и ребенка это единственный шанс.

Элла – сирота. Материнскую заботу и ласку ничто не заменит, но Мэй – мать, потерявшая свое дитя, – готова взять на себя эту важную обязанность, заботу о девочке. Они точно овечка и ягненок, про себя улыбнулась Мэй, так почему бы им не остаться вместе?

Она встала и поздоровалась:

– Здравствуйте, миссис Филипс. Меня зовут Мэй Смит, а это моя дочурка Элла. Я очень надеюсь на вашу помощь.

В «Комитете спасенных с «Титаника» ждали, пока «Карпатия» завершит рейс из Неаполя и встанет на якорь у своего причала в Нью-Йорке. Как мало сходства с предыдущим историческим прибытием в порт поздней ночью, размышляла Селеста, следуя за вереницей шелковых платьев и изящных шляпок. Она поднималась по сходням не без содрогания. Хватит ли ей смелости вновь совершить морское путешествие?

Между прочим, Мэй храбро отправилась в неизвестность всего через несколько дней после катастрофы. Значит, и ей нужно побороть свой страх. Господи, это всего лишь визит, причем нанести его следовало уже давно! Маргарет Браун привезла серебряную чашу с дарственной надписью; ожидается, что сегодня здесь будут присутствовать многие знаменитости из числа выживших, например, Фредерик Сьюард, знаменитый теннисист Карл Бер и мистер Фрауэнталь, крупный немецкий промышленник.

Когда все пассажиры сошли на берег, капитан Рострон собрал экипаж на палубе. Из прежней команды осталось более двухсот человек, и Селеста заметила знакомые лица. Холеные офицеры в парадной форме, матросы с обветренными лицами, перепачканные сажей машинисты и кочегары – все стояли навытяжку, выстроившись в две длинные шеренги.

Селеста гордилась своим членством в «Комитете спасенных». На этот раз, чтобы вырваться в Нью-Йорк, пришлось пойти на уловку. В поездке ее, разумеется, сопровождала Хэрриет Паркс. Мать Гровера жалела, что не может принять непосредственного участия в церемонии, и тем не менее надеялась хотя бы мелькнуть в высшем обществе Нью-Йорка.

Селеста сыграла на тщеславии мужа, убедив его, что щедрое пожертвование в фонд «Комитета» повысит репутацию руководства компании «Даймонд раббер».

Свекровь объездила все модные ателье Кливленда в поисках подходящего наряда, тогда как Селеста из принципа оделась в черное. Когда Гровера не было дома, она по-прежнему носила траур по матери, однако при нем была вынуждена надевать платья приглушенного сиреневого и серого цветов.

Чем больше она общалась с Маргарет Браун – теперь уже национальной героиней – и читала о ней в газетах, тем больше восхищалась непоколебимой решимостью этой женщины поставить «Комитет» на ноги еще во время плавания на «Карпатии». Деньги, собранные «Комитетом спасенных», исчислялись сотнями тысяч долларов. Селеста тоже участвовала в сборе средств: организовывала распродажи предметов рукоделия, картин, устраивала благотворительные чаепития и музыкальные вечера по образу и подобию тех, что проводились в Нью-Йорке.

Она развела такую активную деятельность, что времени задумываться об удручающем состоянии ее брака с Гровером почти не было. А потом стали приходить письма от отца, в которых он писал, как «малютка Мэй» постепенно приживается в Соборном дворе.

Она невероятно трудолюбива, не гнушается никакой работы. Даже взялась следить за порядком в моей норе и навела в ней сияющую чистоту, так что я теперь не знаю, где что лежит, – но это ничего, девочка ведь хотела как лучше. Ее дочурка – отрада всех местных женщин, которые не знают о беде, что привела Мэй в наши края. Она хранит свою тайну, чтобы избежать внимания репортеров, и я уважаю ее за это. Она похожа на маленькую мышку, которая снует по дому в постоянных хлопотах. Мэй все такая же худенькая, но она по-настоящему счастлива. Ты хорошо придумала, отправив ее к нам. Не удивлюсь, если в конце концов окажется, что она – ангел, принявший человеческий облик…

Первое письмо Мэй, написанное аккуратным детским почерком, выглядело более сдержанным.

Дорогая миссис Паркс!

Надеюсь, у вас все хорошо, как и у меня, лучше просто быть не может. Ваш батюшка отнесся к нам как добрый христианин. Я получила прекрасное место в Богословском колледже и живу теперь рядом, на Дэм-стрит. Моя хозяйка, миссис Олсоп, говорит, что в прежние времена помогала вашей матушке со стиркой. Она присматривает за Эллой в мое отсутствие. Это не очень мне нравится, но я должна работать, а брать с собой малышку нельзя.

Улицы здесь все ровные, поэтому гулять с Эллой очень легко. Миссис Олсоп даже нашла для нее детскую коляску.

Ваш отец в добром здравии. Я немножко прибралась у него в доме, хотела его порадовать. Любители книг не слишком следят за порядком, верно? Ваш братец Селвин заходил ко мне и спрашивал о вас.

Остаюсь со всем уважением,

Мэри Смит (Мэй)

P.S. Забыла поблагодарить вас за подарок ко дню рождения Эллы. Не стоило так тратиться. Платье очень красивое. Элла шлет вам свою фотокарточку. Извините, что на фото у меня такой испуганный взгляд, это из-за вспышки.

Селеста вздохнула, вспомнив письмо. Как бы хотела она очутиться в Личфилде сейчас, когда там цветут вишни! Она бы гуляла с Родди вокруг пруда, пила чай на Рыночной площади…

За мужество и умелые действия по спасению выживших с «Титаника» капитану Рострону вручили чашу из позолоченного серебра с двумя ручками на подставке из черного дерева и надписью с выражением благодарности и добрыми пожеланиями от спасенных женщин – этот подарок был задуман ими на самом первом собрании «Комитета» в салоне «Карпатии» вечером 17 апреля. Дамы выразили глубокую признательность всему экипажу.

– Вы на полном ходу направились к месту аварии сквозь опасные воды, как только получили сигнал. Если бы не вы, никого из нас сейчас не было бы в живых.

Похвалы привели капитана в сильное смущение.

– Спасибо, – пробормотал он, не поднимая головы, затем набрал полную грудь воздуха и произнес: – Не знаю, как выразить словами мою благодарность за награду… за оказанную мне честь… эту прекрасную чашу, символизирующую дух товарищества и взаимопомощи. Я старался выполнять свой долг – во-первых, как моряк, и во-вторых, как человек по отношению к своим собратьям. Вашей благодарности заслуживаю не я, а мой экипаж. Я хочу сказать всем членам команды спасибо за проявленную храбрость и верность своему делу. Кроме того, я выражаю благодарность от себя лично, а также от имени моей супруги и всей моей семьи. В грядущих веках мои потомки будут гордиться этой минутой.

Председатель «Комитета спасенных», мистер Сьюард, повернулся к экипажу.

– Когда на рассвете мы увидели приближающуюся «Карпатию», то все без исключения испытали самое проникновенное и искреннее чувство благодарности. В знак этого мы хотим вручить каждому из вас памятную медаль.

Селеста видела эти медали: шесть золотых предназначались офицерам, серебряные и бронзовые – остальным членам команды. На медали была изображена «Карпатия», спешащая на помощь «Титанику». Надпись на обороте гласила: «Капитану и экипажу судна в признательность за доблестные и героические усилия».

Все зааплодировали. Принимая медаль, молоденькая судовая горничная шагнула вперед и сделала реверанс. К горлу Селесты подкатился комок – она вспомнила, как самоотверженно помогала им эта девушка. Селеста подумала о членах команды «Титаника», которых допрашивали в качестве свидетелей; ходили слухи, что им заморозили жалованье с той самой минуты, как судно затонуло. Теперь их жизнь тоже зависит от благотворительных пожертвований. А те, кто сейчас лежит на дне океана? Они уже не получат ничего…

Хэрриет удовлетворила свои амбиции, посетив концерт в память жертв трагедии, который состоялся в воскресенье на Бродвее, в театре «Мулен-Руж». Какой блестящий состав артистов! Оркестры сухопутных войск США из ближайших к Нью-Йорку округов расположения, детские коллективы и лучшие музыканты города. Великолепное зрелище вызвало в публике небывалый подъем духа.

– Селеста, дорогая, вы ведь не собираетесь покинуть нас в этот ответственный момент? – спросила Маргарет Браун, подошедшая к ним в антракте. – Миссис Паркс, ваша невестка – верная сподвижница общего дела.

Хэрриет покраснела от удовольствия.

– Разумеется, она останется и будет оказывать всю посильную помощь. Она уже добилась пожертвования в несколько сотен долларов от компании «Даймонд раббер».

– Вот как? Рада слышать! Перед нами стоит большая задача, если мы собираемся выплатить компенсации тем, кто лишился имущества. Значит, увидимся на следующем собрании, Селеста? У нас уже есть мысли насчет возведения мемориальной статуи, а также национальных памятников.

Маргарет подмигнула Селесте, та кивнула в ответ.

– Это та самая «непотопляемая» Молли Браун? – вытаращилась ей в спину Хэрриет.

– Тише! Не произносите этого имени. Она ненавидит, когда ее называют Молли. Маргарет – это силовая станция мощностью в одну человеческую силу, вечный двигатель. Если кто и способен возвести памятник, то именно она, и готова спорить, она сделает это на раз-два!

– Не будь вульгарной, милочка, тебе это не идет, – заметила Хэрриет, разглядывая невероятных объемов миссис Браун в широкополой шляпе со страусовыми перьями и кричащем платье из шелка. – Дама слегка неотесанна, хотя богата, как Крез. Совсем не твоего круга, верно? Этот аляповатый, безвкусный стиль…

– Зато сердце у нее больше, чем пароход, на котором она чуть не утонула. Воистину золотое сердце, а это ведь самое главное, не так ли, миссис Паркс? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей.

Оставив последнее слово за собой, Селеста удалилась. Хэрриет Паркс от изумления потеряла дар речи.

Дорогая Мэй!

Как приятно получить письмо от тебя! В следующий раз пускай будут две страницы, хорошо? Как дела в Личфилде? Побывала ли ты в Духов день на гринхиллском параде скрипачей? Мне всегда нравилось шествие музыкантов и их состязания, а больше всего – ярмарка. Дамы одеты в красивые платья и большие нарядные шляпы, повсюду царит оживление, и, конечно, на улицах полно зрителей. В Акроне ничего похожего нет, разве что изредка приезжает цирк или бывает благотворительный базар.

Мы вручили капитану Рострону и его команде чашу и медали. Моя свекровь Хэрриет навязалась сопровождать меня. Шляпки и драгоценности произвели на нее огромное впечатление. Теперь мы намерены собрать деньги на возведение памятника. Если я пообещаю брать свекровь в эти поездки, где она сможет вдоволь нагуляться по магазинам, Гровер наверняка не будет возражать против моих отлучек раз в месяц. Он очень беспокоится обо мне, порой даже сверх меры, но я твердо решила участвовать в кампании по сбору средств, чего бы мне это ни стоило.

Ты уже побывала в Ред-хаусе? Там я выросла. Сад сейчас очень красив, радует глаз всеми оттенками розового и лилового. Полагаю, мои братья, как всегда, проводят отпуск в пешем походе по Шотландии. Элла уже начала ходить? Родди катается на самокате. Мы планируем свозить его к Великим озерам. Он растет очень быстро, скоро ему придется сменить короткие штанишки на брюки и постричься, как взрослому.

Прошу, не медли с ответом.

Твоя верная подруга за океаном,

Селеста

Сжимая письма в руках, промозглым ноябрьским утром Мэй спешила в Соборный двор. Сегодня понедельник, день уборки у каноника Форестера. За спиной Мэй высилась громада собора, пасмурное небо грозило снегом. Хорошо, что Элла в теплых рейтузах и пальто.

Мэй не нравится оставлять девочку миссис Олсоп, хотя, надо признать, квартирная хозяйка – добрая женщина и вывозит Эллу погулять в коляске, пока сама делает покупки на Маркет-стрит. Понедельник – всегда самый трудный день, но она успеет сделать уборку у каноника перед тем, как бежать на работу в колледж. Мэй уговорила миссис Олсоп гулять с Эллой вокруг Соборного двора, чтобы иметь возможность помахать дочурке из окна колледжа или выскочить на минутку на улицу и подержать Эллу на руках. При расставании малышка, конечно, расплачется, а сердце Мэй будет разрываться от боли, однако ничего не поделаешь – нужно работать, чтобы прокормить их обеих.

Элла уже ходит и лепечет первые слова. Воздух Стаффордшира ей на пользу: кудряшки выбиваются из-под капора, темно-карие глазки-вишенки всегда радостно блестят, вызывая всеобщее умиление. Элла – очень улыбчивый ребенок. Привлекала бы ее собственная дочь столько же внимания? – порой задавалась вопросом Мэй.

Каждый божий день она с тоской думала об Элен, вспоминала, как они гуляли в Куинз-парке и смотрели на нянек, кативших перед собой нарядные коляски, или все вместе ехали на трамвае в Бэрроу-бридж, а там сидели на траве и угощались мороженым. Каким коротким оказалось их счастье… Так или иначе, Мэй должна терпеливо сносить боль, пронзающую сердце по ночам, когда во сне она видит свою дочь: волны уносят Эллу прочь, родное личико исчезает во тьме океана… Однажды Мэй проснулась с криком и увидела, что Элла стоит в своей кроватке и смотрит на нее огромными темными глазами, полными слез.

Не думай об этом, приказала себе Мэй, торопливо шагая по мощенной булыжником улице. Благодаря Форестерам она прекрасно устроена: живет в старинном городке и помогает по хозяйству в Богословском колледже, заботится о студентах – прибирает их комнаты, стирает белье, прислуживает в столовой, если надо. Будущие священники часто полуночничают, но, поскольку квартирка Мэй расположена совсем недалеко, на Дэм-стрит, по вечерам она может забегать домой проведывать Эллу, спящую в колыбельке. Мэй знает, что, если девочка заплачет, миссис Олсоп придет ее укачать.

Письмо от Селесты поможет изменить жизнь к лучшему, только сперва надо показать его канонику. Мэй читает хорошо, и все же некоторые предложения понимает с трудом. Да, и она не совсем поняла, что там написано по поводу открытия счета в банке. Селеста прекрасно разбирается во всем этом, ведь она живет в мире, где банки, адвокаты и длинные слова – самые естественные вещи; в мире, которого Мэй прежде не знала.

Она напишет Селесте перед Рождеством и вложит в письмо поздравительную открытку и небольшой подарок для Родди – теплые перчатки, которые связала сама. В первое время находить темы было нелегко, затем писать стало проще, и Мэй даже начала получать удовольствие от общения в письмах.

Сейчас ей не терпится поделиться новостями: каноник Форестер убедил ее обратиться в лондонское отделение «Фонда спасенных с «Титаника». Мэй рассказала о своей трагедии, причем ни словом не солгала: она вдова с ребенком на руках.

– Вы имеете полное право на компенсацию, миссис Смит, но если вы не заявите о своем праве, то ничего не получите, и это весьма серьезно скажется на вашем с Эллой благополучии, – настаивал каноник.

Интересно, остались ли в жилище старика хоть какие-нибудь следы порядка, который Мэй навела в свое последнее посещение? Некоторое время он провел вместе с сыном Селвином за городом, в родовом доме, однако не любил задерживаться там надолго, предпочитая маленький коттедж позади Соборного двора.

О трагедии Мэй не знал никто, не знали даже ректор колледжа и его жена. Так лучше, считала Мэй, однако это письмо все меняло.

Она едва устояла перед искушением отослать друзьям в Болтон рождественские открытки с коротенькой припиской о своей новой жизни и даже выбрала несколько симпатичных открыток в лавке, но потом испугалась: а вдруг они напишут в ответ и пригласят ее в гости? Мэй вернула открытки продавцу и поспешила прочь, решив, что благоразумнее хранить молчание.

Каноник Форестер нацепил на нос очки и прочел письмо.

– Вы будете получать пятнадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю плюс три шиллинга на ребенка. Тут еще приложен чек на сумму просроченных выплат. Вам следует немедленно отнести этот чек в банк.

– Но у меня нет собственного счета. Как его завести? – растерянно спросила Мэй.

У людей ее круга не бывает банковских счетов. Все свои скудные денежные запасы она хранит в жестяной коробочке из-под чая на каминной полке. Банки, счета – это для нее темный лес.

– Просто предъявите чек в банке на углу Маркет-стрит, подпишите заполненные бланки, и вам выдадут банковскую книжку. Ваши деньги будут в полной сохранности, и у вас появятся новые возможности, – улыбнулся каноник.

Мэй оторвалась от уборки.

– Какие?

– Теперь вы можете позволить себе отдельное жилье. Например, снимать небольшой коттедж.

– А кто же тогда присмотрит за Эллой?

– Будете оплачивать приходящую няню или меньше работать.

– Нет-нет, я должна работать, – возразила Мэй. – Я не привыкла бездельничать, меня так воспитали. – Мысль о долгих свободных часах ужаснула ее.

– Я полагал, уход за ребенком отнимает у женщины много времени, – ответил каноник. – Кажется, регулярный доход вас не слишком радует, – прибавил он, заметив на лице Мэй тревогу.

– Извините, но банки, чеки – для меня это так непривычно… Что подумают люди?

– Никто ничего не узнает, кроме банковского клерка. В правилах любого банка – хранить сведения о своих клиентах в тайне.

– Как долго мне будут платить эти деньги? – осторожно спросила Мэй, стараясь занять руки.

– До того момента, как вы покинете этот мир либо вторично выйдете замуж. С их помощью вы сможете оплачивать школу для Эллы.

– Замуж я больше не собираюсь, и все же мне не верится, что все настолько хорошо, – со вздохом произнесла Мэй, яростно оттирая плитку. Надо же умудриться так испачкать пол!

– Подумайте, чего вы лишились, миссис Смит. Никакие деньги в мире не восполнят вашу утрату.

Мэй вытерла пот со лба и пожала плечами.

– Вы правы, просто… у меня никогда не было столько денег.

– Тогда заставьте их работать на ваше с Эллой благо. Берите все, что причитается, и давайте больше не будем об этом. Деньги открывают возможности, моя милая, и что бы ни уготовила вам судьба, по крайней мере, вы не останетесь без гроша.

Дорогая Селеста!

Надеюсь, ты получишь мою посылку до Рождества. У нас холодает. Ветер лентяйничает – не обдувает тебя со всех сторон, а дует насквозь, как говорил мой Джо. Теперь, когда наступила зима, мне не хватает его еще больше. Я показала Элле Деда Мороза, но она заплакала, испугавшись белой бороды.

У меня есть хорошие новости. «Фонд спасенных с «Титаника» назначил нам постоянную пенсию. Мне выдали банковскую книжку. Поначалу я волновалась, но в банке меня все время обслуживает один и тот же клерк, который держится очень любезно, и к тому же, как мне сказали, он обязан соблюдать тайну во всем, что касается клиентов.

Передаю в подарок Родди теплые перчатки, я связала их сама. У вас, наверное, выпадает много снега. Также посылаю саше с лавандой, цветы в них – из сада в Ред-хаусе. Они напомнят тебе о доме и помогут лучше заснуть. Твой брат попросил меня не стесняться, вот я и не стесняюсь. Мистер Селвин такой забавный, все время называет меня майской королевой. Он сделал маленькую тележку, в которой можно катать Эллу, это очень мило с его стороны.

Твой отец занимается бедными жителями прихода. Я потихоньку привыкаю к тому, как ведутся дела в Соборном дворе, привыкаю к церковным службам и сама бываю в соборе. Нет, в Болтон я не ездила. Пожалуй, лучше забыть об этой части моей жизни. Да, я видела Тропу Шерифа в окрестностях города, посмотрела на красивых леди, что ездят верхом в дамском седле. Какое зрелище!.. Лошади оставляли за собой целые кучи навоза, садовники только и успевали подбирать его лопатами. Я до смерти боюсь садиться на лошадь, хотя, может быть, когда-нибудь Элла оседлает пони. Я видела твое фото верхом на пони.

Извини, пора стряпать. Я готовлю пирожки с начинкой для твоего отца – меня научила кухарка из колледжа.

Поздравляем с наступающими праздниками и желаем тебе и твоей семье всего самого наилучшего.

Мэй и Элла

– Ах, Родди, посмотри, какая прелесть! Нужно привязать к ним ленточку, чтобы не потерялись, – сказала Селеста, разворачивая посылку Мэй и вдыхая аромат лаванды. Это был последний подарок, оставшийся под огромной елкой в холле.

Родди разглядывал подарки огромными от удивления глазами, носился от одного к другому. Прислуга, выстроившаяся в ряд, наблюдала за этим зрелищем. У Сьюзан сегодня был выходной, так что после возвращения из церкви никто не мешал Селесте общаться с сыном.

Родители Гровера приглашены на рождественский обед, явятся с минуты на минуту. Как хочется Селесте домашних пирожков из нежнейшего теста с пряной фруктовой начинкой – традиционного английского угощения. К сожалению, придется довольствоваться изюмным пудингом, ничуть не напоминающим о доме.

– Гровер, взгляни, Мэй позаботилась о нас и прислала такие милые подарки! А еще она обратилась в «Фонд спасенных с «Титаника». Я ужасно рада! Теперь она может заняться устройством своей жизни. Элла очень выросла, правда? – сказала Селеста, пытаясь заинтересовать мужа открыткой и фотокарточкой.

Когда обед закончится, им нечего будет сказать друг другу – Селеста это знала и не хотела, чтобы Гровер от скуки выпил целый графин виски.

Он бросил взгляд на фотографию, сделанную в студии: Мэй сидит на стуле в строгом черном платье с изящным кружевным воротником, а на коленях у нее – прелестная девочка в белом накрахмаленном платьице.

– Странно, что эта тощая палка произвела на свет такую куколку! – ухмыльнулся Гровер.

– Зачем ты так? Мэй говорила, у ее мужа есть примесь цыганской крови, – мягко промолвила Селеста.

– Судя по всему, он был слепоглухонемым, раз женился на ней, – грубо сказал Гровер и вновь устремил все свое внимание на сигару. Письма от Мэй никогда не вызывали у него интереса, и тем не менее, когда они приходили, Гровер отчего-то злился. – Что на этот раз клянчит твоя маленькая попрошайка?

Селеста не удостоила его ответом.

Почерк Селвина на рождественской открытке было не разобрать. Берти добавил несколько строк об университетской регате и своем намерении пойти в моряки, зато Мэй с каждым разом писала все интереснее. Именно она сообщала Селесте о здоровье отца. Селеста хранила письма Мэй в отдельном ящике бюро, часто перечитывала их и прижимала к сердцу, ведь они служили ниточкой, что связывала ее с родным домом.

С тех пор как Селеста вступила в «Комитет спасенных», у нее появилась новая цель в жизни. Она ощутила прилив энергии, наконец-то почувствовала себя полезной. Она больше не разряженная кукла, вынужденная сидеть в кресле и ждать, когда избалованный мальчишка захочет с ней поиграть. В ее записной книжке теперь значатся не только даты поездок по магазинам, званых обедов и церковных праздников.

Она посмотрела на мужа, развалившегося в кресле. Гровер – грубый скот, и чем дольше они живут в браке, тем сильнее ненавидит Селеста совместную жизнь с ним. Скрывать их ссоры от Родди становится все труднее. Днем мальчик находится в детском саду, но по ночам Селеста сперва должна убедиться, что он спит, и только потом отвечать на нападки мужа.

Рождество было испорчено: у Гровера возникли неприятности по работе. В компании «Даймонд раббер» он считался большой шишкой. Президент фирмы, Фредерик Барбер, в результате подковерных игр был вынужден уйти на покой. Чтобы доказать свое право стать его преемником, многие лезли из кожи вон. Гроверу высокий пост не достался, из-за чего он и был зол на весь мир.

– Давайте выйдем на воздух, – предложила Селеста. – Нагуляем аппетит, да и Родди прогулка пойдет на пользу. Кстати, он может надеть новые перчатки, а еще – взять с собой биту и мяч, которые ты ему подарил.

– Идите без меня. Я должен работать.

– Сегодня ведь Рождество, – возразила Селеста. – Этот день положено проводить в кругу семьи. Скоро придут твои родители. Пожалуйста, сделай над собой усилие. – Селеста пожалела о своих словах еще до того, как они сорвались с ее уст.

– Усилие? А что я, по-твоему, только и делаю целый день? Письма из Англии забивают твою голову, а эта женщина подмазывается к тебе, вот и все! Ты больше ни о чем не думаешь, кроме своего дурацкого «Фонда спасенных»!

– Неправда. Мэй одинока, я – тоже. Она напоминает мне о доме.

– Твой дом здесь! О каком одиночестве ты говоришь? Тебя никогда не застать! Сколько раз ты каталась в поездки в этом году? Одни гостиничные счета чего стоят! Тебе не мешало бы поумерить прыть.

– Не забывай, со мной ездит твоя мать. Ей нравится перемена обстановки.

– Скорее, перемена магазинов. Отец не раз жаловался.

– Давай не будем ссориться, это расстраивает Родди.

– Ты постоянно портишь ребенка! Он таскается за тобой, как собачонка.

– Гровер, он еще совсем маленький, а ведь дети быстро растут… Родди всегда радуется, когда ты с нами.

– Мне некогда! Кто-то должен оплачивать твои причуды, – процедил Гровер, устремив взгляд на старинный браслет с сапфирами и жемчугом, обвивавший запястье Селесты, – он сам подарил его жене.

Рождественский день оказался столь же безрадостным, как и все остальные. Если бы не елка, украшенная игрушками, зеленые ветви над каминной полкой и поздравительные открытки, расставленные по всей комнате, праздника не чувствовалось бы вовсе.

Как я могла поддаться обаянию Гровера в тот его приезд в Лондон, как могла обмануться привлекательной внешностью? Никто не предостерег меня, не предупредил, что нужно заглядывать за красивый фасад… – печально размышляла Селеста. Она была слишком юна и неопытна – вполне естественно, что его обещания вскружили ей голову. Уверенность и манеры симпатичного американца покорили и ее родителей. Теперь взгляд Гровера холодный и мутный, он растолстел от выпивки, а кожа на лице покрылась сеточкой расширенных сосудов, и при этом он остается властным тираном. Все деньги принадлежат ему, он оплачивает счета.

В мире Гровера женщины – лишь декоративные предметы, а правят в нем занятые делом мужчины, в распоряжении которых – армия слуг, готовых выполнить любое желание хозяина. Если Селеста когда-нибудь решится уйти от мужа, то потеряет все: и сына, и средства. У нее останется лишь гордость. Еще недавно она считала этот выход возможным, однако, чем больше она смотрела на маленького Родди, тем яснее понимала, что не сможет оставить его в железной клетке семейства Паркс. Селеста подумала о других женщинах – членах «Комитета спасенных», которые занимались сбором денег в помощь жертвам «Титаника». Многие ли из них встают по утрам с постели в синяках, избитые, униженные и раздавленные? Иногда ей хотелось, чтобы в ту страшную ночь она утонула – право, так было бы лучше! – однако затем мысли Селесты неизменно возвращались к сыну. Он – смысл ее бытия, повод быть сильной. Так или иначе, она найдет способ двигаться дальше. Жизнь – нечто большее, чем жалкое существование.

– Ладно, Родди, давай-ка оденемся и выйдем на аллею встречать бабушку с дедушкой. Не будем мешать папе, пусть поработает в тишине.

Центральные улицы Нью-Йорка были запружены народом: все ожидали начала грандиозной процессии. Парад в честь Дня святого Патрика считался в Нью-Йорке одним из самых крупных празднеств. В этом году его решили провести пятнадцатого марта, поскольку собственно день святого Патрика выпадал на Страстную седмицу. Люди в зеленых костюмах вышли на тротуары целыми семьями. Оркестры и танцоры взбивали каблуками тучи пыли. Анджело тоже немного постоял, наблюдая за шествием и вдыхая запахи жареных каштанов и воздушной кукурузы.

Сальви и Анна повязали на шею сынишке зеленый шарф. Они радовались оживлению торговли, ведь праздник принес им дополнительную прибыль, зато Анджело было не до веселья. От родственников Марии пришло еще одно письмо на бумаге с траурной каймой. Его уговаривали вернуться домой, в paese[4]. Но как он, человек, невольно отправивший жену и дочь на смерть, посмотрит в глаза семье?

В письме не было ни слова упрека. Анджело не знал, кому принадлежит этот аккуратный почерк, но каждая строчка дышала сочувствием.

Оставляющий старую жизнь ради новой сознает, чего лишается, но не предполагает, что обретет. Господь счел нужным забрать Марию и Алессию к себе на небо, и кто мы такие, чтобы спрашивать – почему? Отец Альберто говорит, что сия тайна откроется нам лишь в вечности.

Он не сказал родственникам Марии о пинетке с тосканским кружевом. Было бы жестоко зажечь в них надежду или продолжать согревать этой надеждой себя. За долгие месяцы пришла только одна женщина, которой будто бы помнилось, что она видела обеих – Марию с Алессией – на борту «Титаника», в салоне третьего класса. По ее словам, Мария танцевала под веселые звуки ирландской жиги, однако наверняка женщина утверждать не бралась. Эта сцена постоянно преследовала Анджело. Мария любила поплясать; ее легкие ножки едва касались пола, когда она с радостным смехом кружилась в танце.

Сегодня им бы вместе смотреть на этот парад… Анджело посадил бы малышку на плечи, а Мария стояла бы рядом в белом платье, отделанном кружевом, которым она так гордилась. Ее мастерство нашло бы в Нью-Йорке большой спрос. Она собиралась привезти с собой все инструменты и приспособления – валики для плетения кружев, иглы, крючки, схемы узоров, – продавать изделия и обучать своему искусству других…

Анджело вновь вспомнил о пинетке, которая теперь лежала на небольшом алтаре – он устроил его из фотокарточки и фигурки Богоматери, Святой Марии дель Кармине. А что, если Мария продала эти пинетки еще на «Титанике» и какая-то другая девочка носит одежки его дочери? От этой мысли у Анджело разрывалось сердце.

Он смотрел, как зрители истово осеняют себя крестом при виде статуи Мадонны, которую несли на плечах дюжие ирландские моряки. Девушки-ирландки на другой стороне улицы, по-видимому из фабричных работниц, смеялись и махали руками. Одна из них, в шали и соломенной шляпке, отчего-то робела и стояла, опустив голову, а потом вдруг подняла глаза, поймала взгляд Анджело и улыбнулась. Он сразу же отвел взор, пораженный своей реакцией.

О, он уже строит глазки девицам, тогда как после смерти жены не прошло и года!.. Анджело мучила совесть, и все же инстинктивный порыв найти утешение был силен. Устыдившись, он повернулся спиной к оркестрантам в зеленых костюмах, чьи веселые мелодии оглашали спертый, вонючий воздух. Анджело стало душно, он ощутил непреодолимое желание выпить. В последнее время ему все время хочется приложиться к бутылке. Бутылка – его верная спутница и подруга, без нее не заснуть. «Трудись прилежно, трудись каждый день, и ты никогда не будешь знать голода», – повторял его отец. Анджело прилежно трудился, а что получил? Зачем ему теперь работать? Сальви вечно заставляет его мыть и причесывать непослушные черные кудри. «Ты красивый парень, найди себе ragazza[5] по сердцу!»

Анджело хотелось ударить дядю за эти слова, однако он не смел проявить неуважение к старшим. Посмотреть на другую женщину? Забыть Марию – так просто, словно завернуть кран?

Далеко в Канаде есть кладбище, где захоронены тела, поднятые из воды. Надо было бы поискать среди них, однако Анджело сказали, что Мария и Алессия в списках не значатся. Анна и Сальви обратились в Благотворительный фонд от имени племянника и узнали, что ему полагается компенсация, равная стоимости имущества, которое Мария имела при себе. Анджело мог заявить лишь об утонувших кружевах, но чем восполнить потерю жены и ребенка?

Священник в Старом соборе сочувствовал Анджело, однако советовал смиренно переносить горе. Хотя священник говорил, что со временем все пройдет, Анджело вовсе не хотел, чтобы горе утихало. Страдание – его кара, только вот чтобы работать, он должен спать, а чтобы заснуть, приходится пить. Он давно на опасной грани и почти не владеет собой. Кому какое дело, если однажды утром он поскользнется и упадет с высоких лесов, решив свести счеты с жизнью?

Удерживала лишь мысль о том, что его мать не перенесет боли и позора. Да еще крохотная пинетка – а вдруг Алессия где-то в Нью-Йорке? Надо заглушить эту мучительную тоску.

Анджело ушел с парада – хватит смотреть на счастливые семьи. Все, что ему нужно, – дешевый бар, крепкая выпивка и несколько часов забвения на задворках Малберри.

Проснулся он на грязном полу какой-то ночлежки. Карманы обчищены, стоит вонь перегара и кое-чего похуже. Куда его занесло? Анджело встал, и перед глазами все поплыло. Перешагивая через храпящих пьяниц, он услыхал звон колоколов, что созывали верующих на праздничную мессу по случаю Вербного воскресенья.

Он не помнил, как оказался в этой дыре. Голова кружилась и разламывалась от боли. Наверное, он пил дешевый самогон, праздновал День святого Патрика с какими-нибудь ирландцами. Впрочем, какая разница? Никакой – теперь, когда он лишился своего заработка, верней, того, что от него оставалось. Надо переодеться в чистое, прежде чем являться на глаза Сальви и Анне. Родня опять устроит ему взбучку за то, что он опустился и позорит семью.

Однако, как говорится, чего глаз не видит… «Не пропусти праздник святого Патрика, этот святой всегда тебе поможет», – словно бы услышал Анджело голос матери. Но станет ли святой Патрик слушать его мольбы? На что ему сдался еще один итальянский пропойца?

Анджело мучился стыдом, похмельем и горем. Все-таки необходимо привести себя в порядок и отметить праздничный день как полагается. Он слабо улыбнулся, вспомнив, как мама грозила ему пальцем и приговаривала: «Покажи своих друзей, Анджело, и я скажу, кто ты есть».

Он обвел взглядом распростертых на полу пьяниц, бродяг, мелких воров и прочее отребье. Я ведь не такой, как они? Пресвятая Дева, и как я до этого докатился?.. Помоги мне! Мария, моя любимая, ну почему ты меня покинула? Что со мной станется без тебя? И зачем только ты села на этот проклятый пароход! По лицу Анджело потекли слезы. Шатаясь, он вышел на улицу, и яркие лучи весеннего солнца ударили в глаза. Держась рукой за дверной косяк, он постоял, чтобы привыкнуть к свету, а потом нетвердым шагом двинулся на звук церковных колоколов.

Их письма определенно пересеклись в пути, подумала Мэй. Прежде чем отправить свое, она села в парке на скамейку и несколько раз прочла его от начала до конца.

Дорогая Селеста!

Это письмо совсем короткое. Не могу поверить, что с той первой, роковой нашей встречи минул уже год. Скоро слово «Титаник» вновь будет у всех на устах, и от этого мне становится страшно. По всей Англии пройдут большие поминальные службы. Мое сердце разрывается: у Джо даже нет могилы, куда я могла бы принести цветы, и я до сих пор не смирилась с тем, что судьба так грубо и жестоко лишила нас семейного счастья.

Твой отец положил цветы к месту упокоения миссис Форестер, сделал это от твоего имени. Он очень тоскует по ней, особенно вечерами – в то время, когда супруги обыкновенно ужинают за столом у очага и разговаривают друг с другом… время тепла и близости, которого лишены вдовцы и вдовы.

Забавно, ведь именно ты научила меня вести беседу на бумаге. Мне нравится думать, будто мы сидим за чашечкой чая и мило болтаем. В этом мне не хватает наших фабричных девушек. Что до женщин из колледжа, они не слишком-то любят чужаков. Среди них есть некая Флорри Джессоп, которую я терпеть не могу. Она всюду сует свой нос и пронырлива, точно хорек. Я стараюсь держаться от нее подальше.

Твой отец пригласил нас на чай пятнадцатого числа, за что я ему признательна. Только он по-настоящему понимает, какой страшной эта дата будет для меня всю оставшуюся жизнь. Я принесу с собой эклеры – знаю, он их любит.

Я никогда не устану благодарить тебя за шанс, который ты мне дала, – возможность жить вдали от сочувствующих взглядов. Я в неоплатном долгу перед тобой, и если сумею хоть чем-то помочь, тебе стоит только попросить. И пусть мы принадлежим к разным слоям общества, по письмам у меня складывается ощущение, что мы – самые близкие подруги на свете. Хочется верить, ты чувствуешь то же самое.

Да благословит тебя Господь.

Мэй и Элла

– Минни, для меня в почте ничего нет?

Селеста была озадачена. Уже несколько недель от Мэй ни словечка, и это весьма странно, тем более что приближается годовщина ужасной трагедии. Селеста в сотый раз проверила серебряный поднос в коридоре, куда обычно складывали письма.

– Простите, мадам, ничего.

Минни сделала книксен, не поднимая глаз, что тоже было на нее не похоже.

– Я жду письма из Англии, – вздохнула Селеста.

– От вашей подруги с «Титаника»? – спросила Минни. Все слуги знали о переписке Селесты и Мэй и отпаривали марки с конвертов для коллекции, которую собирал Родди. – В городе проведут большое собрание в память всех погибших, а в католической церкви отслужат поминальную мессу.

Селеста рассчитывала поехать в Нью-Йорк, чтобы принять участие в мероприятиях, посвященных жертвам катастрофы, однако добиться разрешения Гровера становилось все труднее. Правда, у нее есть одна идея, которая может сработать, если преподнести ее мужу правильно. Нужно взять с собой Родди. Мальчик все больше льнет к ней, а Сьюзан сказала, что он опять обмочил постель.

– Не будем огорчать мистера Паркса, у него и так много забот, – сказала тогда Селеста.

И почему она вечно должна придумывать для Гровера оправдания? Она знала, что тот накажет сына и только усугубит проблему. Путешествие в Нью-Йорк пойдет на пользу им всем; возможно, время, проведенное с семьей, придаст Родди уверенности. Отчего она так мечется между домом и другим своим занятием? Пожалуй, если она напишет Мэй, это поможет ей разобраться в собственных мыслях. По крайней мере, на бумаге Селеста честна сама с собой.

Похоже, наши письма вновь разминулись. Чудно, что мы опять пишем друг другу одновременно. Прошел уже год, но я до сих пор слышу крики пассажиров, попавших в ледяную воду и обезумевших от страха. Я стараюсь использовать свое время на то, чтобы эти голоса с «Титаника» не остались забыты или не услышаны.

Честно признаюсь, собрания «Комитета спасенных» иногда бывают скучны и утомительны. Женщины способны отстаивать свои интересы не менее горячо, нежели мужчины, однако среди них есть такие, кто непременно стремится перекричать остальных и сделать все по-своему.

Селеста продолжала увлеченно писать, стараясь, чтобы ее слова не звучали чересчур напыщенно.

Порой, сидя в церкви, где дамы собираются для шитья, я слушаю местные сплетни, которые раздражают меня так, что хочется кричать. Тогда я начинаю рассказывать обо всем, что слышала в Нью-Йорке об избирательных правах для женщин, а моя свекровь бросает на меня взгляды, полные ужаса. «Нечего сказать, хорошеньких идей ты набралась от этих суфражисток, – однажды сказала она. – Едва ли Гровер позволит тебе общаться с ними».

Я хотела объяснить, почему мужчины не способны оценить наши усилия, почему считают их менее важными на мировой арене по сравнению со своими. Боже, я говорю, как памфлетистка. Я разрываюсь между обязанностями жены и матери и своим гражданским долгом. Осталось ли во мне что-либо от той мечтательной девочки, которой я некогда была? Сама не знаю. Окажись я в Англии рядом с тобой, стала бы я приковывать себя наручниками к перилам и выступать в рядах миссис Панкхёрст?[6] Полагаю, да.

Скверно, что я изливаю тебе свои жалобы именно теперь, в дни, когда нам следует думать о душах несчастных, которые уже не обретут голоса. Прости меня за эту эгоистичность. Я очень жду весточек от тебя, и мне кажется, что с даты последнего письма прошла уже целая вечность. Надеюсь, ты найдешь тихое местечко, где сможешь оплакивать своего драгоценного супруга. Прошу, не делай слишком больших пауз между письмами. Помню всё и остаюсь в нетерпении.

Твоя Селеста

Она поискала марку в ящике, где лежали принадлежности для писем, но не нашла и решила взять одну у мужа – едва ли Гровер будет против, и ему необязательно знать, что это для Мэй.

Селеста подошла к двери кабинета, на мгновение задержалась, вспомнив о прошлом своем посещении этой комнаты и ударах, которые затем последовали. На серебряной подставке для писем марок не нашлось. Заглядывать в ящики стола Селеста прежде не отваживалась, к тому же была уверена, что они все равно заперты. Она наклонилась, чтобы подергать за ручку, и вдруг увидела в мусорной корзине конверт с английской маркой и знакомым почерком. Письмо от Мэй! Гровер вскрыл его, прочитал и выбросил.

На миг у Селесты закружилась голова. Определенно, этого письма она не видела, и, судя по почтовому штемпелю, оно пришло всего несколько дней назад. Ну конечно, Мэй не забыла свою подругу в первую годовщину трагедии «Титаника».

Селеста села за стол Гровера в кресло красного дерева и внимательно прочитала письмо. Только так она могла сохранить спокойствие, сдержать бушевавшую внутри ярость. Это предательство причинило ей такую боль, что от отчаяния хотелось кричать.

Значит, у нее нет права даже на личную переписку с подругами? Как он посмел? Нет, это уже слишком. Всхлипывая, Селеста перечитала письмо еще раз, а потом сунула его в мусорную корзину так же, как оно лежало. В душе вновь вскипел гнев. Что ж, она принимает правила игры. Селеста вскрыла свое письмо к Мэй и добавила постскриптум:

P.S. Твое письмо только что пришло. Пожалуйста, не обращай внимания на мои глупые упреки, и, поскольку ты предложила помощь, я хотела бы ею воспользоваться. Моя просьба может показаться тебе странной, но позже я все объясню. Отныне прошу писать мне до востребования, в почтовое отделение Акрона на имя миссис Паркс, а не на домашний адрес.

Если Гровер решит, что их дружба пошла на спад, он ослабит бдительность. Он и не подозревает, чего добился. Пускай она слабая женщина, однако поступок мужа задел ее за живое, придал решимости. Ей не запретят писать домой – отцу, Мэй или кому-либо другому. Если это война, то первая схватка осталась за Селестой. Правда, прежде чем она одержит победу, ей придется выстоять в более тяжелых сражениях.

Мэй трижды перечитала странное письмо Селесты, пытаясь понять его суть. В середине Селеста много писала об избирательных правах для женщин и о какой-то даме по имени Элис Пол, которая устраивала голодовку в Англии, а теперь возглавляет движение суфражисток в Соединенных Штатах.

Я вступила в Национальную американскую ассоциацию за женское равноправие, поскольку чувствую себя обязанной защищать права женщин здесь, в Америке. Почему половина населения страны не может высказываться в вопросах политики? Двадцать миллионов женщин лишены у нас права голоса. По словам Элис, любое наше усилие, даже самое скромное, принесет плоды. Как поется в гимне, «В этом темном мире быть добра лучом, Ты в уголке твоем, а я – в моем».

Мэй продолжала читать, сбитая с толку некоторыми фразами, особенно насчет перемены адреса. Она видела суфражисток, раздававших листовки на Рыночной площади в Личфилде, видела фотографии в газетах, на которых был запечатлен пикет перед зданием парламента.

Гровер думает, я участвую в собраниях «Комитета спасенных с «Титаника», и это отчасти правда. Я должна делать хоть что-то ради…

Почерк Селесты был неровным, строчки куда-то убегали, словно она торопилась. В чем же дело?

Не то чтобы Мэй не верит в необходимость наделения женщин правом голоса. На бумагопрядильной фабрике в Болтоне эти вопросы обсуждались очень горячо, и еще несколько лет назад она вступила в профсоюз и поставила свою подпись в поддержку всеобщего избирательного права.

На фабрике даже возникли беспорядки, когда мистер Уинстон Черчилль проезжал через город. Джо верил в социализм, но у социалистов все пошло наперекосяк: взять хотя бы ту же миссис Панкхёрст с ее наручниками – дело ведь кончилось полицией. Недавний поджог летнего дома лорда Леверхалма в Ривингтоне потряс Мэй, однако после переезда в Личфилд она не задумывалась об этом всерьез. Она теперь так далека от всей суеты…

Что бы сказал каноник Форестер, если бы его дочь маршировала по стране, потрясая лозунгами? Видимо, супруг Селесты – очень понимающий человек, если разрешает ей выставлять себя на посмешище. С другой стороны, женщинам вроде Селесты не нужно работать, чтобы прокормить семью. Они могут полностью посвятить себя увлечениям, не задумываясь о расходах… И все же что-то было не так, и Мэй беспокоилась. Судя по письму, Селеста прямо сама не своя.

Мэй еще раз перечитала строчки, посвященные активной деятельности Селесты, и устыдилась своего безмятежного существования. Она занимается хозяйством, делает работу по дому и благодарна правительству за назначенную пенсию – ведь ей надо растить Эллу. По воскресеньям она тихонько сидит на задней скамье старой приходской церкви в Незерстоу и пытается унять смятение в душе, ибо кошмарные сны не отступают. Мэй трудно лгать в письмах, скрывая истинные чувства по отношению к Элле и своему поступку, однако Элла уже стала слишком важной частью ее жизни, и теперь Мэй ни за что с ней не расстанется.

Странно – они обе, и Мэй, и Селеста, вскользь намекают на свои тревоги, но не находят смелости высказаться напрямую. Муки Мэй настолько горьки, что она никогда не опишет их на бумаге.

В довершение всего, у нее произошла стычка с Флорри Джессоп, которая однажды застала Мэй выходящей из банка.

– Среди нас не часто встретишь человека со сбережениями, – язвительно улыбнулась Флорри, с любопытством разглядывая банковскую книжку на дне корзинки Мэй.

Та почувствовала необходимость ответить.

– Мой муж погиб в море, и я получаю пенсию, – просто сказала она в надежде убраться подальше от этой толстухи, всюду сующей свой нос.

– Вон оно что! А мы-то все удивляемся, как вам удается так красиво одевать и себя, и ребеночка на скудное жалованье, что нам платят там, – ухмыльнулась Флорри, кивнув головой в сторону Соборного двора, а затем смерив взглядом нарядное черное пальто Мэй.

Мэй покоробило это «мы». Ей очень не хотелось, чтобы она и Элла служили предметом местных сплетен.

– Элле приходят посылки из Америки, – попыталась объяснить она.

– Стало быть, у вас там родственники? Это через них вы получили место? Знаю, вы убираетесь в доме у каноника. Говорят, Летти Фейген не очень-то обрадовалась, когда каноник Форестер взял вас на ее место. Скажу вам по секрету, душенька: у нас тут не принято получать работу таким способом. Теперь люди думают, что Летти плохо справлялась.

Мэй вспыхнула.

– По правде говоря, в доме было не слишком чисто, когда я пришла туда в первый раз. Я думала, у каноника никто не убирает.

– А что вообще такие, как вы, делают в доме у таких, как он? – Флорри буквально вросла в землю, преграждая Мэй дорогу.

– Я знакома с дочерью каноника, – произнесла Мэй и прикусила губу. Большая ошибка!

– Так она же в Америке, замужем за какой-то шишкой. Она была на «Титанике». Вы-то ее откуда знаете?

– Познакомились в церкви… это долгая история.

Мэй попыталась повернуть коляску в сторону, но Флорри стояла как скала.

– Странно, что вы вообще утруждаете себя работой. С этакими-то связями, да еще и пенсией!

Теперь от поединка не уйти. Каким образом Мэй может защитить себя?

– Все совсем не так. Мне нравится моя работа. У нас с дочерью никого нет, я должна зарабатывать.

Мэй опять собралась было уйти, однако Флорри схватила ее за руку.

– Не так быстро, голубушка. Я слыхала про вас другое. Вы отказались вступить в «Кооперативную гильдию».

– С чего вы взяли? – Мэй хотелось убежать, скрыться от обвинений. – Когда я выхожу из дома, нужно, чтобы кто-то присматривал за ребенком, а это стоит денег или ответных услуг, – резко сказала она.

– Примите бесплатный совет, миссис Смит – если, конечно, это ваша настоящая фамилия. В Личфилде есть город и есть церковь. Выбирайте: либо Соборный двор, либо Рыночная площадь. Не годится стоять правой ногой в одном лагере, а левой – в другом. Либо вы – одна из нас, либо – одна из них.

Мэй начала злиться.

– Я не местная. Моя родина – Ланкашир, и я не намерена принимать чью-либо сторону!

Флорри моментально поймала ее на слове.

– Вот как? И что же привело вас с севера в такую даль?

– Я овдовела, – сквозь зубы процедила Мэй. – Женщине не запрещается сменить обстановку после смерти мужа.

Флорри слегка отпрянула, услышав горький ответ, однако не проявила ни малейшего сочувствия.

– Извините, конечно, а все ж таки мы тут подумали, что если вы и вдова, то не такая, как другие.

– Что вы имеете в виду? – Мэй в упор посмотрела на Флорри, на мгновение застигнув ее врасплох.

– Ну, может быть, кто-нибудь… устроил вас с младенцем, гм, в тихом местечке, где вас никто не побеспокоит… Вдобавок обеспечил денежками…

На щеках Флорри от возбуждения загорелись алые пятна.

– Как вы смеете! Джозеф был моим мужем, мы еще с детских лет любили друг друга! С его смерти прошел всего год… – Глаза Мэй наполнились слезами.

– Эй, не кипятитесь. Я вовсе не хотела вас обидеть, но вы и вправду держитесь особняком. Люди всегда интересуются новыми соседями.

– Что вам за дело, кто я такая? – выпалила Мэй. – Позвольте пройти, мне еще нужно сделать покупки.

– Вот смотрю я и думаю: есть в вас что-то странное, какая-то загадка. Не волнуйтесь, милочка, я все разнюхаю и докопаюсь до правды. Ишь ты, пенсия за мужа!

Флорри с ядовитым смехом удалилась, а Мэй обмякла. Вот тебе и «тихое местечко». Меньше всего ей нужны сплетни, гуляющие среди персонала колледжа. Черт тебя подери, Флорри! – мысленно выругалась Мэй. – Только у меня начало все устраиваться, как ты все испортила. К счастью, все это время Элла спокойно проспала в коляске. Пускай себе думают что хотят; из нее они ничего не вытащат. Пожалуй, пора подыскивать другую работу. Почему ее не оставят в покое? Отвечать на вопросы досужих кумушек вроде Флорри необязательно, и все же отныне она должна быть начеку.

Да, верно, Мэй ни с кем близко не сошлась в Личфилде. Работа и ребенок отнимают все ее время, она сильно устает, а кроме того, до сих пор плохо спит по ночам. Ее единственная подруга живет за океаном, и даже с ней что-то происходит. Можно ли назвать настоящей дружбой отношения, в которых вы не встречаетесь, и случай лишь раз свел вас вместе в чрезвычайных обстоятельствах? Тем не менее эта связь отчего-то служит Мэй утешением и придает сил, в письмах к Селесте она может излить свои чувства, поделиться мыслями. Такая леди, как Селеста, не стала бы продолжать переписку, если бы ей это не нравилось. Жаль, что Мэй по-прежнему не осмеливается открыть правду об Элле. Может, после этого ее перестанут мучить ночные кошмары? Однако подобная правда тяжела для любого человека, даже для близкой подруги. Мэй вздохнула: она лгунья, похитительница и притворщица, но ее решение в тот момент было единственно верным.

Самое важное – благополучие Эллы. Мэй экономит каждый пенни, чтобы малышка имела все лучшее: крепкие туфельки, уроки танцев, образование. Когда придет время, Элла займет место не внизу, а в серединке общественной лестницы, и у нее в жизни будет много возможностей. Если другие считают их гордячками, так им и надо. Все они, вместе взятые, не стоят и мизинчика Эллы.

Капитан Смит вверил Мэй судьбу малютки с тем, чтобы она сделала для девочки все возможное и обеспечила ей достойную жизнь. Ребенок должен иметь возможность выбора. Мэй училась с большой охотой, пусть даже и в вечерней школе при фабрике, любила прочесть интересную книгу. Сейчас она живо интересуется собором и его историей, с удовольствием слушает орган и певчих. Честно говоря, ей все больше нравится этот старинный город, несмотря на совершенно ровный рельеф и отсутствие холмов, что так не похоже на болота Эджуорта.

Родись Мэй в более высоких слоях общества, наверное, она во многом походила бы на Селесту и столь же горячо ратовала за права женщин. Возможно, ей стоит вступить в «Кооперативную гильдию» и проявлять активность. Там она кое-чему научится и заведет друзей вне колледжа. Однако… друзья, как правило, задают вопросы и влезают в твою жизнь. Выдерживать дистанцию все-таки безопаснее. Уж лучше не искать себе неприятностей, и пусть все идет своим чередом.

Главное – Элла, остальное не имеет значения. Мэй обязана использовать данный ей шанс и добиться успеха, чтобы оправдать кражу истинной личности малышки. Только добившись этого, Мэй обретет покой.

Анджело делил комнату с сыновьями Сальви. Дядя настоял, чтобы он жил с ними, ведь квартиры Анджело лишился. Соседи жаловались хозяину на шумные попойки с вечера до утра, которые регулярно устраивал жилец со своими дружками, да и плату за квартиру Анджело давно не вносил.

– Пока я жив, ни один Бартолини не будет ночевать на улице. Мой брат убил бы меня за это, – сказал дядя Сальви. – Но ты должен завязать со спиртным и найти работу, а не то пеняй на себя.

Прошло некоторое время, прежде чем Анджело взялся за ум и нашел работу, на которой сумел продержаться. В это холодное и ясное весеннее утро он сидел на крыше в Манхэттене и, глядя поверх небоскребов на мосты и реку, вспоминал страшную ночь год назад. Как смог он пережить эту чудовищную потерю, боль и пустоту?

Теперь он работает каждый день, забирается на подъемный кран и подмости, высоко-высоко. Труд для него – смысл и утешение. Анджело вновь завоевал репутацию хорошего стивидора, надежного и проверенного настолько, что заказчики предпочитают его другим работникам.

Сегодня он закончит раньше обычного, оденется в лучшее и отправится в Старый собор на Малберри-стрит, где пройдет особая поминальная месса. Там, в окружении людей, скорбящих по своим близким, он зажжет свечу за упокой души Марии и их маленькой дочери.

Многих ирландцев он уже знает в лицо – пожилых женщин, молоденьких девушек, рыжеволосых моряков, преклоняющих колени рядом с ним. Собор Святого Патрика – словно маяк во тьме, место, где можно посидеть, вдыхая запах ладана, и почувствовать себя на островке безопасности посреди большого, бурлящего города.

Старый собор нравился Анджело больше, чем огромный новый. Он напоминал о доме, а его каменная кладка была прохладной на ощупь. Отец Бернардо как истинный пастырь поддерживал их в течение всего года, но сегодняшняя месса вновь вызвала в памяти воспоминания о дождливой ночи в апреле прошлого года.

Перед Анджело опять сидела девушка в клетчатой шали. Длинные кудрявые волосы медного оттенка были собраны в хвост, который струился по спине. Анджело видел ее на параде. Сейчас она сидела, обливаясь слезами. Одна из сестер-монахинь ласково коснулась ее руки.

– Ну-ну, Кэтлин, не плачь. Все погибшие теперь на небесах, среди ангелов. Знаю, тебе очень тяжело, но они бы не хотели, чтобы живые так убивались.

Анджело и сам едва сдерживал слезы. Он как никто понимал чувства девушки. Когда служба закончилась, он встал и собрался уходить, но монахини позвали всех в заднюю комнату.

– Что вам сейчас нужно, так это чашка горячего чая. Анджело, присоединяйтесь. После тяжелого рабочего дня вас наверняка мучает жажда.

Он бы охотнее опрокинул бочонок виски, однако пошел вместе с остальными. Все расселись за столом, чувствуя неловкость. Чужие люди, объединенные цепочкой роковых событий… Анджело едва не поперхнулся сладким чаем с молоком. Девушка в клетчатой шали, сидевшая напротив, подняла взор и улыбнулась. Глаза у нее были такого яркого зеленого цвета, какого Анджело прежде не видел, – точно изумруды. Он улыбнулся в ответ, и ее щеки заалели от смущения.

– Моя сестра Мэри-Луиза села на «Титаник» в Квинстауне, – шепнула она. – А у вас кто утонул?

– Жена, – сказал Анджело. – Моя жена Мария и наша bambina. Они приехали из Италии и поднялись на борт в Шербуре.

– Бедняга… – Девушка сочувственно кивнула. – Боль никак не отпускает, правда?

Неожиданно Анджело порадовался, что сменил рубашку и пригладил буйные черные кудри. Хорошо, что Анна заставила его смыть с себя строительную пыль перед посещением собора.

Собравшиеся сидели, пили чай и вели беседы на разных языках. Через несколько минут они разойдутся кто куда и встретятся снова только через год.

На ступеньках собора молодая ирландка задержалась, чтобы поплотнее запахнуть шаль, и тем самым дала возможность Анджело нагнать ее. Еще не совсем стемнело, и он вдруг почувствовал, что его отчего-то влечет к ней.

– Bella notte – красивая ночь сегодня. В такую ночь хорошо совершать прогулки – fare una passeggiata, как у нас говорят, – нерешительно начал он, нависая над хрупкой фигуркой.

– Ох, и верно, в такой вечер грех сидеть в четырех стенах, – отозвалась девушка.

Оба застенчиво взглянули друг на друга и отвели глаза.

– Меня зовут Кэтлин О’Лири. А вас? – Помолчав, она добавила: – Мне нельзя гулять с незнакомцами.

Анджело приподнял кепку, коротко кивнул.

– Анджело Бартолини, – представился он.

Сделав несколько шагов, они ступили на тротуар и окунулись в шумную суету вечернего Манхэттена. Они не видели, как отец Бернардо с улыбкой благословил их встречу, как не слышали и слов, которые пробормотал себе под нос добрый священник: «Неисповедимы пути Господни…»

Прости за задержку с ответом. Должна сказать, до меня дошли странные новости. Объявлен публичный сбор средств на возведение памятника капитану Смиту. Не знаю точно, где установят этот памятник, – может, где-то в Стаффордшире, где он родился, или даже здесь, у нас. Видимо, это будет статуя; в «Личфилд меркьюри» писали, что ожидается полное сходство с внешностью капитана. Я рада, что что-то делается. Через много лет после нашей смерти подобные памятники будут по-прежнему стоять, напоминая людям об отважных мужчинах и женщинах, пожертвовавших собой ради нас.

При одном упоминании имени нашего капитана меня бросает в холодный пот. Многие винят в катастрофе его – якобы капитан Смит приказал идти слишком быстрым ходом, но я не хочу плохо думать об этом несчастном человеке и вообще обо всем, что связано с «Титаником». Та ночь будет являться мне в кошмарах до конца моих дней, однако я не собираюсь винить всех и вся. Я надеялась почувствовать себя лучше, когда мероприятия, посвященные годовщине трагедии, закончатся, но оказалось, это не так. Я больше не хочу никаких напоминаний, вот и все. Ты, наверное, тоже?

Хорошо, что у меня есть ты – подруга, с которой я могу разделить свои чувства. Только очевидцы тех ужасных событий способны понять, какую боль причиняют воспоминания.

В газетах много пишут, что, если Кайзер направит на нас оружие, Англия выставит против него армию и флот. На фермерском поле неподалеку даже устроили стрельбище, и Селвин ходит туда тренироваться в меткости. Если ты подумываешь приехать в Личфилд, скажем, на Рождество, на твоем месте, милая подруга, я бы поторопилась. Мало ли что… Тем не менее давай надеяться, что все это – ложная тревога. Будет просто замечательно увидеться с тобой и твоей семьей.

Селеста заперла письмо в ящик бюро, обеспокоенная новостями от Мэй. Пожалуй, пора уговорить Гровера на семейное путешествие. Во всяком случае, надо попытаться. Рождество, проведенное в Англии, надолго всем запомнится.

Селеста выбрала момент не случайно. Ужин удался на славу, к столу подали любимые блюда Гровера: закрытый пирог с цыпленком, консервированные персики и взбитые сливки. Родди играл у себя в детской, все складывалось как нельзя лучше.

– Знаешь, на Рождество я бы хотела навестить папу и братьев. Мы могли бы поехать все вместе. – Селеста улыбнулась мужу, сидевшему против нее. – Говорят, в Европе скоро начнется война. У папы неважно со здоровьем, и он очень хотел бы повидать внука. Год выдался тяжелый, верно? Сперва эти ужасные наводнения в марте, потом затопило канал Огайо-Эри и погибли люди… А я почти все время занята делами «Комитета спасенных». Доктор советует мне переменить обстановку.

Повисла тишина. Гровер медленно отложил льняную салфетку и устремил на жену тяжелый взгляд.

– Разве ты не накаталась? Я думал, тебе уже дурно от поездов и, если уж на то пошло, кораблей. В Рождество твое место здесь, дома.

– Конечно, ты прав, но ведь отец будет рад видеть нас.

– Довольно и того, что твои братья составят ему компанию.

– Он скучает по мне, а Родерик с удовольствием посмотрит на старую Англию и познакомится с дедушкой.

– Мой сын не поедет через Атлантику ни сейчас, ни когда-либо в будущем, ему определенно нечего делать на богом забытом островке, где одни дожди и туманы. Я не стану сопровождать тебя, у меня слишком много дел. Почему бы твоему отцу ради разнообразия не приехать к нам? – Гровер небрежно махнул рукой и потянулся к коробке с сигарами.

– В соборе на Рождество так красиво… Пожалуйста, подумай над моим предложением. Родди должен увидеться с дедом.

– Дедушка с бабушкой у него есть и тут. Поезжай, если хочешь – за свой счет, разумеется. Ребенок останется на попечении Сьюзан, как и в прошлый раз.

– Но Мэй пишет… – вырвалось у Селесты.

– Опять Мэй! Слышать не могу! Не возьму в толк, зачем ты подобрала эту сопливую нищенку! Чтобы строить из себя даму-благотворительницу? Думаешь, я не знаю, что ты до сих пор отправляешь ей дорогие посылки? Мать говорит, ты только и бегаешь по бельевым лавкам и тратишь деньги на детские платья! – зарычал Гровер.

– Если бы у меня была дочка… – Селеста умолкла, заметив, что Гровер нахмурил брови от такого открытого неповиновения. Если она вновь поднимет эту тему, ее ждут большие неприятности. Всякий раз, занимаясь с ней любовью, Гровер непременно натягивает эти ужасные резинки.

– Ты опять? У тебя все мысли только о младенцах! У нас есть сын и наследник, точка. Он уже вырос из пеленок и с каждым днем все больше становится похож на человека. Я не допущу, чтобы ты опять стала толстой уродиной и пускала слюни над колыбелью, как неграмотная крестьянка. Да и делать детей тебе не слишком-то нравится, а? Ты так и осталась английской старой девой, холодной, как рыба. Я жалею, что женился на тебе.

Молчи, не поддавайся, – мысленно твердила себе Селеста, но гнев, вскипевший в душе, был неукротим, точно взбесившаяся лошадь. Слова слетели с губ, прежде чем она успела сдержать себя.

– А ты – грубый скот, который требует и получает свое в любое время, даже если я больна или устала! Тебе известно, что я всегда мечтала о большой семье. По какому праву ты не позволяешь мне родить еще одного ребенка?

Гровер вскочил с кресла и схватил Селесту за волосы, выдрав шиньон и гребни.

– Ты заходишь слишком далеко! Знаю я, какую дрянь ты тайком читаешь: идиотские листовки и брошюры о правах женщин. В моем доме этого мусора не будет! Я разрешаю тебе таскаться на собрания «Комитета» с «Титаника» только потому, что там, по крайней мере, можно завести нужные связи. Так и быть, общайся с этими дамочками; у них богатые мужья, а это может пригодиться нашей компании, но все прочие – кучка оголтелых «синих чулок». Даже близко не смей к ним подходить! Эти дуры все как одна ненавидят мужчин. Такие должны лежать в постели с задранными ногами, больше они ни на что не способны. Пусть знают свое место – и они, и ты тоже!

Гровер рывком поднял Селесту со стула, выволок в коридор и потянул к лестнице.

– Пожалуйста, не надо, не сейчас, ты разбудишь Родди! Гровер, прошу, успокойся, мы обо всем поговорим…

Селеста не собиралась просить прощения за то, что высказалась начистоту. Несмотря на сопротивление, Гровер опять схватил за волосы.

– Заткнись и марш наверх! Ты еще не усвоила, что перечить мне запрещается? А ну, пошла!

– Не пойду! – взвизгнула Селеста, уже не заботясь о том, что ее услышат.

Гровер с размаха ударил ее по лицу, волоком протащил последние несколько метров до двери спальни, а затем ткнул кулаком в живот и швырнул на кровать.

– Ты моя жена, миссис Паркс, и я буду пользоваться тобой, когда и где пожелаю!

Селеста попыталась высвободиться из его железной хватки.

– Чем я заслужила такое отношение? Я больше не позволю унижать меня подобным образом…

– Еще как позволишь!

Взгляд Гровера пылал ненавистью, однако на краткий миг в нем промелькнуло сомнение. Селеста поняла, что это ее единственный шанс.

– Гровер, за что ты ненавидишь меня? Что плохого я тебе сделала? Можно ведь жить и по-другому, – попыталась урезонить она мужа.

В глазах Гровера застыл какой-то странный блеск, как будто в этот момент он находился далеко отсюда, а на Селесту смотрел, словно на чистильщицу ботинок.

– Все строишь из себя манерную девицу, все жеманничаешь! Какую глупость я допустил, женившись на дочке священника! Да я и за женщину тебя никогда не считал. Тощая, плоская, как доска, и при этом еще смотришь на мою семью свысока, точно ты лучше других!

– Никогда я не смотрела на твою семью свысока, а похудела от переживаний, – возразила Селеста и заработала удар в челюсть. Последние силы оставили ее.

– Молчать! Заткнись или опять получишь. Я – твой муж, ты обязана делить со мной стол и ложе. Без меня ты – никто и ничто. Женщины вроде тебя – безмозглые дуры!

– Уверена, девочкам из борделя «Лили» ты такого не говоришь, – еле слышно произнесла Селеста. – Ты ведь там развлекаешься?

– И что с того? Эти крошки знают, как доставить удовольствие мужчине, в отличие от тебя, фригидная дрянь! Ты считаешь себя особенной – посмотрите, она спаслась с «Титаника»… Так вот скажу тебе: лучше бы ты тогда утонула! Для тебя существует только Родди и Маргарет Браун с ее расфуфыренными курицами. Меня тошнит от твоей надменности. Я взял тебя в жены не для того, чтобы выглядеть дураком!

– Ты ошибаешься, все совсем иначе. Ревнуешь меня к сыну и моей общественной жизни? Но почему? Я думала, ты будешь гордиться, что я помогаю людям. Что тебя так злит? Прошу, не делай мне больно… – выдохнула Селеста и осеклась.

– Я покажу тебе, что значит больно! – взревел Гровер, грубо перевернул ее на живот, задрал юбки и раздвинул ей ноги, порвав белье.

– Нет, нет, только не это, – умоляла она, однако сил сопротивляться уже не было. Недавний ужин поднялся из желудка к горлу. Селесте оставалось лишь уткнуться лицом в стеганое покрывало и терпеть пытку. Гровер не дождется от нее ни одного стона; она не пошевелится и не даст ему увидеть, какую боль он ей причиняет. Судорожно вдохнув, Селеста ощутила в распухшем рту вкус шелковых простыней и поклялась себе, что больше не даст над собой издеваться. Да она скорее убьет мужа!

Селеста ощущала страшное одиночество и беззащитность, однако в душе разгорался огонь. Ненавижу, ненавижу, – мысленно твердила она, пока продолжались отвратительные толчки. – Я найду выход… Я не для того спаслась с «Титаника».

Получив свое, Гровер ушел, а она осталась лежать на кровати, измученная, но не сломленная.

«Если бы только братья знали, что за человек мой муж… Но разве смогу я когда-нибудь открыть этот позор? Смогу ли объяснить, что, сама того не ведая, совершила чудовищную ошибку?» Внешность Гровера очень обманчива, Селеста с легкостью поддалась его фальшивому обаянию… А он видит в ней лишь трофей или покорную собачонку. Неужели она допустит, чтобы Родди рос, имея перед глазами такой пример для подражания?

Селеста повернула голову и увидела в дверях заспанную мордашку сына. Он смотрел на нее, прижимая к груди любимого плюшевого мишку.

– Почему ты так лежишь, мамочка? Ты заболела? – испуганно спросил он.

Селеста попыталась сесть.

– Да, милый. Пожалуйста, иди ложись в постельку.

– Я услышал крики и проснулся. Папа опять сердится?

– Нет-нет, он просто устал. Сам знаешь, у него очень много работы. Он хочет, чтобы мы вели себя тихо, – солгала Селеста.

И почему она опять его защищает? Только во имя Родди, только ради того, чтобы ребенок не узнал правду.

– А как ты поранила лицо?

Мальчик коснулся ее разбитого рта, и Селеста поморщилась от боли.

– Глупая мама споткнулась, упала и ударилась.

Сегодня Гровер впервые ударил ее по лицу, с тревогой подумала Селеста, – раньше он такого себе не позволял.

– Ну, все, беги в кроватку.

Она попробовала встать; комната закружилась и поплыла. Сделав над собой невероятное усилие, Селеста отвела сына в детскую.

Нельзя, чтобы ее видели в таком состоянии. Щека распухла, из губы сочится кровь… Боже, как она все это объяснит? Если бы рядом с ней был хоть один близкий человек, которому можно довериться, открыться! Гровер никогда не разрешал ей заводить подруг и повторял, что все его знакомые женщины выходят из дома, только чтобы мужья могли похвалиться ими и получить какую-то выгоду. Завтра, вероятно, к ним заглянет Хэрриет с мужем. Значит, Селеста останется в постели и сошлется на простуду.

Нужно искать помощи. В конце концов, кто-то должен посоветовать ей, что делать, указать выход из этого ада. Но кто? В воскресной школе при епископальной церкви, где Селеста давала уроки, есть много умудренных жизнью дам, однако с тех пор, как Гровера повысили по службе и он вошел в совет директоров компании «Даймонд мэтч», все они отдалились от нее, как бы ни старалась Селеста поддерживать дружеские отношения. И как она пойдет к заутрене с таким лицом? Может быть, скрыть его под плотной вуалью? Но официально она уже не носит траур…

В Америке есть только одна женщина, чьи крепкие плечи выдержат любую ношу. По ее лицу видно, что она многое повидала. Маргарет Тобин Браун. Она живет отдельно от мужа и, очевидно, знает жизнь во всех ее проявлениях. И все-таки… говорить о Гровере за его спиной – настоящее предательство. Надо признать, брачные обеты Селеста произносила со всей искренностью.

Гровер подарил ей новый мир, спокойное, обеспеченное существование и прекрасного сына. А что взамен? Дикое унижение, которое она только что перенесла? Как эти побои увязываются с понятием супружеской любви, с единением двух тел в одно?.. От страхов и сомнений голова у Селесты шла кругом.

Любовь – единственное, что имеет значение. Не богатство и не положение в обществе, а только любовь, а ее с обеих сторон практически не осталось. Она разочаровала мужа и вызывает у него лишь отвращение. Конец их отношениям уже недалек.

Утром Селеста нашла под дверью спальни букет алых и кремовых роз. Записки к цветам не прилагалось. Извинение или предупреждение? В любом случае она будет чувствовать себя запертой в этой золотой клетке до тех пор, пока не придумает, как освободиться.

Падал снег. Анджело ходил взад-вперед по тротуару, ожидая, пока закроется магазин льняных изделий. Зайти внутрь он не осмеливался – нет, только не туда, где в витрине висят предметы женского белья. Он встречался с Кэтрин О’Лири уже полгода и в первое время держал это в секрете. Сегодня за ужином, однако, он познакомит ее с дядей Сальви и тетей Анной.

Порой Анджело казалось, что он начал встречаться с другой девушкой слишком скоро после смерти жены. Как бы там ни было, Мария навсегда останется его женой, и он не ищет иных отношений, кроме дружбы.

Кэтрин поразила его своими изумрудными глазами.

– А с чего ты взял, будто мне нужно что-то другое? – отвечала она. – Уж если я и выйду замуж, то только за ирландца, за парня с хорошо подвешенным языком.

Анджело словно получил пощечину, однако в следующее мгновение он увидел, что в глазах Кэтлин пляшут озорные чертики.

Выходцы из Ирландии и Италии жили и работали в Нью-Йорке бок о бок. Тем не менее ирландцы появились в Америке раньше и имели давно установившиеся обычаи, праздники, язык. Даже католиками они были более истовыми.

Поначалу семья Анджело относилась к этой дружбе с подозрением, и в конце концов он предложил показать им Кэтлин. На «допрос инквизиции» он решился только после того, как уверился в своем выборе. Кэтлин, девушка городская, работала продавщицей и жила в общежитии вместе с дублинской родней. В родной Ирландии она была служанкой и приехала в Америку в надежде на новую жизнь. Столь же гордая, сколь и красивая, Кэтлин обладала острым язычком – правда, заметным это становилось лишь после того, как она преодолевала природную застенчивость.

Анджело и Кэтлин просто бродили по улицам, сидели в кофейне, гуляли в парке, ходили в синематограф. Пора определиться с их отношениями, решил Анджело. Но как? Они ведь и за руки-то почти не держались…

Он поплотнее запахнул куртку, ежась на вечернем холоде. Кэтлин что-то запаздывает. Неужели не придет? А, вот и она. Кэтлин выпорхнула из дверей, придерживая рукой зеленый берет. Волосы, как всегда, обрамляли личико пышными волнами. Одета в удлиненный жакет, узкую юбку с перехватом ниже колена и изящные ботиночки – прелестная городская модница!

– Ну, куда сегодня пойдем? На улице что-то холодно, – сказала Кэтлин, продев руку под локоть Анджело, и у того сразу точно крылья выросли.

– Не против, если мы поужинаем у моих дяди с тетей? Они хотят познакомиться с моей суженой, – брякнул Анджело и по взгляду Кэтлин понял, что неудачно выразился на английском.

– Это понимать как предложение? В первый раз ты сделал его так же?

Анджело смущенно покачал головой.

– Мы из Италии… Там свои традиции, приготовления, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я – ирландка, а у нас парень, когда предлагает девушке руку и сердце, опускается на одно колено и вообще обставляет это более торжественно. Я тебе не второй сорт. Всего хорошего!

Кэтлин развернулась и зашагала прочь, стараясь не поскользнуться на обледеневшем тротуаре.

– Per favore[7], Katerina, что я сделал не так?

– Все. – Она остановилась и вздохнула. – Ты ходишь за мной по пятам уже шесть месяцев, ни слова не говоришь о женитьбе, а теперь вдруг решаешь устроить смотрины, показать меня чужим людям, даже не предупредив меня, не дав возможности принарядиться. Мы не в Италии и не в Дублине. Это Нью-Йорк, и значит, мы оба имеем право высказать свое мнение по поводу свадьбы. Если уж в этой жизни мне суждено выйти замуж, я сделаю это как положено. Хочешь жениться – ухаживай по всем правилам. Ты должен уговорить меня провести всю оставшуюся жизнь рядом с тобой. – Кэтлин двинулась обратно, навстречу Анджело.

– И как же нам быть?

– Что-нибудь придумаем. В Америке можно устроить все по-другому, так, как нам захочется.

– Я обещал Анне привести тебя. Конечно, это Америка, но среди своих мы по-прежнему в Италии. Она ни разу не видела Марию… Пожалуйста, идем.

– Не сейчас. Еще рано, так что можешь пригласить меня куда-нибудь отметить помолвку.

– Сходим в Бэттери-парк?

– В такую погоду? Я думала, итальянские мужчины более романтичны.

– У меня мало долларов, я должен выплачивать долг за жилье.

Да, вся его зарплата уходит на оплату старых долгов, но как признаться в этом?

– Значит, так, еще одно правило: все расходы делим пополам. Мне тоже платят жалованье. Давай найдем киоск, где продают хот-доги, и наедимся вволю.

– Сегодня пятница, – сказал потрясенный Анджело. – Дозволяется есть только рыбу!

– Ерунда. Хоть мы и добрые католики, а все-таки не надо ударяться в благочестие. Не каждый день мне предлагают выйти замуж. – Кэтлин звонко рассмеялась, и все вокруг словно бы озарилось светом. – Вперед, Ромео, доставь девушке удовольствие.

Душа Анджело запела. Кэтлин, рыжеволосая ирландка с изумрудными глазами и буйным нравом, не заменит ему Марию. Однако она будет ему хорошей женой, и она права: пришло время начать жизнь заново. Они теперь в Америке.

– Ноги моей больше в этой церкви не будет! – Мэй стукнула плошками о раковину каноника Форестера. Ее глаза метали молнии. – Читали, что викарий написал в «Личфилд меркьюри» по поводу открытия памятника капитану Смиту в Музейном саду? По его словам, корабль получил предупреждение о льдинах, но капитан все равно не снизил скорость. – Помолчав, Мэй продолжила: – Уверена, все было не так. Мистер Фуллер говорит, что неправильно оказывать капитану больше почестей, чем другим. Нет, не понимаю. Мы все вносили пожертвования на эту статую. Капитан исполнил свой долг и спас моего ребенка.

– Тогда напишите в газету и расскажите обо всем, миссис Смит. Вы – живой свидетель подвига капитана. Они быстро закроют рот, – пожал плечами каноник.

– Ну что вы, я никогда не писала в газеты, – смутилась Мэй. – Автором письма должна быть Элла, а не я.

– Тогда напишите от ее имени, поведайте свою историю. Селеста рассказывала о героическом поступке капитана Смита, однако не могла утверждать наверняка, что видела в воде именно его.

– Напишете за нас? – робко спросила Мэй.

Каноник покачал головой.

– Мне не следует вступать в дискуссию. Вокруг событий той ночи и так ведутся жаркие споры. Немало людей считают капитана безответственным и недальновидным.

– Ничего подобного! – Мэй, раскрасневшаяся и злая, бросила щетку, которой чистила посуду. – Он подплыл к шлюпке и передал на борт младенца, которого вытащил из воды. Ему предложили место в лодке, а он отказался, так говорила Селеста. Сама я капитана не видела, его узнал один из членов экипажа.

– Все это известно лишь с чужих слов, дорогая, но если вы так горячо поддерживаете капитана, напишите в его защиту.

Слова каноника придали Мэй смелости. Она любит этого доброго старика, рядом с ним она никогда не чувствует себя глупой или приниженной.

– Хорошо, только, пожалуйста, сэр, проверьте мое письмо на ошибки. Не хотелось бы выставить себя на посмешище или обнародовать свою фамилию.

В последующие несколько недель вокруг возведения памятника капитану в Личфилде разгорелись нешуточные страсти. Мэй купила блокнот и ручку. По вечерам она сочиняла черновик за черновиком, однако в церкви держалась по-прежнему скромно. Таким, как она, не подобает в лицо указывать викарию на его неправоту. Вместо этого Мэй стала посещать службы в соборе.

А потом в газете напечатали анонимное письмо, которое привело ее в ярость.

Будет очень жаль, если наш Музейный сад превратится в свалку для памятников людям, не связанным с историей города и ничем себя не прославившим. Следует считаться с фактами – а я расцениваю как факт (рискуя при этом навлечь на себя обвинение в злопыхательстве) то, что имя покойного капитана «Титаника» не было никому известно до тех самых пор, пока он не допустил просчет, который привел к одной из величайших катастроф современности…

Это уже открытый вызов! Мэй пыталась читать дальше, но гнев и отчаяние застили ей глаза. Как несправедливо! Мертвые не могут защитить себя. В статье все перевернуто с ног на голову. Капитан Смит не проектировал судно и не ограничивал количество спасательных шлюпок. Разве это он по-фарисейски прошел мимо, обрекши людей на гибель? Всем известно, что загадочным судном, которое появилось на горизонте и проигнорировало сигнал бедствия, поданный с «Титаника», был «Калифорниан». Почему не обвиняют капитана этого корабля? Говорили также, что рядом с «Титаником» прошел еще один пароход, причем так близко, что можно было разглядеть его огни.

Вовсе не капитан Смит отрезал выход пассажирам третьего класса и расставил охрану, преграждавшую путь на верхние палубы. В газетах столько противоречивых историй – каким из них верить?

Будь здесь Селеста, она бы составила убедительное письмо. Может, написать ей и попросить отправить в газету телеграмму в защиту капитана Смита? Впрочем, не стоит: это займет слишком много времени.

Мэй намеревалась сообщить редакции «Личфилд меркьюри» все, что она о них думает, однако была слишком взбудоражена разговорами о далекой войне и о том, что войско гарнизона в Уиттингтоне приведено в полную боевую готовность. Кухню колледжа переполняли слухи; Флорри Джессоп сообщила о шпионах, которые якобы расставлены на всех углах. Тем не менее газетные страсти по поводу открытия памятника не утихали, а Мэй все никак не могла заставить себя взяться за перо, опасаясь привлечь внимание к себе и Элле. После стычки с Флорри она нигде не бывает, кроме продуктовой лавки, церкви и дома Форестеров в Стритэе. Нет, рисковать нельзя.

Радовало уже то, что нашлись умные люди, вставшие на сторону капитана. С другой стороны, ходила молва, что противники возведения монумента готовят соответствующую петицию. Мэй тошнило от всего этого.

Однажды ночью, мучаясь бессонницей, она смотрела из окна спальни на соборные шпили, силуэты которых четко вырисовывались на фоне предрассветного неба. Время пришло, внезапно поняла Мэй – взяла лист бумаги, ручку и принялась писать.

Будучи одной из тех, кто находился на борту «Титаника» в ту ночь и на себе ощутил дыхание ледяных вод; той, на чьих глазах в океанской пучине утонули муж и маленькая дочь, я утверждаю, что капитан Смит был хорошим и смелым человеком. Меня, в отличие от многих несчастных, спасли, и когда я в бездонном своем отчаянии думала, что лишилась всего на свете, в руки мне передали отраду моего сердца, мое дитя. Капитан Смит вместе с ребенком подплыл к шлюпке, отдал мою девочку, но сам отказался от спасения. Я своими глазами видела этот акт милосердия.

Личфилд должен гордиться монументом, напоминающим о подвиге этого человека, ибо нет больше той любви, как если кто положит душу свою за других[8].

Только очевидцы знают правду о том, что происходило на «Титанике». Ваша петиция – позор для города.

Остаюсь при всем уважении…

Имя не указано.

Чернила едва успели высохнуть, а Мэй уже запечатала конверт и ринулась в темноту, чтобы опустить его в почтовый ящик в конце улицы. Нужно успеть, пока ее решимость не угасла.

На следующей неделе Мэй просмотрела «Личфилд меркьюри» от первой до последней страницы, однако своего письма не нашла. Ее историю проигнорировали, сочли выдумкой. Вот если бы она подписалась… Но тогда у дверей тотчас выстроилась бы очередь из любопытных соседей и репортеров, которые засыпали бы ее вопросами.

Еще через неделю к тревожным известиям о войне прибавилось объявление о церемонии открытия памятника. Мэй решила, что вместе с Эллой непременно отдаст дань уважения капитану Смиту. Она отправилась узнать подробнее о времени церемонии, а по пути завернула на почту купить марок – и вдруг обнаружила в сумочке ту самую марку, которую должна была наклеить на конверт, адресованный в редакцию газеты.

Вот оно что… Письмо просто не дошло. Ее речь в защиту капитана осталась неуслышанной. Мэй испытала сильное облегчение. В порыве гнева она чуть не выдала себя. Отныне она постарается не привлекать внимание к себе и малышке Элле. Мэй вновь отгородилась от мира барьерами.

Хэрриет явилась в спальню Селесты без стука. Она желала знать, почему невестка пропустила воскресную службу в церкви. Селеста попыталась закрыть разбитое лицо рукой, но было поздно.

– Ах, дорогая, Гровер опять вышел из себя?

– Вот как вы это называете? А я бы сказала, он опять меня избил, – ледяным тоном ответила Селеста.

У Хэрриет хватило совести покраснеть.

– Мне жаль, что так вышло. Ты должна понимать, какой стресс испытывают мужчины на работе. Надо учитывать, что в резиновой отрасли грядет важное слияние компаний, на фирме Гровера происходят большие перемены. Гровер очень похож на отца. Они ведут себя подобным образом не со зла, пойми.

– Вы себя в этом убеждаете? – спросила Селеста, заметив алые пятна на щеках свекрови.

– Что ты имеешь в виду? – ощетинилась Хэрриет.

– Сами знаете что. Ваш сын не родился таким. Кто-то показал ему на примере: жену можно колотить, чтобы добиться от нее повиновения в…

– Дорогая моя, признай, в последнее время ты сама провоцировала Гровера постоянными разговорами о суфражизме. Тебя вечно не бывает дома, сыном ты не занимаешься…

– Неправда! Я никогда не оставляла Родди без внимания. То, что раз в месяц я посещаю собрания в Кливленде, не делает из меня…

– Мужчина должен быть хозяином в своем доме. Это вполне естественно, ведь иначе с ним перестанут считаться. – Хэрриет прошлась по комнате, нервно трогая безделушки и предметы одежды.

– Меня учили, что в глазах Господа мы все равны.

– Ну вот, ты опять за свое. Мужчина создан по образу и подобию Божию, а мы вышли из ребра Адама, так что мы, безусловно, низшие существа.

– Чушь! – рассмеялась Селеста. – Люди рождаются из материнского чрева.

– Тебе следует сдерживать себя и не болтать всякую ересь, если хочешь оставаться женой моего сына. Будь покорной – только так можно вести себя с волевым супругом.

– Меня воспитывали иначе.

– Милая, ты до мозга костей англичанка!

– И горжусь этим. Мы не любим, когда нас запугивают, и отстаиваем свою правоту, чего бы это ни стоило.

– В таком случае мне тебя жаль, – сказала Хэрриет, разглядывая старинную серебряную щетку для волос, принадлежавшую еще матери Селесты. – Хотя должна признать, дом ты обставила с большим вкусом.

– И это все? Вы не разделите мою точку зрения?

Хэрриет покачала головой.

– Селестина, ты сильно переменилась, Гровер в недоумении.

– Спасибо «Титанику»! Как можно терпеть такое зверское отношение после всего, что мне довелось увидеть на тонущем корабле? Ваш сын не удосужился даже встретить меня в Нью-Йорке, а недавно я выяснила, что он к тому же скрывает от меня почту!

Хэрриет взялась за дверную ручку.

– Все ясно. Я рада, что мы объяснились, Селестина. Я скажу всем, что ты нездорова.

Больше они никогда не поднимут эту тему, поняла Селеста. Хэрриет стыдно за то, что открылось ее собственное унижение. Вот если бы они объединили усилия, можно было бы надеяться на примирение с Гровером. Ох, и о чем она только думает, вздохнула Селеста. Никакие словесные убеждения не изменят характер мужа… но ее действия заставят его задуматься.

Найти хорошую точку обзора оказалось нелегко. Жители Личфилда высыпали на улицы, чтобы посмотреть, как группа членов мэрии направляется из городской ратуши по Берд-стрит к Музейному саду, где состоится торжественное открытие памятника.

На голове у глашатая красовался цилиндр, его жезл и сабля блестели на июльском солнце. Разношерстная кучка «Смотрителей оружия» в костюмах Средневековья медленно шествовала мимо зрителей. Следом шли мэр и шериф, потея в алых треуголках, отороченных мехом, и возглавляя группу почетных гостей, которые были одеты сообразно мероприятию: мужчины – в черные костюмы, дамы – в шелковые платья приглушенных оттенков. Оборки на подолах шуршали по земле, подметая уличную пыль.

Трубачи в алых тужурках возвестили об их прибытии громом фанфар. Процессия влилась в Музейный сад, где вокруг статуи, закрытой тканью, в карауле стояли морские офицеры.

Мэй отошла в тень. Слова до нее почти не долетали, к тому же Элла беспокойно ерзала в коляске – больше всего девочку интересовал продавец мороженого, стоявший на углу. Его товар шел нарасхват: зрители, собравшиеся поглазеть на церемонию, охотно покупали мороженое.

Мэй с гордостью отметила, что на священниках надеты те самые сутаны, которые она помогала чистить, крахмалить и гладить сегодняшним утром. Они выстроились по степени важности вокруг епископов, облаченных в золотые епитрахили и митры. Пышное театрализованное представление идеально вписывалось в декорации соборного города.

– Кого чествуют? – поинтересовался мужчина в матерчатой кепке, чьи усы были испачканы мороженым, капавшим из рожка.

– Открывают памятник капитану Смиту, – отважилась произнести Мэй.

– А-а, тому, который потопил «Титаник»! А на кой нужно ставить ему памятник?

– Он был храбрым человеком, очень храбрым! – отрезала Мэй, не в силах сдержать раздражение.

– Вам-то откуда знать? – Мужчина в кепке смерил ее взглядом.

Вряд ли кто-то ею залюбуется, мысленно признала Мэй. Обычная женщина в свободном сером платье; усталое лицо, волосы цвета мокрого песка стянуты в пучок под соломенной шляпкой. Стоит лишь упомянуть, что она – одна из спасенных с «Титаника», и этот тип сразу закроет рот. Мэй, однако, этого не сделала, а прикусила губу и отодвинулась в сторонку.

Она хотела послушать, что говорит герцогиня Сазерленд, но до нее долетали только обрывки речи. Женщина, стоявшая рядом с Мэй, показала пальцем на молодую леди в серебристом платье, ниспадающем свободными складками.

– Леди Скотт… вдова капитана Скотта, великого исследователя[9]… – шепотом сообщила соседка Мэй. – Это она изваяла статую. Ее муж – вот уж кто действительно заслужил быть увековеченным в бронзе. Настоящий герой!

Совершенно ясно, что капитан Смит не в чести у местных жителей. Зачем они вообще пришли? – удивлялась Мэй. В городе только и говорили о том, что эта статуя никому в Личфилде не нужна. Противники возведения памятника подали в городской совет петицию, под которой стояло семьдесят подписей. Если бы только Мэй могла высказаться в поддержку капитана!.. В этот момент она расслышала заключительные слова герцогини:

– Не печальтесь, друзья мои. Капитан Смит покоится на дне. Океан безмолвно и безжалостно забрал из нашего мира многих великих людей, многих из тех, кто дорог нашему сердцу…

Вот именно, в мыслях вздохнула Мэй. Слушать дальше ей расхотелось – слишком много воспоминаний пробуждали эти слова.

А теперь все разговоры – о войне и о том, что мужчины вновь возьмут в руки оружие. Скольким из них суждено найти конец в морской пучине?

Взгляд Мэй привлекла стройная девушка в белом платье и широкополой шляпе. Ее темные волосы струились по спине до пояса. Хелен Мелвилл Смит, единственная дочь капитана Смита, протянула руку, чтобы открыть статую отца. Ее мать сидела рядом и с волнением смотрела, как Хелен сбрасывает покрывало со скульптуры. Взорам собравшихся предстал широкоплечий морской офицер. Его руки были скрещены на груди, а взгляд устремлен поверх публики, поверх купола музея и трех шпилей собора, куда-то в пространство. Толпа вяло зааплодировала.

Теперь капитан Смит стоит на постаменте вдали от моря, навечно заточенный в равнодушном Личфилде, глухой к речам сильных мира сего. В Соборном дворе несколько недель обсуждали, кто из богатых и известных персон посетит сегодняшнюю церемонию: леди Диана Мэннерс и ее сестра, маркиза Англси; сэр Чарльз Бересфорд, член парламента, и другие. Выступить с речью хотели все, однако опасались проявлений недовольства, особенно после того, как викарий собора Святого Чеда всколыхнул публику своим письмом, напечатанным в газете. Многие важные персоны под невнятными предлогами отказались от участия в церемонии.

Мэй вытянула шею, пытаясь рассмотреть сидящих. Среди них были родственники капитана из северного Стаффордшира, представители компании «Уайт стар лайн» и спасенные пассажиры – такие же, как Мэй. Она охотно выразила бы им свою поддержку, но опять же ради собственной безопасности вынуждена держаться на расстоянии.

Несмотря на ропот противников, событие получилось громким и собрало много народу. Мэй надеялась, что статуя хоть отчасти послужит утешением семье капитана Смита. Мэй не сводила глаз с Элинор, вдовы капитана, – та возложила к постаменту венок из красных и белых роз. С каким достоинством она несла свой крест в течение этих двух лет! О чем она сейчас думает?

Солнце било в глаза, жара усиливалась. Мэй устала, а Элла начала капризничать.

– Уточки… покорми уточек, – требовала девочка.

Мэй хотела подойти поближе к памятнику, но для этого нужно было дождаться, пока все разойдутся. Она покатила коляску назад, в тенистые заросли близ соборного пруда. Сейчас они покормят уточек, как Мэй и обещала.

Торжественная часть завершилась; курсанты морского училища и резервисты, стоявшие в карауле, получили команду «вольно». Люди начали подходить к памятнику и разглядывать табличку.

– Давай покормим уточек! – не унималась Элла.

Сколько шумихи было вокруг надписи на табличке! Мэй своими ушами слышала ожесточенные дискуссии каноников в трапезной и споры студентов за вечерним какао перед службой. Естественно, ее разбирало любопытство, какой вариант выбрали в итоге.

Церемония закончилась, скамейки опустели, народ двинулся в парк, пабы и чайные, желая охладиться. Только теперь Мэй отважилась подойти к статуе. Никто и не догадывается о том, какое отношение она имеет к этому знаменитому человеку… Читая надпись на табличке, Мэй едва не заплакала. Имя, звание, годы жизни и смерти и эпитафия – пышная, но неопределенная:

ПОТОМКАМ-СООТЕЧЕСТВЕННИКАМ В ПАМЯТЬ И НАЗИДАНИЕ.

ЭТО БЫЛ ЧЕЛОВЕК С ОГРОМНЫМ СЕРДЦЕМ. ОН ЖИЛ И УМЕР КАК ГЕРОЙ.

«БУДЬТЕ БРИТАНЦАМИ».

И ни слова, что он был капитаном «Титаника»! Каноник Форестер был прав, утверждая, что члены городского совета «замнут вопрос» и исключительно ради приличия напишут какую-нибудь невнятную похвалу. Мэй не хотела, чтобы напоминание о трагедии постоянно находилось у нее перед глазами, но, стоя перед памятником, почувствовала свою связь с ним. Тут, в коляске, находится живое доказательство мужества капитана. Хелен Смит – его родная дочь, и все же неким странным образом дочерью ему приходится и Элла. Да, она дочь капитана, получившая второе рождение в морских волнах.

Жаль, что Селесты нет рядом. Мэй обязательно отправит ей письмо, в котором подробно опишет церемонию, и для пущей выразительности приложит экземпляр местной газеты.

Мэй подняла глаза на статую. Суровые черты лица, печальные глаза, устремленные вдаль. Несомненно, скульптору удалось отобразить какое-то неуловимое внутреннее сходство. Мэй вздохнула и отвернулась. Капитан Смит – далеко не единственный, кто лишился жизни и доброго имени в ту роковую ночь.

Позже, в духоте ночи Мэй опять приснился тот же самый сон: она барахтается в черном бескрайнем океане и кричит, когда коварные ледяные воды, вздымаемые луной, ветром и приливом, утягивают на дно всех, кого она любила. Порой Мэй просыпалась и с облегчением думала, что это – всего лишь кошмар, но едва взгляд падал на деревянную колыбель и кудрявую головку Эллы, к ней приходило осознание реальности. Кто же на самом деле этот похищенный ребенок?

Неужели вечная печать молчания и тайны – та цена, которую Мэй должна платить за утешение, каким стала для нее девочка? Но был ли у нее выбор? Ты выжила. Больше ничего не имеет значения. Права ли я была? О, Боже, дай мне знак, что я поступила правильно…

Дражайшая Мэй!

Благодарю тебя за описание церемонии. Я бы очень хотела присутствовать на открытии памятника, но сейчас голова моя занята другим. Я сделала кое-что ужасное, вернее, меня ждет ужасная расплата, если муж узнает об этом. Тебе известно, как много для меня значит участие в делах «Комитета спасенных». Так вот, я решила продать часть драгоценностей, подаренных мне Гровером за годы брака, – те, которые я все равно не ношу. Я называю их «кровавыми дарами».

Я тайком отправилась в Кливленд и выручила за них хорошую цену. У меня появились собственные деньги и возможность сделать наконец достойное пожертвование. Я испытала потрясающее чувство свободы. В последние месяцы мне все труднее жить в окружении бесполезной роскоши, поэтому, избавившись от побрякушек, я получила истинное удовольствие. Мать оставила мне в наследство небольшую сумму, которую я называю «запасом на черный день».

Сама не верю, что пишу эти строчки, однако ты – единственная, кому я могу открыться.

Поскольку я всегда обходила стороной все, что связано с моим супружеством, ты, наверное, догадалась, что в браке я несчастлива. Я более не могу выносить этот кошмар. Знаю, я клялась перед Богом соблюдать брачные обеты, однако брака как такового уже нет.

Прости, что обременяю тебя этим признанием. Надеюсь, теперь ты поймешь, почему в последних письмах я с большим сумбуром описываю мои занятия. Когда я занята, мне некогда думать. Пожалуйста, не удивляйся.

Тебе приходится много работать, чтобы прокормить семью, тогда как я могу целыми днями спокойно вышивать, сидя в тепле и уюте. Ты потеряла спутника жизни, а я мечтаю от него избавиться. Какой странной и несправедливой бывает жизнь.

За нас не волнуйся. У меня есть план, которым я пока не могу поделиться. Очень прошу не сообщать братьям и отцу о моих проблемах. Следующее письмо отправь мне до востребования, на адрес почтового отделения. Как ты уже поняла, Гровер не одобряет нашу переписку, поэтому мы должны хранить ее в тайне.

Возможно, некоторое время от меня не будет вестей. Не сочти это нерадивостью с моей стороны, просто я пытаюсь изменить свое плачевное положение и действую сообразно плану.

С отчаянием,

Селеста и Родди

Дождавшись, пока Гровер уйдет из дома, Селеста взяла ключ от его орехового бюро, где лежали все бумаги. Ей нужны только свидетельства о рождении, ее собственное и сына. Она уже несколько недель твердит мужу, что пора свозить Родди и Сьюзан на побережье, покатать мальчика на парусной яхте, подышать морским воздухом. Они остановятся в гостинице, а обратно вернутся поездом и по пути посмотрят на Великие озера. Селеста купила Родди матроску, Сьюзан – новенькую соломенную шляпку, а себе – пару симпатичных шелковых платьев.

Впервые за долгое время Селеста жила ожиданием. Сьюзан придется взять с собой, чтобы та не подняла тревогу. До определенной степени ей можно доверять, однако в Акроне у няньки семья, которую нужно содержать. Может быть, и не слишком разумно уговаривать ее пересекать канадскую границу. Если верить нью-йоркским газетам, ситуация в Европе сильно осложнилась после убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево. Ходят слухи о войне с Германией. Нужно покинуть Америку до того, как закроют границы.

Пример Маргарет Браун и Элис Пол научил Селесту главному: нельзя бездействовать, сидеть и пассивно ожидать чудесного спасения. Судьбу нужно брать в свои руки! Селеста поедет на север, окажется на британской территории, заявит, что она гражданка Великобритании, и увезет Родди за океан – туда, где Гровер их никогда не достанет.

Ей давно пора повидаться с семьей. Если начнется война, братья наверняка захотят вступить в армию, и отец останется совсем один. Она обязана навестить родных и познакомить их с Родди, пока мальчик не забыл, что он и сам наполовину англичанин.

Селеста с трудом сдерживала радостное возбуждение. Однажды вечером Гровер пришел домой и сказал, что в августе на неделю присоединится к ним в путешествии. У Селесты упало сердце: планы придется отложить еще на несколько дней. Гровер приедет с тем, чтобы проверить – там ли они, куда собирались – на Атлантическом побережье в штате Мэн, совсем близко от границы с Канадой.

Селеста мельком упомянула в разговоре, что хотела бы отдать дань уважения погибшим на «Титанике», посетив кладбище Фэйрвью-Лоун в канадском Галифаксе, и Гровер – в кои-то веки! – не стал возражать. После того случая с избиением он все еще держался по отношению к ней очень мило. Должно быть, знал, что его мать видела синяки и ссадины на лице невестки.

Селеста молилась, чтобы все прошло гладко. Она устроила двойное дно в чемодане и спрятала туда деньги и документы. Она понимала, что в присутствии Гровера должна выглядеть кроткой и покорной, однако при мысли о чудовищности обмана ее сердце начинало колотиться. Селеста даже думать боялась о путешествии по морю, но ведь молния не бьет дважды в одно и то же место?

В Англию они приедут в самый разгар лета. Селеста просматривала в газетах списки всех трансатлантических рейсов и нашла один отправлением из Галифакса. Что ж, Новая Шотландия так Новая Шотландия. Побег будет неожиданным и стремительным, поэтому сгодится любой рейс.

По ночам Селеста цепенела от ужаса, обдумывая детали дерзкого плана. Все должно быть подготовлено безупречно. Сьюзан она отошлет под каким-нибудь благовидным предлогом, чтобы бедняжка не попалась Гроверу под горячую руку, когда тот узнает, что его обдурили.

Если Селеста сбежит, не будет больше побоев и насилия и уже никто не отберет у нее сына. Надежды на возвращение домой и встречу с родными – а еще, конечно, с Мэй и Эллой, – на возобновление прежних дружеских связей придавали Селесте мужества и сил, позволяли сохранять внешнее спокойствие. Скоро она увидится с близкими людьми, а до тех пор никто не должен что-либо заподозрить.

Когда пришло письмо, в котором Мэй сообщала об открытии памятника, Селеста с радостью прервала молчание и постаралась немного подготовить подругу к грядущим событиям. Она тихонько улыбалась себе под нос, предвкушая скорые объятия. Быстрее бы наступил август. Они едут домой!

Анджело стоял в приделе, ожидая, когда появится его невеста. Народу на венчании присутствовало немного: священник со счастливой улыбкой во весь рот, девушки из бельевой лавки и все Бартолини, одетые по такому случаю в самое лучшее. Как не похоже на простенькую церемонию в Тоскане… Казалось, это было сто лет назад. Анджело очень надеялся, что Мария не возражает против его повторной женитьбы так скоро после ее гибели.

– Ты правильно сделал, что начал новую страницу в жизни. Кэтлин – хорошая девушка. С ней ты вновь обретешь дом и семью, – сказал отец Бернардо. – Господь послал вас друг другу.

– Зачем ты берешь в жены ирландку? – спросил Анджело его бригадир. – Она запилит тебя до смерти.

– Она мне нравится, – заявила Анна в тот вечер, когда Анджело впервые привел Кэтлин в дом дяди и тети. – У вас будут красивые дети.

Анджело подумал об Алессии и своем постоянном ощущении, что дочь жива. Он бережно хранил пинетку в надежде, что однажды найдет девочку, но с годами эта надежда таяла.

Возникло какое-то движение, прихожане встали со скамеек. Наверное, Кэтлин идет. Анджело обернулся и сквозь слезы на глазах узрел видение: по воздуху к нему приближалась девушка в кремовом платье, отделанном кружевом.

Не оглядывайся назад, смотри вперед, – подсказало ему сердце. – Призраки не согреют твою постель. Та, кто это сделает, – перед тобой.

Часть кладбища Фэйрвью-Лоун в Галифаксе была специально отведена под могилы жертв «Титаника», чьи тела подняли из воды. Более ста невысоких гранитных плит стояли в несколько рядов, у каждой лежали цветы. На некоторых уже высекли имена и даты, указывающие, когда именно останки были подняты на борт спасательного катера. Экипажи катеров собрали тогда страшную жатву… Может быть, где-то здесь покоится и муж Мэй, безымянный и неузнанный? Селеста вздохнула, сжала в руке букетик фиалок и пошла дальше по тропинке. Родди бежал впереди.

На кладбище царила тишина. Селеста нашла маленькую надгробную плиту, установленную над могилой неопознанного ребенка. В газетах много писали об этом несчастном малыше. Моряки, нашедшие его, так расстроились, что решили на свои деньги заказать ему памятник. Селеста поежилась: это мог бы быть Родди, возьми она его с собой в путешествие. Здесь, среди мертвых, мальчуган выглядел особенно полным жизни. Неужели она готова рискнуть и еще раз пересечь океан? Иного выбора у нее просто нет.

Если верить расписанию в газете, пароход в Англию отходит сегодня ночью. Селеста немного подождет, потом выдаст Сьюзан деньги на дорогу домой, придумает какую-нибудь отговорку насчет того, что ей нужно найти сведения о муже Мэй, съездит в порт и купит билет.

Втайне от Сьюзан она уже провела рекогносцировку – прогулялась вокруг порта и между прочим видела марширующих солдат – они грузились на военное судно. О войне в Европе говорят на каждом углу, однако Селеста пока не хочет задумываться об этом. Когда она и Родди сядут на пароход, времени будет предостаточно.

В висках пульсировала кровь. Сейчас или никогда, – решила Селеста. Ей не терпелось потратить деньги, спрятанные в потайном кармане. Они поедут вторым классом, чтобы не привлекать лишнего внимания. Кроме того, Селеста постарается запутать следы.

Мысль возникла у нее после скандала на «Титанике», когда выяснилось, что многие пассажиры едут под чужими именами. Селеста вспомнила ту французскую семью – некоего мистера Хоффмана, который выкрал своих сыновей во Франции, намереваясь увезти их в Нью-Йорк. Ее имя не будет совсем уж фальшивым – она лишь чуточку его изменит. Девичья фамилия Селесты, Форестер, близка к слову «лес». Слово «вуд» по-английски тоже означает «лес», значит, она возьмет фамилию Вуд. Так, теперь имя. Селестина звучит слишком необычно. Почему бы не воспользоваться своим вторым именем – Роуз? Итак, она поедет под псевдонимом Роуз Вуд. Это поможет сбить с толку преследователей.

Селеста покинула кладбище с тяжелым сердцем. Сколько утраченных надежд и мечтаний похоронены в этой земле… Пришло время проявить волю и твердость характера. Господь сохранил ей жизнь и дал силы сделать все необходимое для Родди. Возврата нет.

Сперва нужно отпустить Сьюзан. Селеста постояла, глядя на стройные парусники в гавани. Сохранять спокойствие было нелегко. Военные, выстроившись в колонны, поднимались по сходням на корабль. Родди возбужденно прыгал на месте и показывал на них пальцем:

– Смотрите, там солдаты!

– Тебе пора на поезд, – с улыбкой обратилась Селеста к Сьюзан.

Они двинулись в направлении вокзала, но девушка вдруг заупрямилась.

– Я должна остаться, мэм. Мистер Паркс наказал мне никуда от вас не отлучаться.

– Я все объяснила ему в письме. Написала, что хочу отдать дань памяти похороненным здесь, в Галифаксе, и разузнать, каким образом ведется опознание тел. Мы вернемся через несколько дней. – Селеста старалась говорить непринужденным тоном, чтобы не возбуждать у Сьюзан дальнейших подозрений.

– Но, мэм…

Глаза Сьюзан светились неподдельным участием. Конечно, она знает, что творится в доме. Догадывается ли, что это – прощание?

– Езжай. Доброго пути. Я попрошу носильщика взять твои вещи. Да, и спасибо тебе, – прибавила Селеста – не могла не сказать этих слов.

– За что, мэм? За то, что я выполняю свою работу? – Сьюзан удивленно посмотрела на хозяйку.

Селеста сунула ей в сумочку конверт и немного денег. Все, теперь она точно поняла, что происходит.

– Небольшой бонус, потрать его на себя. Ты была Родди хорошей няней. – Селеста стиснула ее пальцы. – Родди, поцелуй Сьюзан.

– Сьюзан поедет с нами. – Мальчуган насупил брови и крепко вцепился в руку девушки.

– В другой раз, милый. Сегодня Сьюзан нужно ехать домой, – улыбнулась Селеста. – Так ведь?

– Хочу Сьюзан, хочу Сьюзан! – все больше расходился Родди.

– Тебе лучше уйти, пока у него не началась истерика.

– Я не могу бросить вас. Позвольте мне остаться, мэм. Куда вы поедете? Вам нелегко, знаю, но я могу помочь. Пожалуйста, возьмите меня с собой. Я не хочу расставаться с Родди.

– Я бы очень хотела, Сьюзан, но не могу. Спасибо тебе за преданность.

– Где мне искать вам, мэм?

Селеста покачала головой. Едва сдерживая слезы, она распростерла руки и крепко обняла Сьюзан.

– Ты поедешь домой и скажешь моему мужу, что я велела тебе собрать вещи, запретила ехать с нами и силой усадила в поезд.

– Кажется, гонцов, приносящих дурные вести, убивают? – тихо произнесла Сьюзан.

– Только в книжках. Вот рекомендательное письмо. Оно поможет тебе найти другое место. От всей души желаю тебе счастья. Береги себя.

– Для меня было честью работать у вас, мэм. Вы – хорошая мать и поступаете так ради сына, а не только ради себя, я знаю. Удачи вам.

– Да, Сьюзан, удача нам понадобится. А теперь иди, пока над нами не начали смеяться.

Родди рыдал, непроизвольно чувствуя печальный момент. Сьюзан всхлипывала, прижимая к глазам носовой платок. В горле у Селесты стоял комок. К перрону подошел поезд, из него хлынула толпа с чемоданами и сумками: люди торопились в порт.

– Наверное, они все хотят попасть на родину, – заметила Сьюзан. – И все из-за войны…

– Ну, это случится еще не скоро, – небрежно отмахнулась Селеста. – Какое дело Англии до склок между Австрией и Германией?

Сейчас не до того, – подумала Селеста. Она чуть ли не затолкала Сьюзан в вагон и, натянуто улыбаясь, помахала рукой на прощание. Родди еще слишком мал и не подозревает, что больше не увидится с няней, вздохнула Селеста по пути к билетным кассам.

Очереди были длинными и беспокойными; в каждой находились нервные дамочки, которые совали свои билеты в лицо кассиру-контролеру.

– Те, у кого есть билеты, – налево, остальные – направо! – рявкнул он.

В толпе послышался недовольный ропот.

– У меня не две пары рук. Имейте терпение.

Родди потянул Селесту за юбку.

– Мама, я хочу пи-пи.

– Подожди чуть-чуть, – взмолилась она, боясь потерять место в очереди.

– Я постою за вас, – предложила женщина с приятным лицом. – Мужская комната вон там, – указала она.

На улице было тепло, и Селеста сняла пальто.

– Не могли бы вы подержать и это? – попросила она. Прочие вещи она решила взять с собой.

Родди повернул к мужскому туалету, однако Селеста отвела его в дамский – в этой сутолоке ребенок запросто может потеряться!

Когда они вернулись, Селеста принялась искать свое место в очереди, но добрая женщина исчезла, а вместе с ней – и пальто Селесты. Она металась в панике, спрашивала людей, но все лишь пожимали плечами.

– Всегда найдутся ловкачи, только и поджидающие удобного момента, мадам, – заметил какой-то мужчина. – Она удрала, едва вы отошли.

Раздосадованная, усталая Селеста не стала говорить мужчине, что он вполне мог бы и задержать мошенницу. Ей вновь пришлось встать в конец очереди, несмотря на то, что уже смеркалось.

– Следующий!

– Два билета до Ливерпуля, пожалуйста.

– Сожалею, мадам, раньше субботы ничего нет. Будьте любезны, ваш паспорт.

– Мой… что? – не поняла Селеста, протягивая кассиру два свидетельства о рождении, свое и Родди. – Я – британская подданная.

– Охотно верю, но в любом случае вас не пустят на борт без документов.

– С каких это пор? – выпалила Селеста, злая и напуганная. – Я прибыла сюда на «Титанике». Никто не спрашивал у меня паспорта.

– Прошу прощения, мадам… В апреле ввели новые правила. Все пассажиры, пересекающие границу, должны предъявить удостоверения личности.

– Вам недостаточно свидетельства о рождении?

– Извините, мадам, вам следует подать заявку на получение паспорта. Следующий!

Селеста не собиралась сдаваться – слишком далеко она зашла.

– Сколько времени это займет?

– Не могу сказать, мадам. Война, знаете ли.

– Война? Когда же она началась? – вскипела Селеста. Кровь прихлынула к ее щекам.

– Сегодня утром, в десять часов, мадам. Вы не читали газет? И солдат не видели? Англия и Германия находятся в состоянии войны, Канада высылает войска, а военные имеют приоритет перед гражданскими пассажирами. Пожалуйста, отойдите. Следующий!

Родди почувствовал подавленное настроение матери.

– Мама, мы поплывем на большом корабле?

– Не сегодня, милый, – выдавила Селеста.

Ей хотелось опуститься на землю и завыть от отчаяния. Куда теперь идти? Главное – время. Она должна вернуться до того, как Сьюзан передаст письмо Гроверу. Нужно найти ночной поезд, идущий на юг. Какой дурой она была, считая, что сумеет сбежать вот так просто!

Она в ловушке – либо до окончания войны, либо до тех пор, пока не достанет настоящий паспорт, чтобы выехать за границу. Вся ее напускная храбрость моментально улетучилась. Делать нечего – надо найти дамскую комнату и переждать там приступ паники, которая обволакивает, словно густой туман, и отрезает все мысли. Внезапно в голове у Селесты зазвучал знакомый голос, разрезающий туманную мглу, точно луч маяка.

– За каким чертом тебе возвращаться домой? За тумаками и оплеухами? Ты уже сбежала, девочка. Уноси ноги, и дело с концом…

– Но я не могу!.. – беззвучно простонала Селеста.

– Это еще почему? Кто будет искать Роуз Вуд, когда мир на грани хаоса? Беги, пока можешь, и не оглядывайся. Мы с тобой похожи, ты – одна из «непотопляемых». Ты справишься.

Селеста встала, ожидая увидеть за спиной Маргарет Браун, однако рядом никого не было. Осмелится ли она? Хватит ли ей решимости сесть в поезд и уехать куда глаза глядят? У нее есть доллары. Самое драгоценное в этой жизни – своего сына – она держит за руку. Все возможно, если сильно захотеть. И пускай нет возможности пересечь Атлантику – это не помешает Селесте убраться как можно дальше от Гровера Паркса.

Матери и ребенку легко затеряться в гуще народа.

Селеста впервые улыбнулась и зашагала к вокзалу.

– Спрячься в толпе, Роуз Вуд. Там тебя не найдут!

Дорогая Мэй!

Ты, наверное, задаешься вопросом, куда я пропала после моего последнего письма. Мы живем в столице Америки, временно остановились у друзей, но я уже подыскиваю постоянное жилье. Пока еще почту хоть как-то доставляют через океан, прошу тебя об огромном одолжении: пожалуйста, пересылай все письма, что приходят на мое имя, и особенно от мужа, мне сюда, а ему письма отправляй с маркой Личфилда. Прилагаю чек – ты не должна тратить лишние деньги из-за моего обмана.

Самое главное, чтобы Гровер думал, будто я дома и не намерена возвращаться. Более того, я усложню ситуацию еще сильнее и отцу буду писать так, словно мы по-прежнему находимся в Акроне. Ему лучше ни о чем не знать. Если ты возьмешься отправлять папины письма и при этом станешь указывать на конвертах мой нынешний адрес, я буду твоей вечной должницей. Прости, что обременяю тебя. Я действительно планировала приехать домой, но недостаточно хорошо подготовилась и была вынуждена изменить планы в последний момент.

Я пытаюсь обустроить для нас с Родди новую жизнь на новом месте. Какое-то время я буду зваться миссис Роуз Вуд. Сейчас мне важно сохранять инкогнито. «Да, видно, тот, кто начал лгать, не обойдется ложью малой…»[10]

Здесь очень интересно. Я занимаюсь бумажной работой в штабе Конгрессионального Союза за женское равноправие. Родди ходит в первый класс и понемногу привыкает к переменам в жизни. С волнением и страхом мы следим за событиями во Франции, куда в первых рядах отправились оба моих необузданных брата, опасавшихся пропустить самое интересное.

Как все изменилось за последние месяцы! Англия воюет, а мы превратились в беглецов. Тем не менее я не испытываю сожалений. «Титаник» научил меня, что человеческая жизнь бесценна, и в ней нужно радоваться, а не сносить муки.

Береги себя в эти неспокойные времена.

С любовью,

Селеста (она же миссис Роуз Вуд)

Мэй сидела на скамейке в парке, перечитывала письмо и качала головой. Кто бы мог подумать, что Селеста решится на такое! Как вообще она впуталась в эти безумные интриги? Ее муж сядет на первый же пароход и потребует возвращения беглянки. А что будет с бедным каноником, когда он обо всем узнает? Разве сможет она, Мэй, обманывать старика?.. Должна и сможет, покуда ее подруге угрожает опасность. Селесте она обязана жизнью.

В Личфилде кипела работа: горожане занимались размещением бельгийских беженцев и расклеивали плакаты, предупреждавшие о шпионах. На железной дороге выставили вооруженную охрану, через город постоянно шли войска. Грузовики и фургоны ползли нескончаемой вереницей, из-за этого невозможно было даже пересечь улицу. Мир сошел с ума. Селвин проходил армейскую подготовку, а его брата Бертрама уже отправили воевать за море.

Мэй катила коляску вверх по холму, направляясь к собору. Там, в тишине, хорошо просто посидеть и привести мысли в порядок. Собор повидал немало войн и выстоял в трудные времена, что подтверждали истрепанные боевые знамена, свисающие с потолка в боковых приделах.

В приделе Богоматери Мэй задержалась у торцевой стены, возле мраморной скульптуры «Спящие дети». Сестер Робинсон похоронили вместе. У Элизы Джейн загорелась ночная рубашка, и она погибла от ожогов, а Марианна умерла вскоре после нее от воспаления легких. Должно быть, родители горевали по дочерям так же сильно, как Мэй горевала по Элен. Столь ужасная смерть, и столь прекрасное отображение… Жаль, что Мэй не может прийти к могилам мужа и дочери, чтобы оплакать их. Никто не живет беззаботно, трудности есть у всех, теперь – и у Селесты. Нельзя бросать человека в беде, особенно друга. Селеста была Мэй доброй подругой, поддерживала ее в тот момент, когда Мэй осталась на свете совсем одна. Она обязана отплатить Селесте тем же. Мэй поможет ей всем, чем сумеет.

– Не хочу! – упрямился Родди.

Селеста знала, что сын терпеть не может вечерние собрания по четвергам. Все мальчишки из его класса бегут домой, а потом играют в мяч или катаются на велосипедах по вашингтонским улицам, и только он должен одеваться в парадный костюмчик, причесываться и встречать гостей. Родди ненавидит исполнять роль швейцара, когда девушки – и все выше его ростом! – одна за одной входят в дом и здороваются у дверей гостиной.

– Добрый вечер, миссис Вуд, как поживаете? Добрый вечер, Родерик, – с улыбкой говорили они, приседая в коротком реверансе, и впархивали в комнату.

Нарядные платья, локоны, ароматы розовой воды и лаванды… Родди разливал чай по фарфоровым чашкам на резном подносе, обносил по кругу тарелку с сэндвичами и трехъярусную конфетницу с миниатюрными пирожными, которые полагалось есть при помощи десертных вилок.

Каждой гостье надлежало прочесть стихотворение, заученное наизусть. Селеста тихонько подсказывала, если девушка запиналась, а Родди аплодировал и изображал восторг.

– Зачем нам все это? – не раз спрашивал он мать.

– Я обучаю барышень манерам и произношению, учу их держаться, как подобает настоящим леди, и этим зарабатываю на жизнь, – отвечала Селеста.

– Но я-то почему обязан сидеть и смотреть на них?

– Потому что ты, Родди, – мой лучший помощник. Мы с тобой делаем общее дело, а кроме того, пока я занята уроками, за тобой все равно нужно присматривать.

– Это должен делать папа, – возражал Родди.

– Не папа, а отец. Я уже объясняла тебе, мы больше не живем с отцом и еще долго к нему не вернемся.

По правде говоря, Родди почти не помнил отцовского лица. Со времени их побега на юг минул почти год. Поначалу они жили в помещении, набитом другими женщинами, и спали на раскладушках, пока Селеста наконец не сняла небольшой домик на Ди-стрит за Капитолийским холмом, неподалеку от Восточного рынка. Родди пришлось отдать в бесплатную публичную школу – ближайшую к дому, откуда он возвращался в синяках, до тех пор пока приятельница Селесты не обучила его приемам самообороны, которыми сама пользовалась в стычках с блюстителями порядка во время суфражистских выступлений.

Они нередко посещали митинги в защиту прав женщин, однако Селеста всегда держалась в задних рядах и сразу растворялась в толпе, если собрание становилось чересчур бурным или появлялись репортеры с фотоаппаратами.

Родди любил гулять по Моллу и стоять перед воротами Белого дома, толкаясь локтями с другими ребятишками. Пока матери шумно митинговали, дети гоняли мячик или тайком исследовали окрестности. Однако четверги были для него сущим наказанием, хоть и давали Селесте дополнительный доход. Она «облагораживала» молоденьких девушек, учила их выглядеть истинными леди, а не задиристыми чирикающими воробьями, в которых они превращались, спрыгивая с крыльца после двух часов утомительных занятий.

Идея организовать такой класс возникла у Селесты в ходе общения со знакомыми из Епископальной церкви Святого Иоанна, службы в которой иногда посещал Президент с семьей. Молодые жены высокопоставленных чиновников по вечерам брали у Селесты уроки этикета: как правильно сервировать стол, управляться с ножами и вилками, обращаться к тем или иным гостям. Другие совершенствовали дикцию, желая иметь такое же произношение, как у нее. Людям нравилась английская манера речи, неторопливая и сдержанная. Любой, кто приходил, желал иметь вид утонченного человека.

Селеста мучилась сомнениями, вправе ли была лишать сына нормальной семейной жизни. Ко всему прочему, теперь они бедны. Получив деньги, она пересчитывала их и каждый раз откладывала несколько долларов в особую жестяную банку с надписью «На возвращение домой».

– А где наш дом? – спрашивал Родди.

– За океаном, в городе под названием Личфилд.

Дом – там, где живут ее братья, вздыхала Селеста, – те двое в щеголеватой военной форме, что без улыбки смотрят на нее с фотокарточки на каминной полке. Иногда она доставала географический атлас и показывала сыну кусочки карты, закрашенные розовым цветом, – британские территории.

– Однажды мы уедем домой и будем в безопасности. Совсем скоро, Родди, – шептала она.

Порой Селеста разражалась слезами от переутомления. Делать вид, будто все в порядке, было нелегко. Престижный район Восточного рынка в основном населяли семьи морских офицеров, которым принадлежали дорогие, красивые дома. Селеста словно бы раздвоилась: в Вашингтоне она притворялась вдовой военного – якобы ее муж погиб в колониях и не оставил им с сыном средств к существованию, – и одновременно играла роль работницы офиса, современной женщины с модной стрижкой, в модной же укороченной юбке. Ей стоило огромных усилий покинуть Акрон и вырваться из когтей Гровера, а потом еще придумать себе легенду и носить вымышленное имя, скрывая правду, но все равно это гораздо легче, чем жить с мужем.

Как хорошо, что еще в Галифаксе она отослала в Англию свое письмо к Гроверу, в котором объявляла об окончании их брака. Селеста и теперь помнит его слово в слово. Она тогда сидела на вокзале и, обливаясь слезами от переполнявших ее чувств, писала на листке блокнота.

Не вижу смысла возвращаться к жизни, полной страданий и унижения, – тому существованию, которое я вела рядом с тобой. Я не допущу, чтобы мой сын рос, имея перед глазами столь ужасный пример отцовской жестокости.

Вероятно, ты задаешься вопросом, откуда у меня взялось мужество противостоять тебе. Поверь, когда в ту роковую ночь два года назад я смотрела на прекрасных, смелых джентльменов, которые жертвовали собой ради спасения женщин и детей, представить тебя среди них я не могла.

Сидя в лодке, я в глубине души знала, что ты любыми путями попытаешься выбить для себя место в шлюпке, как некоторые другие мужчины из первого класса… Я давно мечтала, чтобы ты исчез из моей жизни, однако, в отличие от несчастных женщин, лишенных даже возможности попрощаться с любимыми мужьями, я не уйду безмолвно и любезно предоставлю тебе объяснения причин, по которым наш брак более не может продолжаться.

Когда ты будешь читать эти строки, я буду очень далеко, в кругу своих соотечественников – там, где мне не нужно бояться, что любое неверное слово приведет к побоям и унижению. Обратись к своей совести и спроси ее, отчего ты ведешь себя так грубо и агрессивно, словно испорченный ребенок, который добивается своего исключительно с помощью истерик.

Не перестаю поражаться, как тебе удалось вскружить мне голову. Ухаживая за мной, ты был невероятно добрым и милым, но стоило мне стать твоей женой и оторваться от всех, кто меня любил, как в тебя словно вселился дьявол. Ты стал холодным и жестоким, а ведь я всего лишь хотела дарить тебе любовь и нежность, растить твоих детей и быть хорошей супругой.

Мне нужно было оказаться на краю гибели, чтобы понять – ты навсегда останешься таким, если не заглянешь в глубины собственного сердца и не избавишься от демона. Покуда этого не произойдет, я не вернусь в тюрьму, каковой был для меня наш брак, и не позволю нашему сыну быть свидетелем твоей чудовищной жестокости. Страшно даже подумать, что грозило бы ему, посмей он когда-нибудь восстать против тебя.

Тебе никогда не говорили, что на мед ловится больше мух, чем на уксус? Доброе слово творит чудеса, а нежность – ключ к женскому сердцу. Боюсь, ты серьезно болен и нуждаешься в Великом Целителе, в чьих силах излечить любые душевные язвы.

Я более не желаю видеть и слышать тебя в этой жизни. И не обвиняй меня в похищении ребенка – я лишь предоставила ему шанс жить в окружении любящей и заботливой семьи.

Селестина

Письмо получилось суровым и резким, однако Селеста не изменила бы в нем ни слова. И только опустив конверт в почтовый ящик, она почувствовала, как с плеч свалилось огромное бремя. Сожалений Селеста не испытывала, осталось лишь печальное осознание, что они с самого начала не подходили друг другу, а ее невинность и наивность послужили поводом к тому, что жестокое обращение сходило Гроверу с рук слишком долго.

Мэй выполняла свою часть работы по запутыванию следов – делала так, будто бы Селеста писала из Англии. Мэй пересылала ей всю корреспонденцию – многочисленные письма от Гровера, от его адвокатов, от Хэрриет, но все они оставались нераспечатанными. Селеста прочтет их позже, когда наберется сил. Гровер не будет преследовать беглую жену, пока идет война, но по ее окончании вполне может взяться за поиски. Нужно быть начеку.

Когда Селеста приехала в Вашингтон, податься ей было некуда, и она в отчаянии обратилась к местному обществу суфражисток. Незадолго до этого по городу прокатилась цепочка арестов, а тех, кто объявил голодовку, в тюрьме кормили насильно, поэтому активистки суфражистского движения организовали убежище для женщин, пострадавших от действий полиции, – специальный дом, где они могли восстанавливаться вдали от посторонних глаз. Поначалу Селеста служила «девочкой на побегушках», не гнушалась самой черной работы, лишь бы иметь ночлег для себя и сына. Состояние, в котором привозили некоторых женщин, повергало ее в шок. То, что перенесла она, не могло сравниться с их муками, и все потому, что защитницы женских прав шли на пытки добровольно, отстаивая свои убеждения. Изможденные тела, пересохшие глотки, разбитые лица, затравленное выражение глаз – разве могла Селеста не проникнуться к ним сочувствием? Опытных, прошедших огонь и воду суфражисток присутствие Родди немного отвлекало, на час-другой позволяло забыть о боли и страданиях.

Работая в штабе суфражисток, Селеста встретила немало храбрых незамужних женщин, попирающих условности. Все они были активными борцами за женские права, отважными и бескомпромиссными. Сносила бы хоть одна из них издевательства мужа так долго, как Селеста? Их не пугают ни тюремные застенки, ни публичное осмеяние, ведь у них есть общее дело и верные подруги. А Селеста так давно лишена женского общества, женской дружбы…

«Если берешься за плуг, нельзя останавливаться, пока не дойдешь до конца борозды», – повторяла лидер суфражистского движения Элис Пол.

Селеста «взялась за плуг» в ту самую ночь, когда покинула Галифакс, села в длинный поезд, идущий на юг, и написала письмо Маргарет Тобин Браун, в котором просила совета. Их встреча произошла в вестибюле отеля «Уиллард», среди пышного великолепия мраморных колонн и натертых до блеска полов. Слова, сказанные Молли Браун, придали Селесте мужества начать новую жизнь.

Гровер пока не нашел ее, однако Селеста не теряла бдительности. Его цель – Родди, а не она. Скорее всего, в Англии он наймет частных сыщиков, стало быть, лучше спрятаться в Штатах, и самое подходящее место для этого – столица, где больше всего народу. По крайней мере, у нее есть возможность зарабатывать и как-то выкручиваться.

Правду знает только Мэй. Она старается сообщать обо всем, что происходит дома, и в то же время не задает лишних вопросов. А Селеста… Селеста должна крепко держаться за плуг и распахивать новое поле ради будущего своего сына. Она уже пожертвовала этим будущим, когда рванулась к свободе. К сожалению, средств на обучение Родди в частной школе у нее нет. Мальчик растет, становится все более упрямым и дерзким, а иногда в глазах у него проблескивают вспышки раздражения, в точности как у Гровера.

Что еще ей остается? По четвергам за вечер она зарабатывает больше, чем за неделю посильных трудов в штабе. Она и сын хорошо одеты, снимают недурное жилье в приличном районе. Мэй прислала ей несколько предметов из старинного китайского сервиза. Каким-то чудом бесценный фарфор не побился в дороге и вызвал немало восхищения у учениц Селесты. Чашки и блюдца хранят аромат дома, однако в случае крайней нужды с ними придется расстаться.

Селеста сознательно держалась на расстоянии от молодых замужних соотечественниц, с которыми сталкивалась в церкви. Эти только и говорят что о возведении нового собора и активно собирают средства на строительство. У Селесты нет ни денег, ни интереса к этому мероприятию, каким бы красивым ни обещал стать новый храм. Она тоскует по старинным стенам Личфилдского собора, по его покою и тишине.

Чтобы попасть в Англию, она подала заявку на оформление нужных документов, однако правила паспортного контроля ужесточились, и Родди придется ехать по ее бумагам. Селеста заявила, что отец мальчика умер и, соответственно, она вдова. Иного выхода просто не было. Все отложенные деньги до последнего пенни предназначались на покупку билетов и приготовления к отъезду.

Как они там устроятся, не имеет значения. За последний год Селеста твердо усвоила, что нужно стараться выживать на самые скромные средства, уметь при необходимости искажать правду и не загадывать далеко наперед. За это время она так изменилась, что почти себя не узнавала: стала старше, осторожнее в отношениях с людьми, бережливее и больше не поддается на внешний блеск.

А чему удивляться? Женщина, которая выдержала схватку с океаном и не погибла в катастрофе «Титаника», знает, насколько драгоценна человеческая жизнь. Та, которая терпела унижение и физическое насилие от рук тирана-мужа, не боится трудностей самостоятельного существования. И пусть она из месяца в месяц перебивается с хлеба на воду, своим скудным бюджетом она распоряжается не хуже государственного казначея.

Ясно одно: натруженная рука Селесты словно приросла к этому проклятому плугу, и она не бросит его, особенно теперь, когда уже виден конец борозды. Никто не сможет ей помешать.

Дорогая подруга!

Очень прошу, прочти сперва то письмо, что вложено в конверт, и только потом – мое. Не знаю, какими словами выразить мои глубочайшие соболезнования в связи с твоей утратой. Бертрам был убит в бою неподалеку от места под названием Нёв-Шапель[11]. Как и многие другие студенты, он добровольцем пошел в армию. Новенькая офицерская форма, в которой он заходил попрощаться, была ему очень к лицу. И вот теперь он принес величайшую жертву, как пишут в газетах. Репортеры всегда преподносят смерть как нечто тихое, светлое и достойное. Но мы-то с тобой знаем, что это не так.

Я понимаю твою беспомощность, ведь сейчас, в горе, ты не можешь быть рядом с отцом, но, поверь, он окружен добрыми друзьями, многие из которых тоже лишились сыновей и внуков.

Горожане стараются не терять мужества и присутствия духа. Женщины устраивают благотворительные концерты и шьют обмундирование. И хотя такие собрания не для меня, я тоже стараюсь быть полезной и подаю чай на вокзале солдатам из проходящих отрядов. Сколько из них вернутся домой? На сердце у всех тяжело, денег не хватает, да и зима выдалась длинная, однако цветущие сады в Личфилде не ведают о войне и доставляют нам бесконечную радость.

Элла тоже растет и становится настоящей болтушкой. Я устроила ее в ясельную группу школы Мериден-хаус, где она может играть с другими детьми. Я – ужасная отшельница, а она любит находиться в компании, поэтому с моей стороны было бы несправедливо держать ее взаперти. Элла служит утешением твоему отцу, который балует ее сладостями сверх меры, так что я даже опасаюсь, как бы она не лопнула. Она – моя ежедневная забота и мое счастье.

Жаль, что в эти печальные времена я не могу взять тебя за руку. Ничего, война скоро закончится, и ты воссоединишься с любимой семьей. Да хранит тебя Господь и бережет в милости своей.

Мэй

P.S. Только что прочла страшную новость о затоплении пассажирского лайнера «Лузитания»[12] у побережья Ирландии. Погибли тысяча двести человек. Только мы знаем, каково было тем, кто принял смерть в воде. Страшные воспоминания не дают мне уснуть. На борту «Лузитании» находились американцы с детьми. Германия заплатит за это чудовищное преступление.

Дорогая Мэй!

Надеюсь, рождественская посылка дошла благополучно, а то ходят слухи, что в порту воруют. Отличная мысль – нумеровать наши письма. Теперь мы будем знать, если какое-то из них задержится в пути. Полагаю, масло, тушенка и другие консервы вам пригодились. Говорят, у вас совсем плохо с продуктами, а отец всегда любил вкусно поесть.

У нас все более-менее благополучно. Я сильно расстроилась, узнав о ранении Селвина в битве на Сомме[13], однако питаю надежду, что он полностью поправится, ведь ты говоришь, что врачи в госпитале поставили его на ноги. Я обязательно напишу домой, только попозже, так как папа дал понять, что еще не готов к переписке. Мне до сих пор не верится, что я больше никогда не увижу Берти.

Рада, что ты перебралась в новое жилье у Стоу-пул. С этого места открывается хороший вид на шпили собора. Когда-нибудь и я вновь увижу «Трех дев».

Если Америка вступит в войну, у меня есть шанс устроиться на работу в правительственное учреждение. Если позволишь, я немного объясню. Замужних женщин туда не берут, а вот вдовам разрешается как минимум пройти собеседование. Я по-прежнему даю уроки этикета. Друзья моих друзей поддерживают меня в этом начинании. Я предложила всем своим ученицам прочесть один и тот же роман, а потом обсудить его. Уверена, некоторые из этих барышень в жизни не читали ничего, кроме модных журналов. Тем не менее получилось очень интересно.

Если Америка вмешается в военный конфликт, ужасная война в Европе сразу закончится. Чтобы представить военную мощь этой страны, нужно увидеть ее армию. Америка собрала под свои знамена миллионы молодых парней. Теперь дело непременно сдвинется с мертвой точки.

Будь любезна, скажи мне со всей откровенностью: папа что-то подозревает? Я должна рассказать ему об истинном положении вещей, но пока не хочу еще больше огорчать его плохими новостями. Ему сейчас и без того есть о чем волноваться.

Брак моих родителей был образцом супружеской любви, дружбы и доверия. Папа разочаруется во мне, узнав, что я не сдержала клятв, принесенных у алтаря. Как всегда, ты – мои глаза и уши; просто передать не могу, какое облегчение – иметь подругу, которая знает всю правду.

Надеюсь, блузка тебе подошла, а платье придется малышке Элле впору, когда она чуть-чуть подрастет. Эти вещи отдала одна богатая дама, из тех, чьи дочери посещают мои уроки. Она и не догадывается, что кое-какие вещички я ношу сама.

Понравилась ли папе наша фотография? Родди идет матросский костюмчик, верно?

С нетерпением жду твоего следующего послания. Когда-то ты говорила, что не умеешь писать письма, а теперь мне даже не сравниться с тобой в эпистолярном искусстве.

Твоя любящая подруга,

Селеста-Роуз

Мэй вздохнула. Селеста не знает, как серьезно ранен Селвин, причем пострадало не столько его тело, сколько разум. Каноник Форестер навещает сына в психиатрической больнице, где офицеров лечат от «боевого посттравматического синдрома». Селвин не разговаривает и ничего не слышит, а только смотрит куда-то в пространство, словно в некий иной мир, по секрету сказал Мэй каноник. Она не знала, чем утешить старика.

– Хорошо, хотя бы дочь находится в безопасности, вдалеке от ужасов войны, – говорил он. – Я не вынесу, если с моими детьми еще что-то случится.

Тогда-то Мэй и предложила канонику помощь: она переедет в Ред-хаус и сама будет присматривать за домом. Там квартировали солдаты, и миссис Аллен, приходящая прислуга, явно была не в восторге от состояния комнат. Сад перекопали на овощные грядки, Элла обожала играть в нем и гонять кроликов.

Мэй охотно сбегала из колледжа. Флорри Джессоп по-прежнему цеплялась к ней по поводу и без повода, передразнивала манеру речи Мэй, прятала швабры и тряпки, задирала ее, провоцируя ссору. Мэй знала, что однажды не выдержит и задаст несносной женщине трепку. Те, кто вырос в сиротском приюте, умеют постоять за себя.

Копаясь на грядках, Мэй забывала обо всех неприятностях. Пускай приходится повозиться, но работа, да еще на свежем воздухе, – лучшее средство от плохого настроения. Элла крутилась рядом, тоже старалась сделать что-нибудь полезное. Кто эта темноволосая девочка с глазками-вишенками? Где она родилась? На кого похожа? Почему из всех занятий больше всего удовольствия доставляет ей рисование? Как я могла перепутать ее с родным ребенком? – не переставала спрашивать себя Мэй.

С годами груз тайны обременял все сильнее. Что это было – единственно верное решение ради благородной цели или жестокость в потакание собственному эгоизму? Мэй не покидала мысль, что кто-то где-то до сих пор оплакивает утрату ребенка. Судьба ли свела их вместе? Суждено ли было «Титанику» пойти ко дну?.. Мучительные думы неотступно преследовали Мэй; она боялась, что сойдет с ума, если поддастся им.

А потом взгляд ее падал на Эллу, которая проказничала на грядках.

– Эй, юная леди, а ну-ка перестань вырывать морковку!

Элла с ней, а она с Эллой, и этого теперь не изменить.

Очнувшись, рядовой Анджело Бартолини обнаружил, что лежит – весь в поту – на койке в больничной палате. Как он сюда попал? В горле саднило, грудь словно придавило тяжелой каменной плитой.

– С возвращением в мир живых, сынок. Ты – счастливчик, один из немногих, кому удалось обмануть смерть, – сказал человек в белом халате, который стоял возле койки Анджело.

Анджело не смог ответить – мозг отказывался переводить мысли в слова. Он поднял глаза на потолок; даже думать и то больно. Минуту назад он был во дворе позади казарменных бараков, играл в бейсбол и ожидал транспортировки на судно, идущее в Европу. Где он сейчас? Все слилось в мешанину из боли, жара и странных грез. Он видел, как Мария с улыбкой простирает к нему руки и зовет к себе; чувствовал, как его несет навстречу ей, а потом… пустота.

– Ты переболел гриппом, парень, причем в самой тяжелой форме. Сейчас худшее позади. Твоя жизнь вне опасности.

– Dove sono?[14] – прохрипел Анджело. Он попал в первую волну призыва, в пехотный полк, и вместе с другими новобранцами проходил боевую подготовку, чтобы затем отправиться во Францию и участвовать в мощном наступлении.

– Говори по-английски.

В голове всплывали обрывки воспоминаний: Кэтлин машет ему на вокзале; маленький Фрэнки плачет, увидев отца обритым и в шинели; Джек – еще грудной младенец… Анджело мог бы подать прошение об освобождении от военной службы, но как настоящий патриот счел за честь послужить своей стране. Ничего, семья как-нибудь справится без него.

Он заполнил бумаги, прошел медицинский осмотр, несколько недель провел в тренировочном лагере, где новобранцев готовили к боевым действиям. Вместе с другими солдатами изнывал от тесноты и жары в душных бараках. Многие простужались, чихали и кашляли, однако ничего похожего на то, что приключилось с ним, не было. Анджело помнил, как стоял в вагоне поезда, который должен был отвезти их в порт, – его тошнило, бил озноб, кружилась голова. Перед самым отправлением Анджело рухнул на пол. Его лицо встретилось с каменными плитами, сознание отключилось. Сколько времени он здесь провел?

– Тебя уже записали в покойники, но оказалось, что ты крепкий сукин сын! Ты все еще в Штатах.

Анджело не понимал и половины слов доктора. Перед глазами стоял туман.

– Когда меня выпишут?

– Ну-ну, не торопись. Сперва нарасти немного мяса на костях.

Он вновь попытался встать, однако помешало сильное головокружение. Где его приятели, Бен и Павло, где все ребята, вместе с которыми он тренировался много недель?.. Дыхание давалось с трудом, как будто в груди дырка и через нее выходит весь воздух.

У санитарок ушло несколько дней, чтобы заново научить Анджело передвигаться на негнущихся ногах, прежде крепких и мощных, как стволы деревьев, а теперь превратившихся в иссохшие палки. Анджело испытывал жгучий стыд за то, что валяется на больничной койке, а не воюет на фронте. Надо же, застрял в госпитале! Каждый день сюда привозят десятки больных и раненых солдат, а по ночам вывозят на каталках мертвых, освобождая места. Какого черта он тут торчит?

Радуют только письма от Кэтлин. Эпидемия накрыла все Восточное побережье, но особенно свирепствует в Филадельфии и в других портах, где скапливалось большое количество солдат. Кэтлин и дети полощут горло каким-то снадобьем, которое, по словам дяди Сальви, излечит всех на свете, и пока болезнь обходит их стороной.

Анджело и так считал себя неважнецким героем, а тут еще доктор после осмотра нанес последний удар по его самолюбию.

– К строевой не годен, – сообщил он, показывая пальцем на грудь Анджело. – Осложнение после гриппа. Что ж, лучше больное сердце, чем оторванная голова. Серьезные нагрузки запрещаются, прежде всего нужно восстановить мышечную массу.

– Как же я смогу обеспечивать семью? – горестно воскликнул Анджело. – На что я такой нужен?

– Со временем поправишься, – утешил доктор. – У тебя молодой и сильный организм, ты выжил, тогда как тысячи твоих товарищей погибли.

Совсем не этих слов ожидал Анджело. Как он сможет смотреть людям в глаза, если ни разу не выстрелил во врага из винтовки? Он докажет, что врачи ошибались насчет него.

Пока, однако, ему остается лишь надеть гражданский костюм, взять чемодан и держать путь обратно в Нью-Йорк. Сидя в вагоне и тяжело, с присвистом, дыша, Анджело ощущал себя стариком. Ему казалось, что люди смотрят на него как на дезертира.

Кэтлин встречала его на вокзале Гранд-Сентрал. Завидев мужа, она бросилась ему на шею и чуть не задушила в объятиях.

– Я так переживала! «Испанка» повсюду, поэтому я не стала брать с собой детей. Доктора говорили, ты можешь умереть, – всхлипнула она.

– Теперь из меня солдата не выйдет, – мрачно промолвил Анджело.

– Неважно. Главное, ты вернулся целиком, с руками и ногами, а значит, мне повезло больше, чем многим соседям. Держись за меня, и идем. У тебя утомленный вид.

Анджело был обессилен, словно из него вытекли все жизненные соки. Кэтлин пока не должна знать о его больном сердце, нечего ей расстраиваться. Ему просто нужно время на поправку, иначе он больше не сможет чувствовать себя настоящим мужчиной.

Дорогая Селеста!

Твоя посылка благополучно дошла, на этот раз ее даже не вскрыли. Какие замечательные лакомства ты нам прислала! Спасибо от всех нас.

Наконец-то первое мирное Рождество. Мы здесь неустанно молились, чтобы этот кошмар, именуемый войной, поскорее закончился. После нескольких дней эйфории в связи с перемирием[15] общее настроение резко упало. Все, кто потерял в войне близких, не находят в себе сил праздновать ее окончание.

Мы чтим память тех, кто уже не сядет за стол с семьей, не попробует сливовый пудинг и не споет рождественские гимны у елки. Продуктов по-прежнему не хватает, но я специально припасла несколько талонов, чтобы побаловать Эллу подарками. Благодаря твоему брату Дед Мороз положит ей в чулок сладости и самодельные игрушки.

Селвин вернулся в Ред-хаус. Лицо у него в шрамах. Он закрывается в сарае и чинит там всякие поломанные вещи, а я вместе с твоим отцом навожу порядок в саду. Селвин почти не разговаривает со мной, поэтому я очень удивилась, когда увидела в коридоре игрушечную колыбельку. Он соорудил ее из обломков досок, отшлифовал и покрыл лаком до блеска, так что она выглядит как новенькая. Дед Мороз спустит ее по трубе в сочельник специально для кукол Эллы. Элла обожает играть в куклы, хотя держит их в строгости, словно настоящая учительница.

Ну а теперь моя главная новость: я все-таки сделала это – задала перцу Флорри Джессоп и распрощалась с ней! Она зашла слишком далеко. Я рассказывала одной из поварих о чудесном подарке Селвина, а Флорри начала говорить гнусности – дескать, я добилась этого подарка определенным способом, якобы постоянно бегаю в дом, чтобы утешить солдатика, и все в таком духе.

Спросишь, разозлилась ли я? Не то слово. С размаху влепила Флорри затрещину. Она получила по заслугам, только вот все это произошло на глазах у смотрительницы колледжа, и та моментально уволила нас обеих. Я оказалась без работы, с ребенком на руках, да еще как раз тогда, когда студенты толпой начали возвращаться в колледж (некоторые – после тяжелых ранений).

В общем, я уже собирала вещи, и вдруг случилось нечто удивительное. Несколько работниц встали на мою сторону и рассказали хозяйке, как изводила меня Флорри Джессоп все эти годы и какие гадости от нее я терпела. В конце концов, к моей радости, Флорри велели выметаться, а меня оставили.

Я в общих чертах рассказала об этом случае твоему отцу, ведь в Соборном дворе слухи распространяются быстрее пожара. Он поинтересовался, не хочу ли я сменить место – например, помогать миссис Аллен в Ред-хаусе и прибираться в домах у других служителей собора. Очень мило с его стороны, правда? Я подумаю над этим предложением, хотя Селвину вряд ли придется по душе, что под ногами у него будут путаться сразу две женщины. Иногда он бывает очень мрачным.

Знаешь, после истории с Флорри я вновь ощутила в себе огонек, который, как мне казалось, погас навсегда. Может быть, я все-таки не совсем чужая в этом городе.

Будем надеяться, что следующий, 1919 год принесет нам облегчение и подарит новые надежды.

С любовью,

М.

Квартиру, расположенную в стороне от Брум-стрит, Кэтлин содержала в идеальной чистоте. Ни единая пылинка не имела шанса осесть в ее владениях. Если какая-нибудь муха и осмеливалась залететь в квартиру, то натыкалась на препятствие в виде сетки из мелкого тюля, набитого на окно. Правда, до шестого этажа мухи почти не долетали.

Семья Бартолини снимала квартиру из трех комнат, столовой с водопроводом и еще одного маленького закутка, где размещалась складная кровать для детей, Джека и Фрэнки. А скоро и третий ребеночек родится – Кэтлин молилась о девочке.

С возвращения Анджело минуло почти два года. Он жаловался на боли в спине, и Кэтлин старалась помогать ему в фруктовой лавке, доказывая, что она не изнеженная лентяйка, а трудолюбивая пчелка, успевающая и за прилавком стоять, и заниматься растущим семейством.

Она выходила замуж только за Анджело, а не за весь буйный выводок Сальви – гурьбу темноглазых итальянских сорванцов с непослушными кудрями, которые вечно задирали друг дружку и носились как сумасшедшие.

Супруги могли позволить себе три комнаты вместо одной, и все же мысль о том, что придется кормить еще один рот, пугала Кэтлин. Иногда она сомневалась, правильно ли поступила, оставшись в Нью-Йорке после эпидемии. Родня умоляла ее вернуться домой, но к чему? Растить картошку на дядиной ферме или наняться прислугой в поместье к каким-нибудь англичанам? Да и проблем дома хватало. Нью-Йорк же сулил будущее, особенно после рождения двоих сынишек. Сестра, которая утонула на «Титанике», едва ли осудила бы Кэтлин за ее новую жизнь.

Анджело по-прежнему цеплялся за свои странные теории насчет жены и дочки, хотя никогда не говорил о Марии и Алессии, чье фото повесил на стене в спальне. На полке под фотографией он устроил небольшой алтарь, украшенный свечами, письмами, газетными вырезками и крохотной пинеткой, отделанной кружевом. Анджело был убежден, что она принадлежит его дочери. Всякий раз, когда приближалась годовщина катастрофы – даже теперь, семь лет спустя, – он делался тихим, задумчивым, постоянно молился и жег свечи. Эти двое, словно призраки, вечно стояли в изголовье супружеской кровати. Когда Кэтлин начинала упрекать Анджело, тот молча уходил, не желая глядеть на ее слезы.

– Дай им упокоиться с миром, – говорила она. – Теперь мы – твоя семья. Джеки и Фрэнки – твои сыновья и наследники. У меня просто сердце разрывается, когда ты смотришь не на нас, а на них… Ты нас не любишь?

Анджело разворачивался к ней спиной, и тогда Кэтлин просто вскипала.

– Женщина, не мешай мужчине молиться! – резко отвечал он.

– У него что-то с головой, – как-то пожаловалась она отцу Бернардо. – Он боготворит их, будто они все еще живы. Что мне делать? Разве могу я сравниться с призраком прекрасной молодой жены и матери, которая никогда не состарится и не растолстеет, которая не выходит из себя, если дети устроили беспорядок?

– Где беспорядок – там жизнь, Кэтлин. Помни, это признаки того, что ты живешь, взрослеешь и меняешься, тогда как они застыли в одной поре. В глубине души Анджело сознает, что их давно нет, однако по сей день винит себя. Он изводит себя всякими «если бы», от которых дьявольски трудно избавиться.

– Эта пинетка, она просто сводит его с ума! Анджело думает, я не знаю, что он до сих пор ходит по всем лавкам, куда привозят итальянские ткани и кружево, и спрашивает, не из той ли она местности. Он верит, что пинетка из его родной деревни. У меня такое чувство, будто нас ему мало.

– Дай мужу время, Кэтлин. Только время облегчит его боль.

– Святой отец, прошло уже семь лет. Я не хочу видеть эти глаза всякий раз, когда вытираю пыль, а пыли у нас много – стоит только раскрыть окно, как она летит в дом, да и дети заносят ее с улицы. А открытки и вырезки из газет, приколотые булавками… Анджело собирает все, что связано с «Титаником»! Когда же он остановится? Эти люди мертвы, а мы живы.

– Моя дорогая, не все так просто. У каждого есть прошлое, с которым нужно жить. Ты занята детьми, а у Анджело полно времени размышлять о том, чего уже нельзя изменить.

– Что мне делать? Надо что-то решить, ведь малыш уже на подходе, – вздохнула Кэтлин, положив руку на живот. – Если родится девочка, Анджело хочет назвать ее в честь Алессии.

– Элис – имя доброй христианской святой, – улыбнулся священник.

– Простите, святой отец, но это еще одно напоминание. Новорожденной нужно дать собственное имя, а не называть именем мертвого ребенка.

– Ты и в самом деле ревнуешь мужа к этим бедняжкам?

– Да, святой отец, и ничего не могу поделать.

Кэтлин пристыженно опустила голову.

– Тогда молись и получишь ответ, дитя мое. Иди с миром и больше не шуми.

Лето становилось все жарче, живот Кэтлин – все больше. Она перестала обращать внимание на миниатюрный алтарь и даже уже не вытирала пыль вокруг него. Иногда ей казалось, будто глаза с фотокарточки сверлят ей спину, и ощущение было очень неприятным. Однажды утром она так разозлилась из-за этого, что швырнула в угол комнаты щетку для волос. Фотография Марии упала со стены, стекло треснуло.

Кэтлин в испуге ахнула.

Стекло в рамке нужно заменить, иначе Анджело рассердится. Кэтлин вытащила желтовато-коричневую карточку и сунула ее в свой ящик комода, а крохотный башмачок завернула в тонкую папиросную бумагу и спрятала в льняной чехол для пеньюара, которым никогда не пользовалась.

Ничего, подождут, решила она. Ну а с беспорядком она справится: отодвинет умывальник, вытрет полку и вытрясет всю грязь из этого угла.

Кэтлин с энтузиазмом взялась за дело: убрала мусор, оттерла с деревянной поверхности потеки свечного воска, натерла до блеска все вокруг, включая пол. Она аккуратно сняла пожелтевшие вырезки со стены. Под ними обнаружились светлые пятна. Подтащила колыбельку: та прекрасно поместилась в нише у камина. Перестановка мебели – лучшее средство освежить вид небольшой комнаты. Белые пятна на обоях Кэтлин закрыла, повесив туда семейные фото. Уголок готов и ждет нового младенца.

Это словно стало знаком. Той же ночью у Кэтлин начались схватки. По счастью, все прошло очень быстро, и на рассвете ее мечта осуществилась: она родила прелестную девочку с шапкой огненно-рыжих кудряшек.

Анджело ждал за дверью, а когда увидел маленькую дочурку, его глаза засветились радостью.

– Это девочка, Анджело, ангелочек Пресвятой Девы. Отец Бернардо говорит, что имя ей должна дать я. Новая душа в новой стране, так что и имя у нее будет американское: Патриция Мэри. Ну, как тебе?

К удивлению Кэтлин, Анджело не стал возражать, да и перемены в комнате заметил не сразу.

– Не волнуйся, ничего не пропало, – улыбнулась она и показала на ящик комода. – Можешь любоваться, когда захочешь. Фотография просто упала со стены, – прибавила Кэтлин, зная, что в воскресенье исповедается в грехе лжи.

Анджело ничего не ответил. Он даже не слышал ее слов, очарованный красотой новорожденной дочери.

– Bellissima Patrizia[16], – проворковал он.

– Благодарю тебя, Пресвятая Дева. – Кэтлин обратила взор на фигурку Богородицы, стоявшую на полке. – Теперь у нас и вправду начнется новая жизнь.

Анджело улыбался, склонившись над колыбелью. Он-то знает, как все обстоит на самом деле. Смущенное лицо Кэтлин лучше всяких слов говорит о маленьких полуправдах. Анджело читает по нему, точно по книге. Тем не менее на этот раз она права. Господь в своей милости уже трижды возместил его утрату. Конечно, он все равно не перестанет думать о первой жене и ребенке, но посвященный им алтарь нужно спрятать глубоко в сердце, убрать с глаз Кэтлин, чтобы не огорчать ее. Малютка Патриция – дар Господний, дитя, рожденное в любви. Теперь Анджело нужно дать образование обоим сыновьям и собрать приданое для дочки; придется немало поработать и кое в чем ужаться. Дети – на первом месте.

Как-то утром отец Бернардо подошел к Анджело после мессы и по-доброму предостерег:

– Ты сойдешь с ума, сынок, если не отпустишь свое горе. Не оскорбляй живых, а мертвые давно обрели покой в ином мире. Будь благодарен за то, что тебе даровано…

Вопреки всему, слабая надежда в сердце Анджело не угасала. Он никому не рассказывал о том, что, будучи при смерти, видел Марию, которая простирала к нему руки, при этом ребенка с нею не было. Наверняка где-нибудь кому-нибудь что-то известно. Эта мысль мучила Анджело больше всего, и ни один священник в мире не мог задуть в нем огонек надежды.

Мэй торопливо шагала через Соборный двор. Сегодня – пятница, день празднества по поводу заключения мира[17], поэтому нужно купить кое-что на рынке: свежий хлеб, овощи и сыр. Ей нравится готовить для каноника суп, которого хватает на все выходные. Мэй забыла, что площадь перекрыли из-за предстоящего парада. Звонари Личфилдского собора готовились к завтрашним торжественным звонам. А сегодня днем в школах состоятся детские праздники. Элла прямо трясется от нетерпения.

Мэй свернула в маленький дворик, мощенный булыжником, и увидела высокого мужчину в дорогом костюме. Он вертел головой по сторонам, разглядывая красные кирпичные дома эпохи Тюдоров с открытыми балками. Мэй уже привыкла, что туристы постоянно забредают сюда полюбоваться старинными зданиями.

– В каком доме живет каноник? – спросил незнакомец, и его серые глаза недобро сверкнули.

Уловив резкий американский акцент, Мэй непроизвольно напряглась.

– Кого именно из каноников вы желаете видеть, сэр? – Мэй изобразила улыбку, хотя сердце бешено заколотилось у нее в груди.

– Все трезвонят и трезвонят, – раздраженно произнес мужчина, махнув рукой в сторону собора. – Сам себя не слышишь. Мне нужен Форестер, каноник Форестер.

– Идемте, я вас провожу, – сказала Мэй, решив потянуть время.

Сердце по-прежнему глухо стучало. Она узнала этого человека по свадебной фотографии, которой так дорожил отец Селесты и с которой сама тысячу раз стирала пыль. Гровер Паркс, собственной персоной. Явился за своей женой. Боже, хоть бы оказалось, что каноник где-нибудь в соборе или навещает больных!

У Мэй есть ключ, только ему не надо знать об этом. Чужак не догадывается, кто она. Может быть, указать ему на другой дом – тот, чей хозяин-священник куда-нибудь уехал на праздники? Тогда он постучится и уйдет, а когда придет в следующий раз, уже к канонику Форестеру, все равно никого не застанет – Мэй об этом позаботится.

– Интересно, кто тут живет, в этих тесных коробочках? Здесь даже для кошки места мало, – пошутил Паркс, оглядывая мощеный двор, однако его напускное дружелюбие не обмануло Мэй.

– В основном священники, ушедшие на покой, или их вдовы.

– Вы тоже отсюда? – Он пристально посмотрел на потертый жакетик Мэй.

– Нет, сэр, я кое у кого прибираюсь, а работаю в колледже. Боюсь, каноника нет дома, сэр, – прибавила она, молясь, чтобы так оно и было. – Праздничные дни, вся страна отмечает заключение мира. Вы видели флаги?

– Да уж, в Лондоне ни пройти ни проехать. С чего вообще столько суеты? Война закончилась почти год назад. Я приехал по делам в лондонский Силвертаун, а вся страна словно встала…

– Мы долго ждали, откладывали торжества из уважения к памяти погибших солдат, – возразила Мэй. По какому праву этот человек осуждает их национальный праздник? – Да, я уверена, каноника нет дома.

– Я не для того проехал сотни миль, чтобы отправиться восвояси, даже не подергав дверь. Показывайте, куда идти.

– Пожалуй, я зайду с вами. В последнее время каноник стал рассеян и туговат на ухо.

Паркс нетерпеливо постучал. К ужасу Мэй, дверь открылась, и на пороге появился улыбающийся каноник Форестер.

– Мэй, дорогая… О, два гостя сразу, как чудесно! – Он внимательно посмотрел на чужака. – Мы знакомы?

– Еще бы, черт побери, ведь я – ваш зять. Где она?

– Простите, о ком вы?

– Где моя жена и сын? – рявкнул Паркс.

– Простите, молодой человек… Гм, входите же в дом. Мэй, будь добра, поставь чайник. Здесь, очевидно, какое-то недоразумение. Гровер, в последний раз я видел вас на свадьбе. Дайте-ка вспомнить, когда это было?..

– Хватит заговаривать мне зубы. Я хочу видеть жену и сына. Где они?

– Разве не с вами? – Старик озадаченно поскреб макушку. – Ничего не понимаю. Мэй, ты можешь объяснить, в чем дело?

Мэй помотала головой, стараясь не краснеть, и, затрепетав, шмыгнула в маленькую кухоньку. Этот человек приехал сюда с определенной целью, и с ее уст не должно слететь ни одного слова.

– Никак не возьму в толк. Я регулярно пишу дочери в Акрон. Ты ведь отправляешь мои письма? – Каноник Форестер посмотрел на Мэй, которая с подносом в руках съежилась в дверном проеме.

– Я не получал никаких писем с… – Гровер запнулся. – Так, что происходит? Кому здесь приплачивают за молчание? – Он устремил тяжелый взгляд на Мэй. – Вы – та, за кого я вас принимаю?

– Миссис Смит – моя экономка и верный друг нашей семьи. Будьте любезны, обращайтесь к ней со всей учтивостью, молодой человек, – вмешался каноник. – Присядьте и расскажите, в чем, собственно, дело.

Гровер повернулся к Мэй:

– Моя жена заплатила вам, чтобы вы не раскрывали рта?

– Достаточно! – оборвал его каноник, прекрасно все расслышав. – Потрудитесь объясниться. Вы находитесь в моем доме. Совершенно ясно, что возникло какое-то чудовищное недоразумение.

– Позвольте я кое-что поясню, преподобный. Ваша дочь, дражайший тесть, похитила моего единственного сына и прячет его в этой убогой дыре. Имейте в виду, это не сойдет ей с рук!

– Что именно?

– Кража того, что принадлежит мне.

– Вы ошибаетесь, Селестины здесь нет. Кроме того, как может мать украсть собственного сына? Даже если и так, ребенок – не вещь, которой владеют. Родерик никому не принадлежит.

Сбитый с толку новостями, каноник Форестер не сводил взгляд с фотографии внука на каминной полке.

– Хватит проповедей, – огрызнулся Паркс. – Где она?

– Не имею ни малейшего понятия. Я был уверен, что она живет с вами. Во всяком случае, так следовало из ее писем.

– Я вам не верю! Вы что-то знаете – либо вы, либо она! Поглядите-ка, вся дрожит как осиновый лист. – Гровер навис над Мэй грозной тенью. – Ну? Я весь внимание.

Мэй залепетала что-то бессвязное; каноник вновь встал на ее защиту.

– Я настаиваю, чтобы вы покинули мой дом. Придете, когда успокоитесь. Я не позволю вам так обращаться с моей экономкой.

– От меня вы легко не отделаетесь. – Гровер Паркс – высокий, в дорогом костюме, живое воплощение успешного бизнесмена – погрозил пальцем. – Где бы ни пряталась моя чертова женушка, передайте ей, пусть не думает, что сумеет от меня скрыться. Я все равно ее найду и отберу то, что по праву принадлежит мне. А вы… – Он перевел взгляд на Мэй. – Я знаю, кто вы. Это вы забили голову моей жене! Вы и другие мужененавистницы вроде вас, которые трясут транспарантами. Права женщин, поди ж ты! Вы отравили ее этой ересью. – Злобно сверкая глазами, Паркс продолжал давить на Мэй: – Отвечайте, где она!

Совсем как старый Картрайт, подумала Мэй, – грубиян-надзиратель на бумагопрядильной фабрике в Болтоне. Тот тоже оскорблял девушек, издевался над ними, пугал увольнением, да еще и руки распускал. Тогда все работницы собрались вместе и пожаловались на него. В результате негодяя выгнали с фабрики. Мэй знаком этот тип мужчин, и она найдет, что ему ответить.

– Не знаю, сэр, а если бы и знала, то не выдала бы.

– То есть она тебе сказала!

– Нет…

– Все, что нужно, ты мне уже сообщила. Хитрая мерзавка! Она вообще не уезжала из Штатов, верно? Премного благодарен.

– Я ничего не знаю! – запротестовала Мэй.

– Этим-то ты и раскрыла все секреты. – Гровер пристально посмотрел на каминную полку. – А вот и доказательство, милая фотокарточка для дедушки. Ого, как вырос! Я не видел сына пять лет. Какие чувства, по-вашему, я должен испытывать?

Лицо Паркса исказилось болью, Мэй впервые уловила в его словах горечь.

– Позвольте откланяться. Спасибо, что рассеяли мои сомнения. Ваша дочь, преподобный, может катиться ко всем чертям, но пускай и думать не смеет, что я оставлю ей сына. Мои адвокаты позаботятся об этом.

Паркс развернулся, пригнув голову, вышел и хлопнул дверью.

Каноник Форестер, бледный и взволнованный, откинулся на софе.

– Какой неприятный субъект! А мне он запомнился очаровательным молодым человеком. Мэй, что произошло, скажи на милость? Тебе что-нибудь известно?

– Боюсь, что да. Я обещала Селесте свою помощь, когда она обратилась ко мне, хотя в подробностях она не писала.

– Почему же ты мне ничего не сказала? Мой сын тоже обо всем знает?

Мэй опустила глаза, не находя смелости посмотреть в глаза старику.

– Я не имела права…

– Теперь безусловно имеешь. Ты – ее подруга, а я – отец. Где бы ни была сейчас Селеста, предупреди, пусть возвращается домой, и чем скорее, тем лучше. Насколько я понял, ты переправляешь ей мои письма. Как думаешь, он ее не найдет?

– Я надеялась на это, пока он не взял фотокарточку Родерика, ту, которую я просила вас вставить в рамку. Видели на обратной стороне клеймо фотографического ателье? Это студия Коэна в Вашингтоне. Паркс тоже его заметил. Мы обязаны предостеречь Селесту.

– Отправь ей телеграмму. Беги на почту прямо сейчас. Что же между ними произошло? Вряд ли Гровер отступится, судя по его настрою. Он был совсем другим, когда женился… Бедняжка Селеста, наверняка у нее был веский повод оставить мужа! А я-то ни сном ни духом… Жаль, ее матери нет в живых, они были очень близки. Мэй, душенька, расскажи мне все, что знаешь.

Встревоженная Мэй помчалась на почту. То, что мистер Паркс явился в Личфилд, неприятно, однако рано или поздно этого следовало ожидать. Не подстерегает ли он ее за углом, не попытается ли выжать еще какую-нибудь информацию?

Гровер Паркс – привлекательный мужчина и успешный делец, но при этом его губы искривлены в недоброй усмешке, а в серых глазах стоит ледяной холод. Что заставило Селесту сбежать? Мэй обязательно пошлет ей письмо вслед за телеграммой. Несомненно, Селесте угрожает опасность. Паркс сделает все, чтобы отобрать у нее сына, а этого ни в коем случае нельзя допустить. Мэй как никто другой понимает, что такое потерять ребенка. Чтобы передать всю срочность и важность послания, потребовалось не много слов:

ПАРКС ЗДЕСЬ. ЖДИ ПИСЬМА. ЗНАЕТ ГДЕ ТЫ. ЕЗЖАЙ ДОМОЙ. МС.

Десять дней спустя Селеста деловито выбирала овощи на Восточном рынке, перед этим успев забежать из конторы домой, чтобы проведать Родди. Узнав из телеграммы о приезде Гровера в Англию, Селеста лихорадочно строила планы. Их скорый отъезд должен храниться в тайне. Сегодня она в последний раз приготовится к уроку этикета, испечет английские булочки – или, как здесь их называют, маффины – с остатками смородинового джема. Если она поторопится, то еще успеет подготовить гостиную для демонстрации правил поведения хозяйки дома: как изящно сесть, когда положено вставать, как создать непринужденную обстановку и поддерживать светскую беседу.

В двадцатом веке все это кажется чудным и нелепым. Ее ученицы – умные, одухотворенные девушки, чьи интересы не должны ограничиваться лишь браком и общением в свете. Как легко закружилась на этой карусели сама Селеста, и как трудно с нее спрыгнуть!.. Конечно, ей не хватает модных нарядов и других атрибутов богатства, однако роскошь, в которой она жила прежде, далась ей недешево, и главным стало стремление к свободе.

Прочитав послание Мэй, в котором та подробно описала встречу в Соборном дворе, Селеста первым же делом остригла волосы и сделала их более темными при помощи крепкой чайной заварки. Рыжий цвет слишком бросается в глаза, да и от локонов давно пора было избавиться. Все женщины, с которыми она работает, носят стрижки, хотя поначалу Селесте казалось, что вместе с волосами она распрощалась и с молодостью. Аккуратные шляпки в форме колокола и береты помогли скрыть выдававшую ее рыжину.

На смену узким длинным юбкам с перехватом ниже колена пришли более короткие, однако у Селесты не было средств, чтобы следовать последним веяниям моды. Она обходилась простым черным костюмом из двух предметов; с одной стороны, выглядит он вполне прилично, а с другой – в нем легко затеряться в толпе.

Внезапно Селеста почувствовала на себе чей-то взгляд и инстинктивно оглянулась. Она встретилась глазами со смотревшим – тот стоял довольно близко, – после чего он удовлетворенно улыбнулся себе под нос, словно узнал ее, и продолжил делать покупки. Это был мужчина средних лет в фетровой шляпе и плаще из прорезиненной ткани. От него пахло дешевыми сигарами. Селесту кольнул страх. Кажется, она видела его раньше, в трамвае. Он преследует ее? Сердце забилось в панике. Если да, это может означать только одно…

Селеста выронила пакет с морковью и, не оборачиваясь, бросилась к выходу. Она хорошо ориентировалась в районе Восточного рынка и сделала крюк к военно-морскому госпиталю, чтобы там выскочить на перекресток с Пенсильвания-авеню. Она надеялась, что оторвалась от преследователя.

Тротуары были запружены пешеходами. Селеста старалась не бежать, а идти быстрым шагом. Недалеко от Южная Каролина авеню она увидела галерею магазинов и, обливаясь потом от страха, нырнула в первую попавшуюся лавку.

Навстречу ей шагнула женщина, тоже одетая в черное.

– Чем могу помочь?

– Меня преследуют, – задыхаясь, выпалила Селеста. – Мужчина в фетровой шляпе. Он гонится за мной.

– Идемте со мной, – мягко произнесла женщина, – я проведу вас к черному ходу. Этот человек пожалеет, если явится в мой магазин. Куда вам надо?

– К югу… на Ди-стрит. Благодарю вас.

– Вы не американка?

– Англичанка, – улыбнулась Селеста. – Как быстрее всего попасть отсюда на Ди-стрит?

– Выйдете на 12-ю или 13-ю улицу и пойдете прямо до пересечения с Кентукки-авеню. Там много переулков, где можно спрятаться. А этого типа предоставьте мне, дорогая. Вам туда – через двор и в проход. Удачи.

– Благодарю вас от всего сердца, – стуча зубами, пролепетала Селеста.

– Мы, вдовы, должны держаться вместе, а то некоторые считают нас легкой добычей, раз мы потеряли мужей.

Селеста не стала возражать доброй женщине и думала только о том, как бы поскорее вернуться к Родди. Что, если Гровер велел этому человеку схватить мальчика? А вдруг он уже это сделал? Мэй рассказала ей о фотографии, на обороте которой указан адрес студии. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы навести справки и заказать копию фотокарточки. Свою фамилию Селеста не называла, однако фотограф может вспомнить дату ее визита или еще какие-нибудь подробности. А вдруг детектив, нанятый Гровером, уже давно ходит по пятам за Селестой и успел изучить все ее маршруты?

Она неслась, не смея оглянуться, пока грудь не начало жечь огнем. Увидев Родди, который ожидал ее на крыльце, Селеста облегченно выдохнула.

– Быстро в дом! – приказала она, трясущимися пальцами пытаясь повернуть ключ в замке.

– Ай… мама!

– Быстро, быстро! – Селеста схватила сына за руку, втащила с улицы домой и щелкнула засовом. – Кто-нибудь приходил, спрашивал меня?

Родди помотал головой.

– Мне переодеваться? – спросил он.

– Нет, сегодня не надо. Пожалуйста, уложи самые ценные свои вещи в саквояж – тот, что под лестницей, и не забудь взять книги, только не все, конечно, две-три любимые. Я иду паковать чемоданы.

– Мы собираемся на отдых?

– Что-то вроде того. Поедем на север.

– Но ведь сегодня четверг! У тебя урок и чаепитие, – удивился Родди.

– Нет, нет, я оставлю на двери записку. Поторопись, нельзя терять ни минуты. Нас ждет большое приключение.

– Ур-ра! – обрадовался Родди.

Ну, хоть кто-то в этом доме счастлив.

Мысли вихрем кружились в голове Селесты. Как проехать через весь город и попасть на вокзал Юнион-Стейшн? На трамвае? Рискнуть и пойти пешком? А может, дождаться темноты? Если шпик Гровера следит за домом, выходить опасно. Кто знает, вдруг Гровер притаился поблизости и хочет собственноручно выкрасть сына? Возможно, она все это выдумала, однако выражение триумфа на лице сыщика прочно отпечаталось у нее в памяти.

Успокойся, – велела она себе. – День, которого ты боялась, наступил, но ты знала, что он придет. Для побега почти все готово.

Неожиданно у Селесты созрел дерзкий план, рискованный, но стоящий. Она собьет детектива со следа. Нужно бежать, задерживаться нельзя. Никто не посмеет отнять у нее сына, никто и никогда!

Спокойно, спокойно. Если сыщик поджидает на улице вместе с Гровером, они будут думать, что ты вылетишь из дома прямо сейчас. Можно попробовать другой способ, он наверняка сработает, только надо действовать быстро.

Стараясь унять дрожь в руках, Селеста загремела чашками и блюдцами, разложила на блюде кексы.

– Итак, барышни, сегодня мы с вами поиграем в игру с переодеванием, чтобы вы почувствовали себя в других ролях. Леди должна судить о людях не по внешнему виду – простой одежде или униформе прислуги, – а по их добрым поступкам. Покажу вам пример: я надену чье-нибудь платье и пройдусь по улице, чтобы вспомнить себя в четырнадцать лет. Мы выйдем на прогулку и будем притворяться.

– Как в шарадах? – спросила Мэйбл, одна из девушек, посещавших церковь.

– Не совсем, – ответила Селеста, уловив недоумение учениц. – Давайте немного позабавимся: просто пойдем гулять и делать покупки в чужих нарядах. Вы все уже умеете культурно пить чай. Теперь для разнообразия поучимся представлять себя в другом образе.

Девушки явно были заинтригованы и рады изменению привычного хода урока. Да, риск есть, но он того стоит. Уговорить Родди переодеться в девчачье платье оказалось сложнее.

– Мам, я не буду играть в эту дурацкую игру!

– Пожалуйста, делай, как я говорю, – зашептала Селеста ему на ухо. – Это очень важно! – Маскировка Родди – ключ к успеху.

Самая миниатюрная из девушек поменяла свое платье и нижние юбки на матросский костюмчик Родерика, в который втиснулась с трудом. На голову ей нахлобучили его канапе, а хвостики спрятали внутри. Всем стало смешно, и только Родди насупился. Селеста нарядилась в школьную форму Мэйбл, и девушки опять рассмеялись. Селеста скрыла волосы под беретом и направилась к двери, делая вид, что это всего лишь глупая игра, а вовсе не серьезнейшая попытка избавиться от преследователей.

Она с сожалением посмотрела назад. Четыре комнаты, которые они называли своим домом, до последнего времени были их тихой гаванью. Не время впадать в сентиментальность, одернула себя Селеста; с собой надо взять лишь документы и самое необходимое. Чтобы не повторить прежней ошибки, к этому путешествию она подготовилась как следует.

– Ну, пройдемся до угла ради смеха и прислушаемся к собственным ощущениям, – сказала она ученицам.

Возбужденно хихикая, девушки, обменявшиеся друг с другом платьями и шляпками, вышли через парадную дверь, спустились по ступенькам крыльца и ступили на тротуар. Селеста махнула на прощание пустому окну и цепким взглядом окинула улицу. Да, тот же самый человек сгорбился на углу, делая вид, что читает газету, и стараясь не обращать внимания на гомонящих школьниц, которые перешли на другую сторону и свернули за угол. Что же, Гровер вот-вот явится сюда собственной персоной?

Мужчина в фетровой шляпе остался на своем месте, когда вся компания скрылась за углом и двинулась в направлении 16-й улицы. Селеста знаком задержала девушек.

– Здесь мы должны расстаться. Простите за этот спектакль с переодеванием, но нам необходимо скрыться, – шепотом произнесла она, а потом юркнула на задний двор, где за дверью стояли припрятанные чемоданы. Озадаченные и расстроенные, девушки молча переоделись обратно. Родди стянул с себя ненавистное платье, глядя, как мать прощается с ученицами и целует каждую в лоб.

– Скажите родителям, что я уезжаю в незапланированный отпуск, а когда вернусь, сообщу им письмом. Спасибо, что вы у меня такие умницы. И последняя просьба: Мэйбл, можно я побуду в твоем платье еще некоторое время? Я оставлю его на вокзале, в камере хранения.

– Что происходит, миссис Вуд?

Селеста не ответила. Как объяснить свое странное поведение в эти драгоценные минуты перед расставанием? Сейчас не время. Ей и Родди нужно добраться до центра города прежде, чем сыщик раскроет обман.

– Девочки, скажу лишь одно: благодарю за вашу помощь в маленьком сегодняшнем спектакле. Наверное, вам все это кажется смешным маскарадом, но вы даже не представляете, как высоко я ценю ваше участие в нем. Помните: не бойтесь нарушить правила, если того требуют убеждения. Поступайте обдуманно, не позволяйте другим руководить вашей жизнью, и у вас все прекрасно сложится.

Две девушки подхватили дорожный нессесер Селесты, еще одна взяла саквояж.

– Если хотите, мы проводим вас до автобуса.

– Нет, – возразила Мэйбл Уайтли, – у меня есть идея получше. Идемте ко мне домой, и Блюэтт доставит вас на вокзал в автомобиле.

Селеста едва не разрыдалась от переполнявшего ее чувства благодарности, однако взяла себя в руки, улыбнулась и просто сказала:

– Спасибо, это очень мило с твоей стороны.

Покидать насиженное место нелегко, но выбора у нее нет. Гровер знает, где они живут, как выглядят; он снабдит детективов фотографиями. Тем не менее посредством розыгрыша с переодеванием Селеста выиграла немного времени. У нее есть необходимые документы и деньги на билеты. На этот раз она вернется домой.

Всю дорогу до вокзала Юнион-Стейшн Селеста обливалась холодным потом и смотрела в окно, ожидая заметить преследователей. Гровер наверняка уже ринулся в погоню. Движение на дороге внезапно замедлилось, лимузин остановился. Селесте хотелось выскочить из машины и бежать бегом, лишь бы поскорее оказаться в вагоне, однако она понимала, что разумнее откинуться на спинку кожаного кресла, расслабиться и спокойно просчитать дальнейшие шаги. Никто не подозревает, что она может добираться до вокзала в роскошном авто.

Поставил ли ее муж соглядатаев на вокзале? Селеста и Родди купят билеты на поезд до Нью-Йорка, а потом до самого отправления будут прятаться в дамской комнате. В безопасности они окажутся только после того, как сядут на пароход, хотя мысль о том, чтобы вновь подняться на борт трансатлантического лайнера, наполняла Селесту ужасом.

Соберись с духом. Мэй смогла сделать это в гораздо более тяжелых обстоятельствах. Прояви твердость характера.

Личфилд

Как-то днем Мэй, не подозревающей о перипетиях Селесты, передали, что ее хочет видеть учительница, мисс Парри. Что случилось? – встревожилась Мэй. Элла заболела? Нет, девочка спокойно сидела в коридоре, читала книгу и явно удивилась неожиданному появлению матери. Мэй проводили в кабинет, дверь за ней закрылась.

– Миссис Смит, не надо волноваться, я всего лишь хотела кое-что прояснить. Элла рассказывает детям, что ее отец пропал в экспедиции капитана Скотта. Мы сейчас проходим тему об отважных людях, и я велела классу написать о льдах и снегах. Элла обожает рисовать, как вы знаете. Она сказала, что ее отец плыл на одном судне вместе с капитаном и упал за борт.

Мэй бросило сперва в жар, потом в холод. Не глядя на нее, мисс Парри складывала тетради в стопку и продолжала:

– Миссис Смит, мы уже неоднократно сталкивались со случаями, когда ученики не знают своих настоящих отцов и, возможно, появились на свет вне… законного союза. Конечно, мы с пониманием относимся к подобным ситуациям, однако ребенку все-таки нежелательно быть в курсе таких подробностей.

– Ох, простите, – сбивчиво заговорила Мэй, – только Элла все напутала. Это правда, мой муж, Джозеф Смит, погиб в море. Он плыл на корабле в Америку, чтобы подготовить для нас жилье, и… Случилась трагедия, судно пошло ко дну… Элла не знает всей правды, я не решилась рассказать ей. У Эллы буйная фантазия, вот она и сочинила историю. Видите ли, нет даже могилы, которую мы могли бы навещать. Простите. И как она только выдумала все это!

– Разумеется, я понимаю, насколько вам трудно, – кивнула головой учительница. – Элла – очень смышленая девочка с развитым воображением. Для своего возраста она рисует просто великолепно. Умные девочки имеют склонность к выдумкам и фантазиям. Надеемся, со временем Элла будет получать стипендию, которая позволит ей продолжить обучение в старшей школе. Не подумайте, что мы хотим с ней расстаться, просто мне известно о ваших стесненных обстоятельствах. – Мисс Парри кашлянула. – Ваш супруг был художником?

– У него были золотые руки, – промолвила Мэй. – Даже не знаю, что и сказать. Уверяю вас, это не повторится. Уж она у меня получит.

– Нет-нет, миссис Смит, не нужно никого наказывать, это всего лишь недоразумение. Элла – еще совсем дитя. Как и многие другие, она потеряла отца, которым можно было бы гордиться. Война разбила столько семей… Девочка пока мала и не понимает, что говорит. Знаю, работать и воспитывать ребенка в одиночку очень нелегко. У вас замечательная дочь, миссис Смит.

Мэй опустила голову.

– Я хочу, чтобы Элла имела возможности, которых я и Джо были лишены. Мы с мужем – сироты, выросли на севере Англии, а в Америке собирались начать новую жизнь. Его смерть стала для нас страшным ударом. – К глазам подступили слезы, и Мэй, шмыгая носом, принялась суетливо искать в сумочке носовой платок.

– Забудем эту историю, миссис Смит. Хорошо, что вы мне обо всем рассказали. Уверяю, наш разговор не выйдет за пределы школьных стен.

– Мне тяжело думать об этом или стараться вспоминать прошлое. Как лучше поступить с Эллой?

– Никак. Девочка должна знать правду о своем отце. Опишите его внешность, чтобы она представляла, как он выглядел, и могла рисовать папу. Расскажите дочери его историю, тогда ей не потребуется ничего выдумывать.

Мэй вышла из кабинета учительницы на ватных ногах.

– Ну, идем. Хватит на сегодня неприятностей!

Зря она сердится, корила себя Мэй, но все равно злилась на Эллу, ведь та разворошила прошлое и вновь заставила вспомнить об утратах. Это ведь из-за нее Мэй вынуждена лгать всем и каждому!

Еще много ночей после того дня она лежала без сна, обдумывая разумный совет мисс Парри.

Как рассказать ей правду об отце? Я понятия не имею, кем он был… или есть, не знаю ее матери. Я забрала ребенка у настоящих родителей, мертвых или живых. Какую еще ложь взгромоздить поверх этого обмана? Как мне быть?

Дорогая Селеста!

Где ты сейчас? В безопасности ли? После той встречи с мистером Парксом я совсем не сплю. Я сделала большую глупость, выставив фотокарточку Родди на самое видное место.

Не знаю, что со мной, в последнее время нервы мои совсем расстроены. Элла добавляет хлопот: рассказывает в школе байки о том, как ее отец участвовал в экспедиции капитана Скотта, как их корабль замерз в полярных льдах и отец свалился за борт. Откуда у нее такие фантазии? Мисс Парри, учительница, предположила, что Элла тоскует по отцу, однако она ведь его никогда не знала! Я рассказала ей ровно столько, сколько посчитала нужным, не упоминая «Титаник». Она еще слишком мала.

Порой мне бывает трудно отбиваться от вопросов. Я стараюсь отвлекать Эллу. По субботам она посещает танцевальный класс мисс Франсетти, а после школы берет уроки рисования. Кроме того, она ходит в воскресную школу, там у них есть что-то вроде кружка скаутов для младших школьников. Иногда мы смотрим фильмы в кинотеатре, но тогда фантазия Эллы разыгрывается лишь сильнее. Надеюсь, в классе ее не дразнят за низкое происхождение. Бывает, она прижимается ко мне и говорит, что у нее болит живот и ей не хочется идти в школу.

Я постоянно прокручиваю в голове сцены крушения «Титаника», слышу голоса, взывающие о помощи из океанской бездны. У меня пропал аппетит. Я превратилась в развалину, и это как раз, когда я думала, будто ко мне возвращается любовь к жизни. Самые простые действия я выполняю с большим усилием. Даже не знаю, что со мной происходит. Возможно, все было бы не так плохо, если бы у меня наладился сон, но по ночам я мучаюсь бессонницей и вспоминаю катастрофу, а утром встаю совсем разбитая. Прошу, вели мне взять себя в руки. Вокруг полно людей, которым приходится гораздо хуже. Помоги не сойти с ума.

Твоя Мэй, потерявшая покой и сон.

Утром она перечитала свое письмо и разорвала его на кусочки. Никому не интересно читать эту чушь.

Родди, задрав голову, смотрел на огромный корабль.

– Мы на нем поплывем?

Селеста кивнула и крепче стиснула руку сына.

– Далеко-далеко, в Англию, к дедушке и дяде Селвину.

– А как же школа?

– Я всем написала: и директору, и родителям девочек, которые посещали мои уроки этикета. Солдаты вернулись с войны, и женщины в правительственных учреждениях больше не требуются. Осенью ты пойдешь в новую школу.

– А почему мы собрались и уехали так быстро?

Чтобы попасть с гулкого, шумного вокзала в порт, понадобилось долго идти пешком, да и ночной переезд из Вашингтона в Нью-Йорк был утомительным. Селеста всю ночь не сомкнула глаз, опасаясь слежки. Ей и сейчас не верилось, что они добрались без приключений.

– Родерик, не забывай, за нами гнался плохой человек. К счастью, теперь он нас не найдет.

– Почему он плохой?

– Расскажу, когда немного подрастешь, милый. А пока, если кто-нибудь будет спрашивать тебя о папе, вежливо отвечай, что твой папа погиб на войне.

– А он погиб? – озадаченно спросил Родди.

– Просто говори, что у тебя больше нет папы, и люди не будут приставать к тебе с вопросами. И никому не рассказывай о наших делах, ни на пароходе, ни дома. Это очень важно, понимаешь?

Родди кивнул, хотя ничегошеньки не понимал.

– Да, еще кое-что… Ты должен постоянно носить этот нагрудник. Ни в коем случае не снимай его, что бы тебе ни говорили.

– Не буду я в нем ходить, это глупо, – буркнул Родди и сунул ей в руки детский спасательный нагрудник.

– Пожалуйста, пусть он всегда будет при тебе, как только мы отчалим. Поверь, я прошу тебя не просто так, – уговаривала Селеста. – Кто знает, что может случиться.

Она пригладила свои короткие кудряшки и оправила серый твидовый костюм с меховым воротником. В суете Селеста не захватила ни одной приличной шляпки и теперь чувствовала себя полураздетой.

– Что, например?

Селеста перевела взгляд на спасательные шлюпки, машинально их пересчитала.

– Если услышишь сирену, беги к шлюпкам и во что бы то ни стало занимай место. Обещай…

– Хорошо, хорошо, мам, но где мы будем жить? Почему уезжаем так поспешно?

– Я уже говорила тебе, мы едем домой, в Личфилд, повидать дедушку. Пока я не найду работу, жить мы будем у дяди Селвина. Ты познакомишься с моей подругой Мэй и ее дочуркой Эллой. Тебе будет с кем поиграть.

– А без этого нельзя обойтись? Ненавижу играть с девчонками. И переодеваться в девчачье платье я тоже больше не буду.

– Это была просто игра. Плохой человек следил за нашим домом, и требовалось выбраться так, чтобы он нас не заметил.

– Мы сбежали из дома и отправились в моря?

– Пожалуй, что так, – улыбнулась Селеста. – Я как-то об этом не задумывалась, но ты прав.

– Отлично! Тогда все в порядке, – просиял мальчуган и вновь посмотрел на высокий борт лайнера. – Никто, кроме меня, во всем классе не отправился в моря, правда?

Видя неподдельную радость сына, Селеста испытала облегчение.

– Вперед, Джим Хокинс! Приключения начинаются!

На второй день путешествия Селеста стояла, перегнувшись через перила, и холодный дождь хлестал ее по лицу. «Саксония» двигалась сквозь хмурые, неспокойные воды. Судно давно покинуло тихую и безопасную Нью-Йоркскую гавань и вышло в Атлантику. Как не похоже на предыдущий вояж… Радостное волнение от скорой встречи с домом омрачал страх перед океаном, ведь Селеста опять доверила жизнь переменчивым морским волнам. Она гнала от себя ночные кошмары: вопли живых, тела мертвых на воде, огромный корабль, разломившийся надвое, острый нос, медленно уходящий в бездонную глубину…

Неким странным образом сыщик Гровера ослабил страх Селесты перед необходимостью вновь подняться на борт судна. Если надо, значит, надо. Жаль только, что приходится обманывать Родди и заставлять его лгать, лишая фамилии, семейного наследия, родной страны. Несмотря ни на что, Селеста сохранила любовь и уважение ко многому в Америке.

При всем том катастрофа «Титаника», пережитая ею, навсегда изменила мироощущение Селесты, так же как многих других, уцелевших в трагедии, ибо всем этим людям приходилось мириться с грузом воспоминаний о страшных событиях, очевидцами которых они были.

Из уст в уста шепотом передавали слухи о женщинах из высшего света, которые разводились с мужьями только из-за того, что те заняли места в спасательных шлюпках. О подобных случаях стало известно после того, как в ходе расследования выяснилось, сколь мало выжило женщин и детей из числа пассажиров третьего класса. Поговаривали также, что с Брюсом Исмеем, председателем и директором-распорядителем компании «Уайт стар лайн», спасшимся в шлюпке, сделался удар.

Даже теперь, годы спустя, вид огромной пароходной трубы, выкрашенной в алый цвет, и подвешенных спасательных шлюпок, запах соленой воды и пара повергли Селесту в невыразимый трепет. Однако на этот раз все иначе: она направляется на восток, в Ливерпуль, и рядом с ней Родди. Поднимаясь по сходням, Селеста старалась не смотреть вниз и ни о чем не вспоминать.

В этом путешествии ее не ждала роскошная каюта первого класса. В сравнении с комфортом «Титаника», теперешняя скромная каюта скорее напоминала тесную каморку.

Судно было достаточно просторное, типовое; в войну оно служило для перевозки войск и получило повреждения, но после было приведено в порядок. Запах свежей краски будил воспоминания, и Селесту постоянно тошнило.

Родди носился по всему кораблю, исследовал коридоры и палубы, играл в прятки с другими мальчиками. Селеста требовала, чтобы он постоянно находился у нее на глазах, однако Родди никак не мог усидеть на месте, и она поняла, что если будет продолжать в том же духе, то сын взбунтуется, поэтому просто стала потихоньку следить за ним. Она не для того пошла на риск, чтобы увидеть своего ребенка за бортом!

Как-то раз Родди с новыми приятелями играл в салочки и, как обычно, не смотрел, куда бежит. Неожиданно он споткнулся о трос и врезался в мужчину в длинном твидовом пальто и мягкой фетровой шляпе, который шел навстречу, прихрамывая и опираясь на трость. Оба упали, Родди от боли вскрикнул. Ошарашенный мужчина с трудом сел, потряс головой, затем склонился над мальчиком.

– Эй, дружок, как ты?

Родди поднял глаза – Селеста видела, что он пытается сдержать слезы, – охнул и схватился за щиколотку.

– Вот здесь больно.

– Дай-ка взглянуть, – сказал мужчина и потянулся за своей тростью.

Перепуганная Селеста в мгновение ока подлетела к сыну.

– Я – его мать. Родерик, ты опять не смотрел под ноги. Простите, пожалуйста. – Она обернулась к незнакомцу и увидела, что тот довольно молод и у него усталое лицо.

Он с улыбкой приподнял шляпу.

– Оказались не в то время не в том месте, юноша. Так бывает. Ну, давай посмотрим твою лодыжку.

– Вы – доктор? – спросила Селеста, наблюдая, как незнакомец расшнуровывает ботинок.

– Нет, мэм, хотя в войну не раз приходилось оказывать помощь раненым, – ответил он, не глядя на Селесту и внимательно изучая распухшую ногу Родди. – Можешь пошевелить пальцами?

Мальчик кивнул и застонал.

– Все равно больно.

– Полагаю, перелома нет, однако на всякий случай лучше показаться судовому врачу, – заметил молодой человек и повернулся к Селесте. – Отнесем вашего сына? – Указав на свою трость, он прибавил: – Немного неудобно, зато благодаря ей эта шхуна не заваливается на левый борт.

Селеста невольно улыбнулась и помогла ему встать.

– Война? – спросила она, кивнув на трость.

– Война, – пожал плечами молодой человек с усталым лицом. – Как видите, помят и изранен, но по-прежнему в строю. Арчи Макадам, служащий королевского военно-морского флота в отставке. А как зовут этого молодого человека?

– Это мой сын, Родерик Вуд. Будьте здесь, сейчас я кого-нибудь позову, – предложила Селеста, однако, покрутив головой по сторонам, обнаружила, что рядом никого нет.

Вдвоем они помогли Родди подняться. Хромая, мальчик начал спускаться по трапу в каюту врача.

– Благодарю вас, мистер Макадам, – промолвила Селеста, украдкой разглядывая нового знакомого.

Это был англичанин с обветренным лицом моряка и бородкой; волосы на висках уже тронула седина. Поскольку Селеста возвращалась на родину, то чувствовала себя в безопасности и никуда не спешила, однако когда Родди вышел с перевязанной ногой и Арчи предложил им выпить по чашечке чаю, она отказалась.

– Это Родерик обязан угостить вас чаем, – возразила Селеста.

– Нет-нет, я настаиваю. Пусть моя трость немного отдохнет, а вы тем временем расскажете, каким ветром вас занесло на эту старую ржавую посудину. Путешествуете на отдыхе?

– Я еду к дедушке. Я его еще никогда не видел, и мама говорит… – начал было Родди, но Селеста его оборвала.

– Уверена, мистер Макадам не желает знать всю нашу историю, – со смехом произнесла она, заметив явный интерес, с каким рассматривал их молодой человек. Родди не следует чересчур откровенничать с чужими.

– Нет-нет, продолжайте, юноша, тем более сейчас время полдника. Лично я умираю с голода, а вы? – обратился к Селесте Макадам. – Знаете, сразу после отплытия мне пришла в голову мысль, что все мы, пассажиры этого судна, направляемся в путешествие, каждый в свое, к чему-то давно известному или, наоборот, неизведанному, и у каждого – своя история. Я как раз думал об этом, а потом – бац, я лежу на палубе… Тут-то и начинаются истории. Сейчас я найду столик на троих, закажу булочки, сладости – все, что пожелаете, юноша, – и поведаю вам, зачем сел на этот пароход. Готов поспорить, вы же не думаете, что я плыву через всю Атлантику, только чтобы вернуться в школу?

– Взрослые не ходят в школу, разве не так? – удивился Родди.

– Ну, университет – та же школа.

– В Англии я пойду в новую школу, – похвастался Родди. – А старая школа осталась в Вашингтоне.

– Вот видишь, у тебя тоже есть история. Идем, дружок, поднимемся по трапу, как две старые развалины.

Родди сунул ладошку в руку Макадама, и они пошли, оставив Селесту изумленно глядеть им вслед.

– Вы правы, мистер Макадам, у каждого своя история, и моей вам не услышать, – пробормотала она себе под нос, следуя за ними.

Селеста пока не разобралась, заинтригована или напугана неожиданным знакомством с этим англичанином, который очаровал ее сына, точно Гаммельнский дудочник.

Из-за распухшей ноги Родди прописали постельный режим. В тесной каюте мальчик, конечно, заскучал бы, если бы не мистер Макадам, который навещал его и приносил мятные леденцы, шашки и несколько экземпляров «Газеты для мальчиков» с картинками кораблей. Помимо прочего, он дал почитать Родди книгу, которую купил для племянника.

Селеста и Арчи Макадам регулярно встречались в столовой, и однажды, когда заиграл оркестр, Селеста даже неохотно позволила уговорить себя на один танец, хотя негнущееся колено причиняло молодому моряку большое неудобство, и он сам был рад, когда танец закончился. Выяснилось, что он приезжал в Нью-Йорк проведать друзей и, пользуясь возможностью, сходил на прием к хирургу, специализирующемуся на подобных травмах, чтобы узнать, можно ли вылечить ногу. Он рассказал, что обожает теннис, регби и крикет, а в путешествиях собирает этикетки от сигаретных пачек и марки. Макадам пообещал научить Родди играть в шахматы и вообще на удивление легко ладил с ее избалованным сыном.

У него был заразительный смех – низкий, хрипловатый, заставлявший людей оглядываться и улыбаться. Селеста, однако, не теряла бдительности, всегда сидела с прямой спиной и почти непроницаемым выражением лица, так что Макадам не позволял себе называть ее иначе как миссис Вуд.

Она видела, что Родди сгорает от желания поделиться с Арчи своими собственными приключениями, рассказать о бегстве «в моря», и останавливала сына ледяными взглядами, безмолвно напоминая ему, что никто не должен знать их секрет.

– Вы работали в Вашингтоне? Замечательный город. Были учительницей?

Селеста покачала головой, но Родди уже успел влезть:

– А вот и была! Давала уроки прямо у нас дома. Така-ая скукота.

– Родди, перебивать – невежливо.

Селеста рассказала о феминистском движении в Америке и успешной кампании в пользу введения избирательного права для женщин.

– В Англии эти принципы пока не реализованы в полной мере, однако перемены не за горами, – поддержал ее Макадам. – Я считаю позором, что половина человечества не имеет права высказывать свое мнение по вопросам государственной важности. Как говаривала моя жена… – Он на секунду умолк, потом улыбнулся и продолжил: – Если бы мужчины рожали детей, ситуация изменилась бы весьма быстро.

– Значит, вы возвращаетесь к жене и детишкам? – поинтересовалась Селеста. Узнав, что у собеседника есть семья, она испытала облегчение.

– Ах, если бы… Они попали под авианалет в Лондоне и погибли при взрыве бомбы, сброшенной с немецкого дирижабля. Оказались не в то время не в том месте…

– Искренне сожалею, – только и смогла выдавить Селеста.

– А вы? – Макадам поднял опущенную голову. – Ваш супруг трудится в Англии?

Родди выжидающе посмотрел на мать.

– У меня больше нет мужа, – просто ответила она. – Глава семьи у нас – Родди. Так, милый? Мы возвращаемся в мой родной город, хотим начать все заново.

– Куда именно?

– В Личфилд. Дедушка живет в соборе! – опять не удержался Родди.

– Сынок, не нужно выдавать чужим людям такие подробности.

Макадам покраснел. Селеста поняла, что их скрытность его задела. Разве он чужой? Просто приятный молодой человек, который возвращается в опустевший дом.

– Вы можете нам писать, – предложил Родди. – Пусть напишет нам из своей новой школы, да, мама? – с озорной улыбкой добавил мальчик и откусил кусок булочки в сахарной глазури.

– Разумеется, мистер Макадам напишет нам, если пожелает, но мне кажется, он будет слишком занят.

Арчи лукаво подмигнул Родди.

– Пожалуй, время от времени я смогу браться за бумагу и перо, чтобы отчитаться перед вами об успеваемости.

В последнюю ночь на борту «Саксонии» Селеста не сомкнула глаз, и не из-за страха перед айсбергом или подручным Гровера. Нет, бессонницей она обязана исключительно Арчи Макадаму. И зачем только Родди столкнулся с ним? Селеста всю дорогу старалась привлекать как можно меньше внимания, но случайный инцидент свел ее и Родди с этим человеком. Следовало пресечь знакомство с самого начала.

В последние несколько дней Селеста испытывала непонятную тревогу в обществе этого вдовца, моряка, студента и просто образованного человека, представителя ее собственного класса. Папе всегда нравились такие, как он, и все же, пользуясь выражением Арчи, их встреча произошла не в то время и не в том месте.

Почему бы не проявить честность, почему не открыть ему все как есть? Тогда он сразу отстанет. С другой стороны, в глазах Родди мистер Макадам – герой; мальчик жадно внимает его «морским историям», в которых, как догадывается Селеста, опущены многие подробности, не предназначенные для детских ушей. Арчи Макадам – настоящий мужчина, его хромота – еще одно тому подтверждение, и в общении с ним Селеста твердо соблюдает положенную дистанцию. Он часто смешит их, и как же приятно, когда мужской голос вызывает в душе радость, а не ужас, который прочно связывался в сознании Селесты с голосом Гровера.

Позволить ли Макадаму писать им из Оксфорда? Если ехать поездом, это не так далеко от Личфилда. Получится ли у нее сводить концы с концами, чтобы иногда куда-то выезжать? Селеста должна признать, ей нравятся ясные глаза и приятный низкий голос Арчи. Если бы она была свободна… Стена лжи, которую Селеста возвела вокруг своей жизни, кажется крепкой, однако рисковать нельзя.

Лучше ничего не говорить и сохранять внешнее безразличие, чем подавать ложную надежду. А как хочется объяснить Арчи, почему она нервничает, почему любой толчок двигателя немедленно возвращает ее в события той ночи на «Титанике»! Кроме того, она постоянно заставляет Родди носить спасательный нагрудник, держит в голове размещение всех шлюпок и путь на верхнюю палубу на случай аварийной ситуации. Как эта ее суета выглядит со стороны?

До сих пор путешествие проходило как нельзя более гладко. Селеста, однако, не скучала, ведь она познакомилась с Арчи Макадамом. Его честность, добродушный нрав и чувство юмора привлекали ее. Тем не менее хорошо, что уже завтра пароход причалит в Ливерпуле.

Эти пять дней сильно изменили жизнь Селесты. Начать с того, что она потеряла душевный покой – прозрачную стену, которую возвела и оберегала с большим тщанием. Селеста вспомнила вечер своего знакомства с Гровером в Лондоне: ужин при свечах, шелковое платье, букетик цветов, приколотый к корсажу, запахи изысканных блюд. Вспомнила их обоюдное желание поскорее обвенчаться и уехать. Тогда она плохо разбиралась в людях… Макадам тоже наделен обаянием, хотя вполне может оказаться лгуном и обманщиком, матросом, которого в каждом порту ждет невеста. И все-таки… Селеста чувствовала, что его сердце скроено из иного материала. Интерес, который проявляет к ним Арчи, искренний, неподдельный. Его по-настоящему радует восторг в глазах Родди, в отношении Селесты он проявляет исключительную уважительность и понимает ее нежелание откровенничать. Должно быть, она обидела Арчи во время танца, намеренно оставаясь зажатой и неуклюжей. Он наверняка обескуражен ее явным равнодушием и, возможно, считает, что неприятен Селесте из-за того, что выглядит старше своих лет и хромает.

Что же ее удерживает? Многое. Опасение принять иллюзии за действительность, страх вступить в отношения, будучи официально замужем, боязнь мимолетного романа. Разве сможет она вновь довериться мужчине, имея за плечами печальный опыт?

И все же кое в чем Селеста открылась. Родди лег спать, она и Арчи прогуливались по палубе. Селеста заговорила о возвращении домой, об отсутствии средств на жизнь, и призналась, что ей страшно вернуться в Англию после долгих лет, проведенных за границей. Она также упомянула, что отец нуждается в ней, а брат нездоров.

– Война разбила много жизней, – кивнул Арчи, глядя вдаль. – Она изменила всех и каждого, теперь мы уже не такие, как раньше. Хвала Господу, юному Родди не придется столкнуться с подобным ужасом, миссис Вуд.

Уловив безграничную печаль в голосе Макадама, Селеста смягчилась сердцем.

– Прошу, называйте меня… – Они уже почти в Англии, пора сбросить маски. – Меня зовут Селестина Форестер, для друзей – Селеста.

Арчи широко улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия.

– Благодарю вас, Селеста. Какое чудесное имя для красивой молодой женщины! Не возражаете, если я время от времени буду писать вам с Родди?

Селеста отдернула руку, испугавшись чувств, которые промелькнули между ними даже в этом простом жесте.

– Ну, если это нас поддержит… – Селеста умолкла, понимая, что должна выразить свое доверие, рассказав еще что-нибудь, но слова застряли у нее в горле.

А затем Арчи пристально посмотрел ей в глаза и сказал нечто необыкновенное:

– Надеюсь, однажды вы откроете мне, кто или что из вашего прошлого вселило в вас такой страх. Простите мою дерзость, однако я чувствую в вас скрытность и замкнутость, которые идут вразрез с вашей истинной натурой. Не беспокойтесь, – он тепло улыбнулся, – я не намерен совать нос в чужую жизнь. Боюсь, это опять тот случай, когда люди встретились не в то время и не в том месте.

– На этом и остановимся, – подвела черту Селеста, сопротивляясь невидимому притяжению, возникшему между ними. – Добрых снов, Арчи… мистер Макадам.

– До свидания, но не прощайте, Селеста!

Макадам удалился, оставив ее размышлять над его словами в компании лунного света и звезд.

В последнюю субботу августа пятьдесят детей радостно высыпали из вагона на платформу вокзала Колвин-Бэй в Северном Уэльсе. В руках они держали мячи, биты и сумки с купальными костюмами; радостно махали соломенными шляпами и жмурились на солнышке. Мэй они показались стайкой белых бабочек, что разлетелись по пляжу, трепеща крылышками. Она страшно устала от шитья, недосыпа и сомнений, стоило ли вообще сюда ехать. Все дело в том, что нужно приглядеть за Эллой, чтобы та опять не начала сочинять небылицы.

– Больше никаких басен про капитана Скотта и прочих выдумок, – строго сказала она дочери. – Твоего отца звали Джозеф Смит, он был плотником из Эджуорта.

– Прямо как Иосиф из Назарета, – заметила Элла.

– Опять начинаешь? Не дерзи и слушай, что тебе говорят.

– Ты ведь не будешь носить свое старушечье платье? В нем ты на ворону похожа! Ты обещала, что не будешь! У мамы Хейзел новое платье. Надень и ты новую юбку, ладно?

Мэй была поражена. Подумать только, совсем юная девица, а уже сравнивает женщин между собой. Мэй несколько раз встречала миссис Перрингс в школе. Ее дочь Хейзел – лучшая подружка Эллы. Кажется, они подходят друг другу.

Долли Перрингс всю дорогу вязала, болтала обо всякой всячине, в том числе о своем новом приятеле Джордже, солдате из Уиттингтонского гарнизона, который всегда отличался чистыми ногтями и аккуратно причесанными усами. Миссис Перрингс была одета в яркое бело-розовое летнее платье, а подстриженные волосы взбила в пышную шапочку. Неудивительно, что в сравнении с ней Мэй кажется Элле невзрачным мотыльком.

Девочка и не догадывается, какую боль причинили ее слова матери. Мэй подумала о галках – черных, как и вороны. Они воруют блестящие вещи, а кто она сама, если не воровка? Пожалуй, так и надо ее называть. Мэй напряжена, словно туго сжатая пружина, измождена и обессилена. Она словно стоит на краю крутого утеса: стоит подуть ветру, и она рухнет вниз. Уверенность в себе, которую Мэй ощущала после стычки с Флорри, растаяла и превратилась в усталость. Любое действие дается ей с огромным трудом, даже в этот ясный солнечный денек. Когда в нос Мэй пахнуло соленым морским ветром и водорослями, она почувствовала дурноту. Море! И как вообще она позволила уговорить себя приехать на морское побережье? Это какое-то безумие.

Она шла позади других матерей, сопровождавших детей в поездке.

– Не отставайте, миссис Смит… Мэй. Давайте найдем местечко, где можно выпить чаю, и отправимся на прогулку, подышим воздухом, пока мисс Парри и другие учительницы проведут с девочками урок природоведения. Для них-то учеба продолжается, а для нас – нет.

Собственные ноги казались Мэй чужими. Еле тащась, она вместе со своей спутницей зашла в небольшое чайное кафе, однако вместо крепкого терпкого напитка ощущала во рту лишь теплую воду. При виде волнующегося моря ей стало дурно.

– Какой прекрасный вид, – восхитилась миссис Перрингс. – Отсюда можно наблюдать за приливом. Поглядите, водная гладь такая безмятежная и ровная, точно серебряное озеро или мельничный пруд. – Она продолжала щебетать, не обращая внимания, что Мэй сидит к морю спиной.

– У моря есть и другое лицо, страшное и жестокое, – неожиданно произнесла Мэй вполголоса. – Оно завлечет тебя, убаюкает обманчивым покоем, а потом швырнет в ревущие волны.

– Ах да… Прошу прощения, моя дорогая. Хейзел говорила, что ваш муж погиб в море. Овдоветь в столь молодом возрасте – это ужасно. Когда мне принесли телеграмму, извещавшую, что Филипа убили на Галлиполи, я была готова наложить на себя руки. Не знаю, что бы я делала, если бы не малышка Хейзел. Она моя маленькая помощница, мое утешение – наверное, как и Элла для вас. По крайней мере, у нас есть дети, в которых сохранилась частичка наших мужей.

Мэй посмотрела на миссис Перрингс так, будто видела ее впервые в жизни, потом встала и побрела к берегу, где дети, выстроившись парами, медленно шли друг за другом, время от времени останавливаясь, чтобы поднять ракушку или оставить отпечаток ботинка на песке.

Море вот-вот поднимется и всех утопит, волны сомкнутся над головами и… Мэй вновь слышала вопли тонущих, полные боли и ужаса взывания к Богу и матерям: «Помогите! Помогите!» Она зажала уши руками, чтобы заглушить эти страшные голоса, не слышать барахтанья обледенелых рук и ног, плеска о воду весел в лодках, удаляющихся от тех, кто молил о помощи.

Мэй вдруг заметила, что несколько девочек закатали юбки и шлепают по мелководью, а вдали виднеется голова мужчины – пловец то скрывался в волнах, то выныривал на поверхность, в точности как когда-то делал Джо. Мужчина заплыл слишком далеко и теперь тонет, тонет, как Джо! В мыслях Мэй вернулась в свой прежний кошмар и опять пыталась спасти несчастного.

– Назад, назад! Человек тонет! Мы должны поднять его в лодку! – закричала она.

Она чувствовала, как ее руки колотят по холодной воде, она тянется к Джо, а драгоценный сверток, их дочь, уплывает все дальше и дальше.

– Верните его! – истерически визжала Мэй. – Не отдавайте его морю! Поднимите их в шлюпку… Элен… Джо!.. Подожди меня! Вернись!

Кто-то обнял ее за плечи.

– Миссис Смит, миссис Смит, вам нехорошо. С этим человеком все в порядке, скоро поднимется прилив.

Мэй вырвалась из объятий.

– Нет… мне нужна моя девочка, моя Элен!.. Я не вижу ее!

– С Эллой все хорошо, миссис Смит. Прошу, возьмите себя в руки, вы пугаете девочек. Немедленно прекратите. – Голос стал строже, теперь в нем звучали резкие учительские нотки. – Идемте, вам нужно принять успокоительное.

Мэй рванулась прочь. Она видела мужа и дочь, видела, как они тонут!

– Элен, Джо, вернитесь! Подождите меня, я иду к вам!

Мэй вбежала в воду, не обращая внимания на холод Ирландского моря и подняв тучу брызг. Она не слышала предостерегающих голосов и заходила все глубже. Нужно найти Джо и Элен, ведь они взывают к ней из темноты той ночи. Мэй должна быть рядом со своей семьей, а не с этими чужаками.

Чьи-то сильные руки вытащили ее на берег. Мэй яростно отбивалась, словно это были те же руки, что затаскивали ее в шлюпку, навсегда разлучая с мужем и дочерью. Кто-то хлопал ее по щекам.

– Да придите же в себя, в конце концов! Элла в безопасности. Смотрите, вот она. Успокойтесь, миссис Смит, вашей дочери ничто не угрожает. Сегодня прекрасный летний день, мы все приехали на отдых. Элла побудет рядом с вами.

Мэй уставилась на темноволосую девочку, которая взирала на нее в полном ужасе.

– Уведите ее… – простонала Мэй. – Это не моя дочь… Элен покоится на дне океана.

– Миссис Смит, – раздался суровый мужской голос, – прекратите говорить глупости. Ваша дочь в безопасности, она рядом с вами. В самом-то деле, хватит!

– Это не моя дочь, – настаивала Мэй, тупо разглядывая густые длинные ресницы, глаза цвета темного шоколада. Она затрясла головой, которая внезапно сделалась очень тяжелой. – Это не мой ребенок. Мое дитя мертво.

Она почувствовала, как в руку ей вонзилась игла, а потом стало темно.

Элла видела, как мать билась в конвульсиях, закатив глаза и дико вопя; видела, как с ее потемневшей юбки потоками стекает вода, а растрепанные волосы висят мокрыми сосульками. Она походила на ведьму, страшную ведьму из детской книжки. Когда она стала бесноваться и отказываться от родной дочери, Элла побежала прочь от толпы перепуганных девочек, изумленно наблюдающих за этой сценой, – побежала так быстро, как только могла. Страх, стыд и гнев тугим клубком сплелись у нее в душе, отчего внутри все сжалось и нестерпимо хотелось завыть. Что случилось? Что она сделала не так? Чем вызвала этот чудовищный припадок у мамы? Теперь поездка на взморье для всех испорчена, и виновата ее мать! Элла испытывала жгучую злость и стыд одновременно.

Маму затолкали в машину «Скорой помощи», дверь в которой запиралась на замок, будто в тюремной карете. Все стояли и смотрели, разинув рты, а Элле хотелось нырнуть в море и спрятаться под водой. И только мисс Парри попыталась утешить ее.

– Боюсь, твоя мама нездорова. Полагаю, сказалось нервное перенапряжение, поэтому некоторое время за ней нужно будет присмотреть. Не волнуйся, она поправится. А теперь подумаем, кто будет приглядывать за тобой. Миссис Перрингс предлагает тебе несколько дней пожить у них. В колледж я сообщу. Элла… мне очень жаль.

– Что я сделала не так? – чужим голосом спросила Элла.

– Ничего. Твоя мама больна, а когда у людей случается помутнение рассудка, они говорят ужасные вещи, такова природа воспаления мозга. Выкини эти мысли из головы. Обещаю, мама ничего и не вспомнит, когда выздоровеет.

Зато я не забуду, – мрачно подумала Элла и с горечью воскликнула:

– Она сказала, что я – не ее дочь!

– В ней говорит болезнь. Разумеется, ты – ее плоть и кровь, даже не переживай по этому поводу. Идем, до отхода поезда мы еще успеем выпить чаю. Хейзел побудет с тобой. Ты можешь ехать в учительском купе, там тебя никто не побеспокоит. Понимаю, ты очень устала.

Элла развернулась и устремила взгляд на бурное море и чаек, что с криками кружили над ним. Запах соли и водорослей щекотал ноздри. До конца жизни она будет помнить, как мать шла все дальше на глубину, словно собиралась утопиться. Элла заплакала, стараясь не всхлипывать. Кто теперь позаботится о ней?

Вода простиралась до серого горизонта. В небе собирались тучи, темные грозовые тучи. Солнце скрылось, волны стали выше, их рокот усилился. Это из-за них мама заболела!

Не хочу тебя видеть, море! Ненавижу тебя!

Селеста стояла на вокзале. Из Ливерпуля они ехали довольно долго, так что она успела привыкнуть к забытым английским голосам, которые сейчас доносились с платформы. В воздухе густо пахло хмелем – от соседней пивоварни, железными опилками и сажей, а восточный ветер резво трепал полы ее пальто.

– Смотри, – показала она Родди, – вон шпили собора.

– Не очень высокие, – только и ответил мальчик.

– Сделаем дедушке сюрприз, – предложила Селеста и наткнулась на озадаченный взгляд сына.

– Дедушка не здесь, он в Америке. – От усталости Родди плохо соображал.

– Тебе повезло, у тебя целых два дедушки. Ну, давай погрузим вещи в такси.

Транспортное средство не вызвало у Родди восторга.

– Это всего лишь экипаж с лошадью, а где же автомобили?

Они путешествовали почти налегке, только с ручной кладью. Немногое удалось скопить за десять лет жизни за границей, подумала Селеста; впрочем, сейчас это не имеет значения. Каждый метр дороги домой она связывала с прошлым, вспоминая прежние дни. Какие магазины и лавки еще остались? Вот здесь, где теперь синематограф, стоял старый театр… Вот башня с часами, отель «Лебедь», музей, библиотека, соборный пруд – надо же, совсем не изменились! Экипаж миновал старинную арку и въехал в Соборный двор, где Селеста и Родди сошли. Она непроизвольно улыбалась. Какой приятный сюрприз для семьи!

Почти волоча за собой Родди по узкому проходу, Селеста вновь чувствовала себя маленькой девочкой. От всей души надеясь, что отец окажется дома, она потянула за шнурок звонка у дома номер четыре.

Сгорбленный старик открыл дверь и воззрился на нее в радостном изумлении.

– Ах ты, господи, ну, входи же, входи скорей. Мэй говорила, что ты скоро приедешь, только вот… А этот молодой человек, видимо, Родерик. Много о вас наслышан, юноша.

Селеста вошла в крохотный домик. Кругом громоздились стопки книг и бумаг. В нос ударил запах табака и пригоревшей еды.

– Вижу, Мэй не прибиралась у тебя уже несколько дней, – засмеялась Селеста.

Каноник Форестер замялся.

– А, ты ведь не знаешь… Бедняжка Мэй в больнице.

– Что? – Селеста встала как вкопанная. Нет, все должно быть не так! – Я понятия не имела, что Мэй заболела.

– Боюсь, эту молодую женщину терзают тайные муки. Мы тоже ничего не подозревали. Селвин ужасно огорчен. М-да… Я очень рад, что ты вернулась к нам после всех своих… трудностей. Как нельзя вовремя. Столько всего произошло… Присаживайся, присаживайся, я сейчас поставлю чайник, он где-то здесь.

– Придется нам засучить рукава и навести порядок, папа, – заявила Селеста. – Ох, ты даже не представляешь, как я мечтала о возвращении. – Она умолкла, заметив, что отец пристально смотрит на внука сквозь стекла полукруглых очков.

– Он так похож на Берти, правда? – тихо промолвил каноник, переведя взгляд на фото в серебряной рамке, на котором был изображен Бертрам в военной форме. – До сих пор не верится, что он уже не приедет домой. Хорошо, что твоя мама об этом не узнает. Все, все. Вы приехали, и славно. Погодите, скоро придет Селвин. Правда, должен предупредить, он не такой, каким ты его помнишь. Селвин тоже был очень болен, но он поправится, дай только время, как и Мэй.

– Что стряслось с Мэй?

– Я разве не сказал? Она в больнице Святого Матфея.

– В психиатрической лечебнице? – Селеста испытала шок. – Как так?

– Она немного не в себе, там ей помогают.

Услыхав дурную новость, Селеста тяжело вздохнула. Действительно, вовремя она вернулась. Она нужна здесь, и здесь ей рады. Наконец-то она с сыном дома.

Мэй проснулась и сперва не поняла, где находится. Напрягая затуманенный взор, она обвела глазами помещение. Больничная палата с высоким потолком, железные кровати вдоль стен, запах лизола…

Мэй показалось, будто она спала долгим сном: отяжелевшие руки и ноги затекли, язык распух, во рту пересохло. Пальцы нащупали тонкую ночную сорочку, которая задралась и едва ее прикрывала. Она попыталась приподнять голову, и в затылке запульсировала боль. Что она тут делает?

Во власти страха, она обессиленно опустилась на подушку. Какая разница, где она, ведь она так устала… Голову словно набили мягкой ватой. Мэй пока не могла вспомнить, как попала сюда, и только на краю сознания, одурманенного тяжелым сном, мелькали обрывки длинного путешествия. В горле саднило.

В палате помимо нее были и другие женщины. Шаркая по комнате, они с любопытством поглядывали на Мэй, но быстро шмыгнули по своим местам, когда вошла сестра в жестком накрахмаленном колпаке. Увидев, что Мэй открыла глаза, сестра улыбнулась.

– Ну вот, миссис Смит, наконец-то вы пришли в себя, – удовлетворенно произнесла она.

– Где я?

– В больнице Святого Матфея, дорогая. Здесь вы как следует отдохнете и выспитесь.

Мэй не поняла. Она что, в дурдоме, где держат сумасшедших?

– Где я? – повторила она вопрос.

– Я ведь уже сказала, в больнице.

– В какой?

Память по кусочкам возвращалась. Поезд, толпа детей, море… О боже, море!

– Где Элла, моя дочь?

Мэй резко села, собираясь встать с постели, но перед глазами все поплыло, и она едва не потеряла сознание.

– Ложитесь, ложитесь, миссис Смит. О вашей дочери хорошо заботятся, не волнуйтесь.

– Мы приехали в Колвин-Бэй… на поезде. Я в Уэльсе?

Почему ее губы не шевелятся, когда она хочет что-то произнести? Каждое слово дается с трудом.

– Разве я говорю на валлийском? Вы в Бернтвуде, в больнице Святого Матфея, уже больше недели. Пожалуйста, не надо волноваться, вам необходим покой. И прошу, не беспокойте других пациентов. Я скажу доктору Спенсу, что вы пришли в себя. Он наверняка захочет поговорить с вами.

Что же я такого сделала, что меня упекли сюда? – недоумевала Мэй. Она мысленно порылась в памяти, и острые осколки больно укололи ее: она вспомнила, как била руками по воде и кричала. Но почему? И где Элла? Странно, что она не ощущает тревоги, и внутри все словно онемело.

– Я должна идти домой. Нечего разлеживаться, меня ждет работа и домашнее хозяйство.

– Если вы не успокоитесь, мы опять уколем вам снотворное, – предупредила сестра и склонилась над Мэй, чтобы поправить простыни. – Необходимо, чтобы ваш рассудок отдыхал, а не возбуждался. У вас сильное нервное истощение.

– Когда я смогу увидеть Эллу?

– Детей сюда не пускают, но к вам уже приходили ваши знакомые. Они передадут дочери все новости.

– Какие знакомые?

– О вас справлялась дама из собора. Дважды заходила и приносила цветы. Видите эти прекрасные гладиолусы? – Сестра указала в сторону, на вазу, в которой стоял большой букет остроконечных цветов самых разных оттенков.

Неужели заходила жена директора колледжа? Весьма любезно с ее стороны.

– Простите, что доставила беспокойство, но мне нужно домой.

– Нет, моя дорогая, это никак невозможно, по крайней мере, пока вы не поправитесь. Вы ведь пытались утопиться.

– Я… что? – Мэй съежилась под простынями.

– Вы забежали в море, вас пришлось уводить на берег силой. Напугали людей своими причудами. Согласитесь, подобные вещи нельзя допускать.

От слов сестры голова у Мэй пошла кругом. Если бы только она могла вспомнить! Однако в памяти все сливалось в одно цветное расплывчатое пятно, а отдельные картинки, едва только Мэй пыталась вглядеться в них пристальнее, распадались на мелкие кусочки. Да, там было море… гладкое и блестящее, как серебряное зеркало, которое показывало Мэй ее же собственные грехи. Ей хотелось разбить это зеркало. Оно возвращало те картины, которые больше никогда не хотелось видеть: волны, смыкающиеся над головами, корабль, уходящий под воду, в коварную океанскую глубину… Мэй почувствовала, что сейчас заплачет, но слез не было – глаза оставались сухими, в них щипало. Почему я здесь? Что я натворила? И где малютка, которую вытащил из воды капитан?

Устыдившись, Мэй отвернула лицо от сестры, мечтая вновь погрузиться во мглу забвения, растаять в осеннем тумане, который ранним утром поднимается над прудом Стоу.

Дни тянулись унылой чередой. Все вокруг казалось блеклым и бесцветным. В ветхом, застиранном больничном белье Мэй чувствовала себя нелепо, точно это была не она, а какая-то другая женщина, утратившая самое себя. Еда в столовой была безвкусной, как жеваная бумага; тело, накачанное лекарствами, налилось свинцовой тяжестью. Мэй с трудом выползала во двор на прогулку, с трудом переставляла ноги, двигаясь по больничным коридорам.

Из открытых окон тянуло дымом костров, и когда она, шаркая, обходила вокруг больницы, сухие листья хрустели под башмаками, будто толченое стекло. Пальцы распухли и перестали гнуться, поэтому, сидя в рабочей комнате, Мэй лишь смотрела, как другие плетут корзины. Она не могла сосредоточиться ни на вязании, ни на набивке мягких игрушек. Время от времени сестра уговаривала ее заняться чем-нибудь полезным.

– Не могу, – жаловалась Мэй. – Руки не слушаются.

Все происходило словно в замедленном темпе. Мэй наблюдала за женщиной, которая плела кружева при помощи заостренных палочек: склонившись над валиком, она сосредоточенно переплетала нити, не обращая внимания на зрительницу. Если бы и Мэй могла с головой уйти в какое-нибудь занятие…

Она теребила катушки с намотанными на них нитками и видела себя совсем юной девочкой, полной надежд, слышала щелканье станков, разговоры товарок, перекрикивающих шум машин. Она снова была на бумагопрядильной фабрике, молодая, энергичная, верящая в любовь и светлое будущее. Куда делась та девушка? Кто эта грязная старуха, сгорбленная от горя?

– Не хотите попробовать? – спросила сестра, подводя ее к месту, с которого можно было наблюдать, как создаются кружева. Хлопчатобумажные нити послушно следовали за коклюшками, и кружево выплеталось так незаметно, так волшебно!.. Ритмичное мелькание катушек и палочек заворожило Мэй, загипнотизировало взгляд. Она подумала о сетях, что ткут пауки: тонких, прозрачных, с широкими проемами между нитями. Ее разум – точно отрез кружева, в нем тоже много дырчатых проемов и узелков. Джо и Элен, Элла, океан и та роковая ночь. Закончатся ли когда-нибудь кошмары?

Как теперь разобраться в себе? Она слишком утомлена и объята страхом. Зато она может переплетать нити, создавая что-то новое. Мэй сидела и внимательно смотрела на тонкие заостренные коклюшки, которые порхали над валиком, словно чьи-то изящные пальцы. Да, она тоже попробует.

Позже, гуляя вокруг внешнего корпуса лечебницы, Мэй вдруг поняла, что больница Святого Матфея – не такое уж страшное место. Здание величественно высилось над округой, точно замок, вырастающий из тумана, и Мэй испытала благоговейный трепет перед его огромными размерами. Она слыхала о нем, но никогда не видела. Здесь ей не нужно задумываться о грядущем дне и готовить еду, можно просто сидеть в большой столовой и есть, что подадут. Конечно, ей поручают какую-то несложную работу, однако остается много времени, когда она может сидеть с коклюшками и плести узоры из нитей, обучаясь новому ремеслу, которое расслабляет ее негнущиеся пальцы.

Жизнь здесь похожа на сон и столь же нереальна. Мэй выдернули из действительности и поместили в этот замок, чтобы она обрела покой, но за его пределами осталось дитя, о котором она обязана заботиться.

Элла не заслуживает такой участи. Она всего лишь ребенок, сбитый с толку и напуганный, а теперь еще и по-настоящему осиротевший. Кто присматривает за ней? Если бы не проклятая усталость, если бы не тяжесть в руках и ногах… А может, Элле лучше без нее? Кому нужна такая мать?

В течение нескольких недель после печально закончившейся поездки на морское побережье все в школе относились к Элле с большим вниманием и заботой. Казалось, рядом с ней люди ходят на цыпочках, как будто у нее на груди висит табличка: «Ее мать упекли в дурдом. Она осталась одна, так что нечего пялиться». На самом деле все было не так. Хейзел была очень добра к Элле, а миссис Перрингс разрешила пожить с ними, поставив в спальню дочери раскладушку. Элла не понимала, почему маму увезли со связанными руками, почему держат взаперти в больнице для умалишенных и почему ее нельзя навещать. Миссис Перрингс пыталась объяснить:

– Ей нужен покой, милая. Она пережила сильное потрясение. Вид моря напомнил ей о твоем отце и о том, что он утонул. Врачи о ней позаботятся. Твоя мама не хотела бы, чтобы ты запустила учебу. Я заходила в колледж и к канонику Форестеру. Маму навещают, делают для нее все, что нужно. Не беспокойся, мы будем забирать ее почту, а тебе купим кое-какие необходимые вещи.

Эллу интересовал только один вопрос:

– Сколько она еще там пробудет?

– До тех пор, пока врачи не решат, что она поправилась и может вернуться домой. Будь спокойна, ты на время останешься у нас, а там посмотрим, как пойдет дело.

Элле нравилось ходить в школу вместе с Хейзел, а стоило ей загрустить, как мисс Парри тотчас придумывала для нее какое-нибудь задание. Элла скучала по парку Ломбард-Гарденс и виду, что открывался из окна ее комнаты на пруд Стоу. Службы в соборе она не посещала, так как Перрингсы были методистами, и по воскресеньям Элла ходила с ними в их церковь на Тэмуорт-стрит – там никто не знал, где находится Мэй.

Дни превращались в недели, и постепенно Элла начала привыкать к жизни с новой «сестрой», ее матерью и солдатом-дядей Джорджем.

В первую субботу, которую они провели вместе с Хейзел, девочки играли у ручья в Незерстоу, и Элла вспомнила о небольшом колодце под крышей из зарослей плюща. Это место было связано со Святым Чедом, там Элла и Мэй загадывали свои сокровенные желания. Пока Хейзел занималась на фортепиано, Элла сбегала к колодцу и горячо помолилась святому, чтобы он ускорил выздоровление мамы. Почему она не возвращается домой? Не хочет видеть Эллу? Действительно ли она ей не родная дочь? Во что бы то ни стало нужно выяснить правду. И у Эллы созрел план.

– Мы пришли навестить миссис Смит, – объявила Селеста, сжимая в руке букет алых георгин. Она и каноник Форестер стояли в огромном вестибюле больницы Святого Матфея, глядя на стрелку часов, которая приближалась к трем. Зазвонил колокольчик, возвещающий о начале времени посещений.

– Она сегодня не в настроении, – предупредила сестра. – Плачет целый день – бывают у нее такие приступы. Может, хоть ваш визит ее порадует.

Селеста пришла уже в третий раз, однако общаться с Мэй ей пока не разрешали. Сейчас она твердо решила не уходить, пока собственными глазами не увидит больную. Лечебница произвела на нее впечатление; для заведения подобного рода здесь очень чисто, заметно, что больница оснащена на хорошем, современном уровне.

Они последовали за сестрой. Каноник время от времени останавливался, чтобы отдышаться, и тяжело опирался на трость. Сегодня он тоже чувствовал себя не лучшим образом, но был полон решимости сопровождать дочь.

Сестра подвела их к женщине, склонившейся над столом и занятой каким-то рукоделием.

– Миссис Смит, к вам снова посетители, – объявила сестра.

Мэй не подняла головы.

– Как твои дела, Мэй? – ласково спросил каноник Форестер.

Полностью погруженная в плетение кружев, она опять не ответила.

– Посмотри, я кое-кого к тебе привел. Узнаешь?

Каноник с улыбкой тронул ее за плечо. Селеста шагнула вперед, стараясь не выдать своего потрясения. Какой худой, бледной и постаревшей выглядит Мэй! Повстречай Селеста ее на улице, она бы прошла мимо, даже не обернувшись. Куда подевалась боевая Мэй, которая, по рассказам отца, дала отпор Гроверу, не испугавшись его угроз?

– Мэй, это я, Селеста, твоя подруга. Я вернулась из Америки.

Мэй подняла голову и пристально посмотрела на нее, сперва не узнав, а потом закрыла лицо ладонями.

– Простите, кто вы?

– Селеста, твоя подруга. Я писала тебе из Америки.

– Дочка появилась на пороге без всякого предупреждения. Мы столько лет были в разлуке, и вот она опять дома. Правда, она у меня красавица? А еще у меня есть внук, он уже совсем большой. – Каноник Форестер приставил руку к груди, показывая рост Родди, однако Селеста видела, что Мэй его не слушает.

В ее чертах сквозила какая-то отстраненность, на лбу пролегли глубокие морщины. Неужели это та самая Мэй, которая писала письма, полные жизни, и отвесила оплеуху Флорри Джессоп? Что нанесло ей такой тяжелый удар, превратило в старуху?

Мэй переводила взгляд с каноника на Селесту, по-прежнему силясь найти в их лицах что-то знакомое.

– Это было очень давно. У меня плохая память. Сожалею, что вам напрасно пришлось проделать долгий путь, – безжизненным голосом ответила она и опять склонилась над кружевом и коклюшками, как будто напрочь забыла о присутствии посетителей.

– Нет-нет, я просто обязана поблагодарить тебя за все, что ты для меня делала. – Селеста присела на стул, заставляя Мэй обратить на себя внимание. – Ты пересылала мои письма, поддерживала меня, когда мне было тяжело. Теперь я здесь, чтобы помочь тебе выздороветь. Нам столько нужно наверстать!

– Я – плохая собеседница, мэм. И не заслуживаю выздоровления.

Мэй опять отвернулась, но Селеста не намерена была сдаваться.

– Тогда позволь помочь тебе. Мы принесем все, что ты пожелаешь. Насчет дочери не волнуйся, о ней хорошо заботятся. Я виделась с ней только вчера. Настоящее сокровище. Мы хотим пригласить ее в гости на денек-другой, пусть пообщается с моим Родди. Сын очень хочет с ней познакомиться.

– Она не моя дочь.

– Разумеется, твоя. С чего вдруг тебе в голову пришла эта мысль?

– Я ей не настоящая мать и вообще не гожусь в матери.

Мэй начала плакать. К ним подошла сестра.

– Ну вот, я предупреждала. Сегодня у нее скверное настроение. Она иногда воображает себе разные вещи и расстраивается. Врачи делают все возможное…

– Вздор какой-то. Я своими глазами видела младенца у нее на руках, когда мы сидели в спасательной шлюпке. Мы вместе попали в кораблекрушение, так и познакомились. Я стольким обязана миссис Смит. Кроме того, она прекрасная мать. Все это просто ужасно… Чем мы можем помочь?

При виде этой несчастной женщины у Селесты на глаза наворачивались слезы. Сейчас Мэй напоминала одну из суфражисток, попавших в тюрьму, где они устраивали голодовки, а их кормили насильно, – сломленных пытками и осознанием провала, который они потерпели, будучи вынуждены глотать пищу, чтобы не умереть.

– Ее вылечит только время, Селеста. – Каноник положил руку на плечо дочери. – Мэй нужен покой. Человеческий разум – это загадка. Многие студенты нашего колледжа сильно изменились после войны: одни утратили веру в Бога, другие искали забвения в алкоголе и наркотиках и теперь пытаются освободиться от своего пристрастия. Война – это не только разрушенные здания, разбитая техника и покалеченные люди. Уверен, Мэй скоро поправится. Я молюсь о ней каждый вечер. Идем, Селеста. Кажется, мы ее только огорчаем.

Селеста, однако, задержалась еще на минуту.

– Скажите, она виделась с дочерью? Уверена, эта встреча поможет ей встряхнуться и вернет к реальности.

– Детей сюда не пускают. По своему опыту могу сказать, пациенты только расстраиваются, – резко ответила сестра.

Шагая по длинному, выложенному плиткой коридору, Селеста невольно ежилась при виде множества самых разных людей, затерянных в лабиринтах собственных миров. Она слыхала про подобные лечебницы, и эта гораздо лучше многих – просторная, светлая, чистая. Тем не менее в ней все равно царят холод и больничная атмосфера; огромное здание начисто лишено домашнего уюта. Разве может Мэй, отрезанная от нормальной повседневной жизни, выздороветь в этих условиях? Не видеться с родной дочерью, отрицать свое материнство – действительно безумие. С какой стати Мэй вбила это себе в голову? Она выглядит полностью отрешенной и потерянной. Ее остекленевший взор напоминает глаза мертвой рыбы на разделочной доске; давно не мытые волосы висят жирными сосульками, платье – бесформенным мешком. Что же убило в ней всякую надежду, лишило воли к жизни, опустошило, будто морскую раковину?

Неужели Мэй пережила жестокое испытание на «Титанике» для того, чтобы превратиться в эту бледную тень и сделать дочь сиротой? Должно быть что-нибудь такое, с помощью чего Селеста сможет вернуть Мэй в настоящий мир, вернуть ей смысл существования.

Она вспомнила рассказ Арчи Макадама о том, как они выжили после удара торпеды, уничтожившей корабль. Зная, что им осталось всего несколько часов на этом свете, он и другие члены экипажа старались держаться на плаву, вцепившись в спасательный буй. Арчи заставлял товарищей петь песни и церковные гимны, рассказывать о своих семьях, сам шутил и сыпал историями, убеждал остальных, что они обязаны выжить. «Я просто не желал сдаваться», – сказал он тогда Селесте, улыбаясь своей мягкой, усталой улыбкой. Она и Родди получили письмо с новым адресом Арчи, и, едва вскрыв конверт, Селеста уже знала, что непременно ответит.

Жизнь всегда идет вперед, а не назад. Она больше не хочет думать о прежних днях в Акроне. Не сбеги Селеста от Гровера, возможно, она закончила бы свои дни в заведении, подобном этому. Тем не менее она не опускала руки и теперь счастлива снова быть дома, в родном окружении. Нужно обязательно вытащить Мэй из ее черного, глубокого колодца, наполненного мраком и отчаянием. Что же за всем этим кроется? Селеста обязательно выяснит.

Они с Родди переселились к Селвину в Ред-хаус, большой, но ветхий дом неподалеку от Стритэя, набитый старинной мебелью и прочими ненужными вещами. Временная экономка подала на расчет, поскольку работы оказалось слишком много. Миссис Аллен, приходящая прислуга, вынуждена была справляться в одиночку, так что присутствие Селесты пришлось весьма кстати.

Их жилище представляло собой причудливое трехэтажное здание из красного кирпича с восемью спальнями. Старый фермерский коттедж в стороне от заброшенной дороги к Бертону-на-Тренте действительно нуждался в ремонте. Снаружи он походил на кукольный домик, однако был слишком большим для одного человека и давно не видел хорошей уборки.

Селвин понимал, что сестре и племяннику нужна крыша над головой, не проявлял излишнего любопытства и не расспрашивал Селесту, почему распался ее брак. Что ж, уже легче. Селесте стыдно рассказывать свою историю кому бы то ни было, включая отца, хоть она и постоянно ловит на себе его озабоченные взгляды.

– Как ты, дитя мое? Боюсь, недуг Мэй гораздо серьезнее, чем я предполагал, – вздохнул каноник. – Прискорбно… А ее дочь, бедняжка, совсем одна на белом свете.

Хотя отец слаб и рассеян, своих детей он по-прежнему понимает как никто другой. Каноник Форестер отказался переехать обратно к Селвину, сознавая, что им нужно отдельное жилье.

– Сожалею, что тебе пришлось смотреть на все это. Прости, – вздохнул он, сидя на лавочке и обводя взором сад вокруг лечебницы.

– За что? Мэй много лет поддерживала меня, и я не допущу, чтобы она сгнила в этих стенах, – ответила Селеста. – Она поправится, правда?

– Сие в высшей воле, дочка. Будем делать, что в наших силах, и полагаться на Божье провидение.

– Мне бы твою веру, папа…

– Я уже стар. Оглядываясь назад, я вижу весь жизненный путь, вижу главные вехи, поворотные точки, невыбранные дороги… Ты прошла через жестокую борьбу, одна-единственная ошибка не означает поражения, дитя. Тебе тоже нужно время, чтобы залечить душевные раны, и где же, как не в родной семье, лучше всего находиться в этот период.

– У Мэй никого нет…

– У нее есть Элла, есть друзья, есть ты. Господь трижды благословил ее, – тихо произнес каноник.

Селеста устремила взгляд на ухоженную лужайку. Один из пациентов больницы Святого Матфея складывал в тачку сухие листья, а другой подстригал живую изгородь. В жизни все сложно… Она опять дома, но все обернулось не так, как она предполагала. Получается, она приложила уйму усилий, выпутываясь из одной трудности, только чтобы оказаться перед лицом другой запутанной ситуации? Как бы не накрутить еще больше узлов!

Элла сказала миссис Перрингс, что пойдет в город, а сама села на Рыночной площади в автобус, идущий в Бернтвуд. Денег на проезд у нее хватит, а в холщовой сумке лежат рисунки, сделанные в подарок. По дороге Элла навела справки и уже знала, как добраться до больницы, но, когда вышла из автобуса и преодолела последний отрезок пути по сельской тропинке, вид огромного, величественного здания заставил ее сглотнуть. Как же отыскать маму внутри этой громадины? Больница с высокой башней и зарешеченными окнами напоминала неприступную крепость.

Указатели были повсюду. Прошмыгнув за ворота через привратницкую, Элла попала на аллею, обрамленную с обеих сторон высокими деревьями, и сразу принялась искать глазами табличку с надписью «Главный вход». Впереди показался парк и лужайки. Элла надеялась проскользнуть незаметно, однако в скором времени ее остановил смотритель.

– Сюда нельзя! Детям вход воспрещен.

– Я хочу повидаться с мамой, – сказала Элла, показывая сумку.

– Не сомневаюсь, так оно и есть, но детям здесь делать нечего.

– Я хочу к маме, – заплакала Элла. – Я не видела ее уже две недели, только передавала записки. Я знаю, она тоже соскучилась по мне.

Зрелище ребенка в слезах произвело должный эффект.

– Ну, ну, деточка, не плачь. Твоя мама все понимает, правило есть правило.

– Я принесла ей рисунки…

В душе Эллы начала подниматься паника. Почему этот человек не дает ей пройти? Смотритель развернул ее и указал на дорогу. Элла разразилась такими громкими рыданиями, что прохожие начали останавливаться и спрашивать, в чем дело. К ней подошел какой-то старик, одетый в черное, но сквозь слезы она его не узнала.

– Элла? Элла Смит? Девочка моя, что ты тут делаешь?

Старик обернулся к рыжеволосой леди из Америки, которая вчера зашла к Перрингсам после школы и подарила Элле прелестную музыкальную шкатулку.

Леди просияла улыбкой.

– Ах ты господи! Элла, что ты делаешь здесь совсем одна?

Рыжеволосая дама в укороченной юбке подошла к Элле и хотела обнять ее, но та продолжала заливаться слезами.

– Я хочу к маме! Она там. – Элла показала в сторону лечебницы.

Смотритель схватил ее за руку.

– Ну-ка прекрати, а то меня накажут из-за тебя! Вы знаете эту девочку? – посмотрел он на Селесту. – Объясните ей, что детям вход воспрещен.

– Она проделала такой долгий путь, причем одна. Неужели ничего нельзя сделать? Жестоко не давать ребенку видеться с матерью. Миссис Смит должна знать, что с ней все в порядке, – пыталась помочь подруга матери. – Папа, я вернусь. Побудьте здесь, ладно?

Дама поспешила по аллее, а каноник тем временем протянул Элле носовой платок.

– В больнице с твоей мамой обращаются очень хорошо, – ласково произнес он. – Она нуждается в длительном отдыхе, ее нельзя тревожить. Не волнуйся, с ней все будет хорошо.

Каноник Форестер всегда нравился Элле. Он порылся в кармане и достал конфету в обертке.

– Вот, держи. Правда, это всего лишь леденец от кашля. Дочка посмотрит, что можно сделать.

Элла заморгала сквозь слезы и кивнула.

– Вчера она принесла мне подарок.

– Вполне в духе Селесты. До сих пор не верится, что она к нам вернулась… Гляди-ка, машет рукой, подзывает нас к себе. Я же говорил, моя дочь способна творить чудеса. Скорей вытри глаза и давай руку. Тихо, тихо, не торопись.

Элла уже была готова рвануться вперед, рассчитывая увидеть мать на пороге, однако у входа стояла лишь рыжеволосая мамина подруга. Она улыбалась и показывала на первое окно сбоку.

– Элла, вон там, в окне общей комнаты!

Мама стояла и смотрела на нее без тени улыбки, плотно сжав губы. Элла сунула руку в холщовую сумку и вытащила рисунки соборных шпилей.

– Я нарисовала их для тебя! – крикнула она и помахала листами в воздухе.

Мать кивнула. Бледная, постаревшая, седые волосы всклокочены… Элла протянула руку и прижала ладонь к стеклу, словно желая коснуться Мэй.

На мгновение та отвернулась и замерла, а потом тоже прижала распростертые пальцы к стеклу, накрыв ими маленькую ладошку дочери.

– Тебе лучше? – прокричала Элла. – Я ходила к колодцу святого Чеда. Ты скоро поправишься! Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

Мэй кивнула, на ее лице расцвела слабая улыбка, кончики пальцев погладили стекло. Санитар увел ее от окна, и она исчезла в глубине комнаты.

Когда Элла обернулась, мамина подруга утирала слезы платочком.

– Встреча с тобой принесет твоей матери больше пользы, чем все таблетки в мире. Мы передадим ей твои прекрасные рисунки и попросим, чтобы их повесили у нее над кроватью. Уверена, она будет рада. У тебя замечательные способности к рисованию.

Элла шагала к выходу по подъездной аллее, крепко держась за руку дамы. Наверное, миссис Перрингс уже волнуется, куда она подевалась. Какая странная жизнь – у нее ведь, в общем-то, никого нет. Элла посмотрела из окна автобуса на соборные шпили, которые показались на горизонте, когда они ехали вниз по склону Пайп-хилл. По крайней мере, теперь она знает, что в этом замке мама под хорошим присмотром. И все же ей так одиноко…

– Ну, юная леди, как мы с вами поступим? Сначала отвезем папу домой, в Соборный двор. Ты тоже зайдешь и попьешь с нами чаю. Потом мы поедем туда, где ты сейчас живешь, соберем твои вещи и поедем в Стритэй. Погостишь несколько дней у меня, познакомишься с Родди, да и мы узнаем тебя поближе. Я видела тебя только раз, совсем еще младенцем, а теперь ты совсем взрослая и такая красавица! Я хочу знать про тебя все-все. Расскажешь, кто научил тебя рисовать?

– Спасибо, миссис Перрингс хорошо обо мне заботится, – сдержанно ответила Элла. С какой стати ей переезжать к чужим людям?

– Нисколечко не сомневаюсь, но теперь моя очередь. Погоди, скоро увидишь старый дом Селвина! В нем можно расквартировать целую армию. Во дворе растут три огромных конских каштана, и каштаны уже зреют. Родди давно мечтает о товарище по играм. Тебе у нас понравится. Можешь называть меня тетя Селеста – твоя мать для меня почти что сестра.

Элла посмотрела в яркие синие глаза Селесты, обвела взглядом ее золотисто-рыжие волосы, упрятанные под элегантный берет. Пожалуй, мама не будет возражать, если она на несколько дней сменит крышу. Эта дама такая интересная, к тому же она устроила встречу с матерью. Элла откинулась на спинку кресла в автобусе и устремила взор в окно, испытывая смесь приятного возбуждения и любопытства. Тугой обруч, стянувший грудь, давит уже не так сильно – она вновь может дышать. Впервые за много недель Элла почувствовала, что дела идут на лад. Наверное, святой Чед не остался глух к ее молитвам.

Новые запреты едва ли обрадовали кого-то в квартале, и уж меньше всего – Сальви и Анджело Бартолини, которые начали припрятывать вино за несколько месяцев до того, как «сухой закон» вступил в силу.

– Вино для итальянцев – часть образа жизни, так же как виски для ирландцев. Не понимаю, зачем? – заламывал руки дядя Сальви, и Анджело полностью его поддерживал. – Как мы будем справлять крестины, свадьбы и поминки без чего-нибудь горячительного? Кому нужен чай или фруктовый сок?

Они знали, что подпольные дельцы уже поставляют виски из Канады, тайно перевозят выпивку через Великие озера, прячут ящики с ромом в портах, маскируя его под различные виды жидкости. Теперь каждый имел собственный тайник для спиртного, начиная от грелок и канистр из-под бензина и кончая плоскими фляжками, что прятали за поясом. Употреблять алкоголь разрешалось, закон запрещал лишь его продажу, и значит, можно было попробовать найти лазейку.

– Будем сами гнать, – предложил Орландо.

Недостатка в толковых идеях сын Сальви никогда не испытывал. Он успел закупить прессованные виноградные выжимки в брикетах, по виду напоминавших кирпичи. Все, что требуется – добавить воды и сахара. После того, как смесь перебродит, получится вполне приличное вино.

– А еще лучше, сделаем аппарат для перегонки, и у нас будет превосходная граппа собственного изготовления, как в старые добрые времена, – подхватил Анджело.

– Только через мой труп! – заявила Кэтлин. – Никакого самогона в квартире! В последний раз, когда мой дядя гнал самогон, аппарат взорвался, в доме выбило стекла, и осколком убило корову.

Сальви и Анджело, однако, это не отпугнуло. Они сами собрали перегонный куб, все элементы которого можно было легко отсоединить и спрятать в разные места в том случае, если полиция устроит рейд.

Орландо предложил взять полицейского, патрулирующего квартал, «в долю», то есть платить ему небольшие суммы, чтобы тот закрывал глаза на их действия. Дескать, такое практикуется по всему городу. Подвал фруктовой лавки идеально подходил для воплощения плана. Там стояли старые бочки, которые предстояло отмыть, и было предостаточно места для домашней винокурни.

– Начнем с самого простого: чистим фрукты, берем мякоть, выдавливаем сок и пропускаем по трубкам, – скомандовал Анджело, который еще в детстве часто наблюдал за всем процессом. Сальви, не разбиравшийся в тонкостях дела, взял на себя роль «человека-вывески». Кроме всего прочего, Анджело залил сахарным сиропом виноградные выжимки и рассовал их по бочкам для перебраживания, надеясь, что свершится библейское чудо и вода превратится в вино.

Удачные результаты эксперимента с граппой вдохновили Орландо на мысль вычищать арбузы изнутри, заполнять их свежеприготовленным напитком и продавать эти «сосуды», запечатывая верхушки воском, чтобы покупатели несли их домой с чистой совестью. Слухи об «особенно вкусных» арбузах от Бартолини распространилась так широко, что однажды человек в мягкой черной шляпе вошел в лавку и, наставив на Сальви дуло пистолета, заявил:

– Либо вы делитесь прибылью, либо мы «стучим» копам о ваших делишках. Без нашего разрешения тут никто алкогольным бизнесом не занимается, capisce?[18]

– То есть насчет самогона все знают, а насчет вина – нет. Вот и хорошо, – пробормотал Анджело, довольный своим предприятием. – От этих людей ничего не утаишь, – пожал плечами он. – У них все под контролем. Как нам не потерять бизнес? Пока платим – живем, а как только откажемся, сразу взлетим на воздух.

Таковы были несправедливые правила игры в Нижнем Ист-Сайде. Каждый вздох моментально доходил до банды Рицци. Они – «семья» и связаны с еще более крупными мафиозными кланами. Бартолини же – так, мелкие сошки, от них легко избавиться, если они выйдут за рамки дозволенного. С другой стороны, бандитам выгоден бизнес Бартолини. Они поставляют качественную выпивку, настоящий продукт, а не разбавленную водой дрянь. Лучше платить дань мафии и получать свою прибыль, чем смотреть, как она уходит в какую-нибудь лавку в соседнем квартале. Неужели умники, которые управляют страной, не понимают, что своим дурацким законом превратили контрабандный алкоголь в жидкое золото, которое рекой льется в карманы нью-йоркских гангстеров?

Полиция нагрянула вечером, когда Бартолини уже закрывали лавку и собирались заняться розливом спиртного. «Синие мундиры», набившись в магазин, заглядывали в каждый угол в поисках бутылок, а Сальви невозмутимо обкладывал арбузные и дынные «бомбы» соломой.

– Помещение в вашем распоряжении, господа, только прошу, не повредите мои фрукты, – сказал он и хитро подмигнул.

Двое копов рылись в подвале, не обращая внимания на шланги, спрятанные вместе с разным хламом в отдельных мешках. Со стороны казалось, будто это обычные мусорные мешки, подготовленные к вывозу.

– Что в бочках? – с ухмылкой спросил полицейский: он нашел, что искал.

– Плодово-ягодный уксус, – пожал плечами Анджело, чувствуя, что игра кончена. – Мы готовим его для заправки салатов.

– По запаху что-то не похоже на уксус. Открывайте, – потребовал коп.

У Анджело упало сердце. Все, их поймали с поличным. Он подставил оловянную кружку и отвернул кран. Все его труды пойдут в сточную канаву.

Полицейский пригубил жидкость и сплюнул.

– Черт возьми, ну и гадость! Хотели меня надуть? И как только вы, итальяшки, поливаете свои помидоры этой отравой? У нормальных людей желудки не выдержат, только вам и сгодится.

Он отшвырнул кружку и полез вверх по лестнице, оставив Анджело растерянно смотреть на бочки. Что скажет Сальви? Они потерпели неудачу: все вино действительно превратилось в уксус, и его придется вылить. Анджело вздохнул. Ничего, Рим не сразу строился.

Мэй как будто бы сползла на самое дно глубокой ямы и теперь, после того первого свидания с Эллой, когда они смотрели друг на друга через стекло, медленно начала выбираться из трясины черной депрессии. Каждое утро она направлялась в рабочую комнату, где ей выдавали нитки для несложного рукоделия. Стеклянный столик на колесиках, на котором развозили лекарства, никуда не делся, и Мэй, как ребенок, открывала рот, получая свою дозу серы и патоки. Может, если она будет послушной, ее быстрее отсюда выпустят? Иногда, перебирая коклюшками и сосредоточенно выплетая узор, она испытывала удовольствие: из-под ее рук выходило настоящее кружево, простенькое, но красивое.

Все чаще во время прогулок по больничному саду ноги уже не казались такими тяжелыми, а свежий воздух обжигал грудь. К ней начали возвращаться ощущения, но вместе с маленькими радостями вернулась и боль – боль потерь, которая навсегда поселилась в сердце. Джо и Элен мертвы, зато есть Элла. Беспокойство, тревога за девочку в окне, которая в одиночку нашла дорогу к лечебнице и привезла ей свои рисунки, ускорили процесс выздоровления. Однажды ночью Мэй вдруг осознала, что, наверное, все-таки совершила в жизни что-то хорошее, раз заслужила любовь этого ребенка, и неважно, что она не настоящая мать.

Цвета постепенно становились ярче: зеленела молодая листва, блестели на солнце красные кирпичные стены лечебницы. Темное облако апатии и тяжелой усталости уже не давило на лоб Мэй, и она знала, что надежда вернуться домой есть, только для ее осуществления нужно держать язык за зубами.

– Почему вы утверждаете, что Элла – не ваша дочь? – в очередной раз спросил доктор Спенс, вглядываясь в лицо Мэй.

Продолжать утаивать истину нелегко, однако у Мэй хватает здравого смысла понимать, что ее поступок на шлюпке может быть приравнен к преступлению и тогда ей грозит тюрьма. Все, что случилось с ней, не имеет значения, а Эллу никак нельзя оставлять одну. Любой ценой нужно сдержаться – прикусить губу, проглотить язык, но не выдать правду.

– Я смотрю на нее и не узнаю в ней себя, – осторожно ответила Мэй. – Я была не в себе, когда говорила это.

– Пожалуйста, поподробнее. – Доктор Спенс подался вперед, ожидая объяснений.

– Когда я смотрю на Эллу, то вижу ее отца, вижу, как он тонет. Я не могла приблизиться к нему, вода была очень холодная, вокруг плавали льдины, обломки корабля… Мы плыли к новой жизни… Всей семьей, понимаете? Меня и ребенка спасли, а тело Джо так и не нашли. Было так холодно…

Последовала долгая пауза.

– Это правда? – наконец спросил доктор.

Мэй подняла глаза.

– Мое лечение оплачивает «Фонд спасенных с «Титаника».

– Вы были пассажиркой «Титаника»? Боже правый, отчего же вы все это время молчали?

– После того как мой муж у меня на глазах скрылся под водой, об этом не слишком хочется кричать на каждом углу, – ответила Мэй, от напряжения смяв носовой платок в тугой шар.

Теперь все внимание доктора приковано к ней. Она не просто бедная миссис Смит, она – выжившая с «Титаника», особая пациентка с необычной историей.

– Так вы говорите, Элла напоминает вам вашего погибшего супруга?

Мэй кивнула.

– У него тоже были темные волосы. Я думаю о нем и жалею, что Бог спас меня, а не его. Он был хорошим человеком и не заслужил такой смерти. Ужасные мысли, понимаю. До сих пор не могу забыть того зрелища. Я не хотела жить дальше без него, думала, лучше бы мы все умерли.

– Тем не менее вы остались в живых, миссис Смит, создали новый дом и новую жизнь. Вы должны гордиться собой. Однако любые перемены при таких трагических обстоятельствах – это потрясение. Вы перенесли тяжелое испытание, неудивительно, что оно так сильно сказалось на вашем душевном здоровье. Но почему нам так долго пришлось вытаскивать из вас правду?

– Ребенок нуждается во мне. Я слишком задержалась здесь.

– Как сообщил нам представитель благотворительного учреждения, вы сделали разумные распоряжения насчет дочери.

– Она сейчас у моей приятельницы, которая тоже спаслась с «Титаника». За эти годы мы сдружились, ее семья подыскала мне работу, и Элла будет оставаться у них, пока я не поправлюсь.

Доктор Спенс покачал головой и улыбнулся.

– А-а, грозная Селеста Форестер и ее отец, наши баламуты… Они проявляли о вас большую заботу и были очень настойчивы. Однако не будем ускорять события, миссис Смит. Восстановление после душевной травмы, подобной вашей, занимает годы. Последствия не могут исчезнуть за день или за неделю. Ваше желание вернуться домой – добрый знак. Сильное нервное истощение повлияло на состояние организма в целом. Посмотрите, как вы исхудали. Вам придется следить за собой, хорошо питаться. Устройтесь на новую работу, если в этом есть необходимость, но не спешите с нагрузками. Принимайте любую помощь, какую вам только предложат. Надо же, пассажирка «Титаника»!.. Из-за войны, которая заслонила собой все остальное, мы не вспоминали об этой трагедии уже несколько лет. Я очень рад, что все наконец выяснилось. Теперь нам ясны причины помутнения вашего рассудка. Попробуем вверить вас попечению родных, точнее, друзей, и посмотрим, как подействует на вас недолгий визит домой. Пожалуй, можно подумать о вашем возвращении в социум. Разумеется, прежде вы пройдете медицинское освидетельствование, однако то, что вы мне рассказали, в значительной степени повлияет на решение комиссии, так сказать, качнет весы в вашу пользу.

Мэй открыла не всю правду, а лишь ее крупицы. Ей придется хранить страшную тайну до конца дней, такова цена, которую она должна заплатить за свое преступление. Возможно, мысль о совершенном грехе будет медленно подтачивать ее изнутри, но сейчас это неважно. Она хочет быть с Эллой, хочет вернуться к жизни. Мэй обязана сделать все возможное, чтобы жизнь Эллы была счастливой. Мать, заключенная в сумасшедшем доме, – не самая лучшая рекомендация. Чем скорее она покинет лечебницу, тем лучше.

В следующий раз, когда Селеста пришла в больницу, она увидела перед собой совсем другую женщину. Мэй, занятая плетением кружев, встретила ее улыбкой.

– Мне разрешили сходить домой, правда, пока всего на один день. Прямо не знаю, как я это переживу после стольких месяцев в больнице. Как Элла, как ее учеба? Селеста – ты замечательная подруга. Прости, что я вела себя так гадко. Представляю, что ты обо мне думаешь.

Селеста улыбнулась и стиснула пальцы Мэй.

– Я вспоминаю все письма, которые мы друг другу написали, секреты, которые мы делили, и твою бесконечную доброту. Ты пошла на поправку. Мы все с нетерпением ждем тебя дома. Вы с Эллой будете ходить на долгие прогулки. Не волнуйся, с ней все хорошо. Она и Родди потихоньку сближаются. Селвин поможет тебе освоиться, он очень переживает… Господи, как я рада, что у тебя опять заблестели глаза! Нам столько нужно наверстать…

Селеста села в машину Селвина и, притормозив на обочине, залюбовалась пейзажем. Брат учил ее вождению, но у Селесты получалось гораздо лучше в одиночку, когда тот не кричал и не ругался, что она вот-вот сломает рычаг переключения передач. Теперь она постепенно набиралась опыта, колеся по извилистым сельским дорогам, учась подавать знаки рукой. Внезапно Селесту охватило чувство, будто отдельные ниточки ее жизни наконец-то стали складываться в единый узор.

Элла придет в восторг, узнав, что ее мать переедет в Ред-хаус на то время, пока полностью не окрепнет. Селеста и Элла уже забрали из квартиры рядом с Ломбард-Гарденс все вещи, чтобы перевезти их на хранение. Хозяева намеревались сдать жилье другим квартирантам и потому хотели, чтобы комнаты поскорее освободили.

Что я здесь обрела? Этот вопрос Селеста продолжала задавать себе после возвращения в Личфилд. У нее началась новая жизнь, причем такая, которую она совсем не планировала. Отец по-прежнему отказывается переезжать; Родди ходит в школу для певчих при соборе; она ведет хозяйство у Селвина – без крепких женских рук дом превратится в пыльный, прокуренный сарай; Элла стала для нее совсем родной. По настоянию Селесты девочка берет дополнительные уроки рисования в местной художественной школе на Дэм-стрит. Такой талант, как у Эллы, нельзя зарывать в землю. Вполне возможно, обучение в старших классах она сможет оплачивать за счет стипендии. Селеста надеется, что Мэй не сочтет ее планы чересчур амбициозными.

Иногда Селесте казалось, что она, как капитан Смит, ведет корабль новых членов своей семьи сквозь бурные воды. Только бы не столкнуться с коварным айсбергом в этом неспокойном жизненном море, – мысленно молилась она. Элла уговорила Селесту сходить в Музейный сад, чтобы посмотреть на памятник. Статуя капитана действительно имела большое сходство с реальным человеком.

– Это он спас твою жизнь, – сообщила Селеста девочке.

Та удивленно воззрилась на нее.

– Мы с твоей мамой были в одной спасательной шлюпке, там и познакомились. Она тебе не говорила?

На лице Эллы опять отразилось недоумение.

– Нет, мама говорила только, что мой папа погиб в кораблекрушении, когда плыл в Америку.

Новость ее совершенно не заинтересовала, и она ускакала прочь по тропинке.

Выходит, Элла ничего не знает. Селеста, однако, не вправе рассказывать ей всю историю. Отчего Мэй держит их спасение в тайне? Что плохого, если девочка узнает, каким образом выжила в катастрофе, известной на весь мир? И все же Селеста не судья своей подруге. Она сама пока что не открыла Родди правды, поскольку для нее это связано с возвращением в Акрон, к Гроверу.

Родди начал задавать вопросы о своем отце. Он часто доставал из дедушкиного шкафа свадебную фотографию родителей и с интересом ее разглядывал.

– Папа должен узнать, что мы здесь. Зачем ты заставляешь меня врать, что у меня нет отца? Он ведь жив, так? Если ты ему не напишешь, я сам напишу. Дядя Селвин даст мне папин адрес!

В глазах мальчика сверкнули злость и решительность, слишком хорошо знакомые Селесте.

Вне себя от гнева, она ринулась в гараж Селвина.

– Что ты наговорил Родди про Гровера?

– Сколько можно делать из этого секрет? Бегство, чужие имена… У мальчугана в голове полная каша. Он имеет право знать о Гровере. До сих пор не понимаю, с чего вдруг ты бросила богатого мужа и прекрасный дом и потащила ребенка на другой конец света, выдрав его из привычной обстановки, – резко ответил Селвин.

– Ах, не понимаешь? Так позволь сказать тебе, что жизнь с богатым мужем в прекрасном доме была для меня адом! Если твоя сестра задерживалась хоть на минуту, ее оскорбляли и били; если она хотела спать, то подвергалась унижениям того сорта, о которых пишут в газетах. Летом, в жару, я была вынуждена носить платья с длинными рукавами, чтобы прятать синяки. По-твоему, я хотела, чтобы мой сын смотрел на все это и считал, что мужчина так и должен обращаться с женщиной? Ты даже не представляешь, сколько всего мне пришлось вытерпеть, так что больше не поднимай эту тему!

Селеста в слезах выбежала во двор, но Селвин догнал ее и обнял за плечи.

– Если я когда-нибудь доберусь до Гровера Паркса, ему не поздоровится, – тихо проговорил он, побледнев от ярости. – Прости, сестренка, я и не догадывался… Пожалуйста, прости меня.

– Теперь тебе ясно, почему я не хочу иметь с ним ничего общего. Только, прошу, пусть это останется между нами, ладно?

После признания сестры Селвин вновь ушел в себя. Он закрылся в гараже и исступленно стучал молотком, починяя разный хлам. Перемены в брате поражали Селесту. Рубцы от ожогов на его лице были неглубокими, однако шрамы от войны, невидимые глазу, проходили через всю душу Селвина. Тем не менее после этого объяснения разговоры о том, что на Рождество дядя даст Родди адрес отца, прекратились.

Селеста энергично занималась уборкой в доме Эллы. У Мэй оказалось так мало вещей, что Селесте стало стыдно за горы добра, скопившегося за долгие годы в Ред-хаусе: письменные столики, шкафы, комоды, часы, картины, столовое и постельное белье… В сравнении со Смитами, которые потеряли все, что имели, Форестеры – просто барахольщики.

Элла помогала как могла: собрала все игрушки в коробку и аккуратно уложила в чемодан одежду Мэй. На дне комода из сосны, под верхней одеждой нашелся саквояж, пропахший нафталином.

Элла открыла его и оттуда выпала стопка крохотных одежек. Селеста моментально их узнала.

– Погляди, какая прелесть! – радостно воскликнула она. – Это все твое.

Внутри чепчика была спрятана вязаная пинетка с подошвой из мягкой кожи и красивой кружевной отделкой.

– Ты была такая маленькая, – растрогалась Селеста. – Смотри, какое чудесное кружево на рубашечке. Наверное, твоя мама сохранила эти вещи на память.

Эллу находка ничуть не заинтересовала.

– Похоже на старые кукольные одежки.

– Не хочешь забрать и показать маме? Это что-то совершенно особенное.

Прикосновение к миниатюрным вещичкам всколыхнуло в душе Селесты воспоминания: вот она спешит в прачечную, старается сделать все, чтобы Мэй и ее малышка не замерзли. Ну как могла Мэй не рассказать дочери о «Титанике»?

– А вдруг она опять расстроится? – с опаской спросила Элла.

Для своего возраста она видела слишком много такого, чего не понимала, да и не должна была понимать.

– Лучше их убрать, – предложила девочка.

– С мамой все будет хорошо, но если тебя они расстраивают, я найду для них место. Твою историю ты должна услышать от матери, а не от меня. Я и так уже слишком много наговорила.

– О чем?

– Давай-ка лучше проверим, все ли мы собрали, – сменила тему Селеста, чувствуя, что вновь ступила на опасную дорожку.

Селеста в последний раз заперла дверь на ключ. Элла смотрела вдаль, любуясь пейзажем.

– Мне нравится этот дом, к тому же он совсем близко от города, – со вздохом произнесла девочка, но, поймав взгляд Селесты и будучи смышленой не по годам, прибавила: – Ред-хаус мне тоже очень нравится, у меня ведь там будет своя комната под крышей! Я люблю ездить на автобусе, а машина дяди Селвина так громко бабахает, что люди аж подпрыгивают!

Элла с ее потрясающе выразительными глазами и темными кудрями вырастет красавицей, подумалось Селесте. Она пока не видела ничего, кроме этого городка, не догадывается о своем прошлом, о «Титанике». Обоим детям пора узнать, что именно произошло в ту ночь, если только это опять не повергнет ее подругу в пучину депрессии. Наверняка у Мэй есть свои причины молчать, как и у Селесты, ведь она тоже не хочет рассказывать Родди о Гровере.

Да, Селеста и Мэй – два сапога пара. Их нежелание говорить – следствие кошмара, перенесенного на «Титанике»? Уцелевшие не слишком любят распространяться на эту тему. Все, что с большим опозданием стало известно о злополучном корабле, до сих пор вызывало в людских душах бессильный гнев. Публичное расследование, проведенное много лет назад, выявило массу грубых нарушений элементарной техники безопасности. По крайней мере, теперь каждое судно оснащается достаточным количеством шлюпок, а экипаж проводит спасательные учения. Какие еще подробности катастрофы «Титаника» замяли или подали в более приглядном виде? Это уже никого не интересует, особенно после войны. Трагедия стала частью забытой истории.

Возможно, пережитый ужас затронул рассудок не только Мэй, но и других людей, уцелевших в кораблекрушении. Неудивительно, что все тщательно хранят свои секреты, ведь в ту ночь вместе с судном на океанское дно ушло столько невинных душ, надежд и чаяний. Глубину, на которой они упокоились, нельзя измерить, да теперь и не время. Все, что сейчас нужно, – это обустроить дом для семьи Смит и вернуть улыбку на уста ребенка.

Автомобиль ехал по извилистой Кросс-Ин-Хэнд-лейн.

– Люблю эту дорогу в город, она такая спокойная. Ждете встречи с домом? – поинтересовался Селвин, не поворачивая головы.

Мэй ненадолго задумалась, стиснув ручки сумочки.

– Даже не знаю, я не была дома несколько месяцев. И как отнесется к этому Элла? Мне очень стыдно, ведь меня теперь будут считать вроде как слабоумной…

– Не говорите чепухи! Вы были нездоровы, и только. Рассудок ничем не отличается от тела и точно так же может заболеть. Видели бы вы меня, когда я пришел с войны. Нужно найти для себя что-то такое, ради чего просыпаться по утрам, нужно занимать мозги. Селеста вам поможет.

– У меня пока нет желания с кем-либо разговаривать. Я просто хотела бы убедиться, что у Эллы все в порядке. Я должна как-то возместить свое долгое отсутствие.

– Это всего лишь однодневный визит, так сказать, пробный камень. Не ожидайте слишком многого, тогда не будете разочарованы – уж поверьте, по себе знаю. Понимаю, вам не хочется задерживаться в больнице ни на один лишний день, но это свой, отдельный мир, и изменить его правила нелегко. У вас все будет замечательно.

Если бы Мэй была в этом уверена… Она не смела признаться, что испытывает мучительный страх перед встречей с ребенком после того, как произнесла те чудовищные слова. Как только у нее язык повернулся заявить Элле, что та ей не дочь? Захочет ли Элла ее видеть? По словам Форестеров, девочке у них хорошо. Внезапно Мэй сделалось дурно.

Элла встречала ее у порога Ред-хауса.

– Ура, ты приехала, приехала! Идем скорее, мы испекли булочки с джемом, и я накрыла стол в столовой. Идем же!

В коридоре стоял мальчик, по виду – настоящий школяр. Мэй заметила, что он явно робеет.

– Это Родди.

Элла чуть подтолкнула мать навстречу ему. Мальчик смущенно глядел на нее и в конце концов протянул ладонь.

– Рада познакомиться, – еле слышно произнесла Мэй, мечтая, чтобы их с Эллой оставили наедине.

Селеста словно прочитала ее мысли и быстренько всех выпроводила.

– Ну, не будем мешать. Мы поставим чайник, а Мэй и Элла пусть пока поговорят в гостиной.

Мэй еще не доводилось сидеть в такой большой комнате. Гостиная казалась холодной и неуютной; мать и дочь чувствовали себя в ней чужими.

– Я бы лучше вышла на воздух, – сказала Мэй. – Давай пройдемся вдоль канала, как в старые времена. И по саду я тоже не прочь прогуляться. Как тут все сейчас?

– За ним особо никто не ухаживает. Это наше с Родди тайное убежище. Хочешь, покажу, где дрозды свили гнездо?

Элла протянула руку, и Мэй охотно взялась за нее, стараясь не стискивать пальцы девочки слишком сильно из-за волнения.

– Похоже, ты права, здесь все заросло. А что, садовника больше нет? – спросила Мэй и сама вспомнила, что старый садовник умер, а его сына убили на войне.

Стоял теплый летний день. При виде ясного синего неба на душе у Мэй повеселело. Элла без умолку болтала про школу и Хейзел, про то, как она и Родди все время спорили из-за Бентли и Уистона, старых лошадей Селвина, – кто на какой будет кататься, – и как потом Селвин вышел из сарая и прогнал их, заявив, что лошадкам уже много лет и ездить на них нельзя.

Мэй с удовольствием слушала нехитрые детские новости. Она по-прежнему моя Элла, а я – ее мать. Тем не менее последние слова Эллы заставили Мэй всполошиться.

– В нашей квартире живут другие люди. Мне пришлось забрать все вещи, они стоят упакованные наверху. А где мы будем жить?

Упоминала ли Селеста об этом переезде? Наверняка что-то говорила, но память у Мэй сейчас дырявая, как решето. Ее охватила паника.

Мать и дочь вернулись в столовую на чай. Угощение не лезло в рот Мэй, она смогла съесть совсем чуть-чуть, хотя усиленно старалась изображать удовольствие. Элла, придвинув стул к столу, щебетала как птичка, одновременно расправляясь с булочками. Селвин куда-то исчез. Мэй не сводила глаз с настенных часов, но, когда подошло время уезжать, обнаружила, что ей вовсе не хочется надевать плащ и шляпку.

– Что скажешь про сад? – поинтересовалась Селеста. – Из меня огородница никудышная. Я донимаю Селвина, да только он еще хуже меня.

– Тогда подайте объявление, что вам нужен садовник, – предложила Мэй. – Участок довольно большой.

– Я тут подумала, если бы ты согласилась научить меня, как что делается, и помогала бы мне…

– Гм… Мне ведь придется искать работу, когда я выйду из… – замялась Мэй.

– Я это и имела в виду, Мэй. В доме для всех хватит места. Элла уже живет у нас. Не хотела бы ты тоже перебраться сюда и помогать по хозяйству и в саду?

Мэй вдруг ощетинилась, словно еж.

– Ты и так очень много для меня сделала. Не хочу повиснуть у тебя на шее, как тот самый альбатрос из поэмы[19]. Спасибо за предложение, Селеста, это очень любезно с твоей стороны, но я должна самостоятельно стоять на ногах.

– И чем же плохо жить здесь и «самостоятельно стоять на ногах» на знакомой земле? Нам эта идея очень даже нравится, правда, Элла?

– Значит, вы обо всем сговорились за моей спиной? А мое мнение насчет воспитания дочери кого-нибудь интересует? Вижу, она тут уже прижилась. – Мэй встала из-за стола. – Мне пора ехать.

– Мэй, я совсем не хотела тебя обидеть. Просто решила, что всем нам не помешало бы проводить вместе больше времени, дать детям возможность подружиться… Пожалуйста, не расстраивайся.

Мэй видела, что Селеста искренне огорчена ее резкими словами. Она вывела Эллу в коридор и закрыла за ней дверь.

– То, что я нахожусь в дурдоме, не дает никому права считать, будто у меня нет гордости, – сказала она Селесте.

– То, что ты была больна, не дает тебе права отказываться от моего предложения, даже не обдумав его как следует. Когда-то ты назвала себя затворницей. Я знаю по письмам, как тебе пришлось воевать с Флорри Джессоп и прочими. Нам многое известно друг о друге. Насколько я поняла, Элла не догадывается, что была в числе пассажиров «Титаника», хотя зачем делать из этого страшный секрет, понятно тебе одной.

– Да, ты знаешь обо мне все, а я о тебе – ничего, за исключением того факта, что ты сбежала от мужа. У друзей нет секретов друг от друга.

– Тогда, пожалуй, самое время открыться тебе, как я открылась Селвину. Я сбежала от мужа, потому что он был грубым скотом. После моего возвращения из Нью-Йорка на пять дней позже веленого он избил меня до полусмерти. У каждого свои проблемы и печали, Мэй. Не всем так везет с супругом, как тебе повезло с Джо, пусть даже твой брак продлился недолго. Видишь, тайны есть не только у тебя.

Селеста посмотрела Мэй в глаза, и обе залились слезами, крепко обнявшись.

– Ты помогла мне осуществить побег. Я в вечном долгу перед тобой, подруга, так что прекращай упрямиться и задирать нос. Идем, я отвезу тебя в больницу, а по пути мы раз и навсегда избавимся от всех недомолвок.

Прощаясь, Элла прильнула к матери и хотела ехать с ней, однако Селвин удержал девочку.

– Твоей маме есть о чем поговорить с Селестой. Не переживай, скоро она вернется домой насовсем. Давай лучше спокойно посидим в саду.

Анджело пригрозил, что вообще никуда не пойдет, если услышит еще хоть слово о первом причастии Фрэнки. Кэтлин накупила сыну кучу обновок, видимо собираясь поразить всю публику.

– Чем плох старый костюм? – сердито буркнул Анджело.

– А чем хорош? – огрызнулась в ответ Кэтлин. – Ребенку нужны ботинки, чулки и белый воротник. Все остальные тоже должны выглядеть прилично, ты в том числе.

– Ты ограбила банк? Где мы все это возьмем? – возмутился Анджело. – Я, знаешь ли, не печатаю деньги.

– Зато пропиваешь изрядное их количество. Я кое-что откладывала на праздничный обед и подарки. Хочу показать семье, что мы не скряги какие-нибудь и у нас все как полагается. Для Фрэнки этот день – особенный.

И почему только женщины обожают стоять на коленях в старом соборе, где воздух тяжел от ладана, священники облачены в белое, а свечи мерцают в темных углах, отбрасывая блики на статуи? Когда Анджело слышит латынь, его пробирает мороз по коже. Это совсем другой язык, отличный от итальянского – живого, горячего, страстного, такого, который прорывается через всю улицу, когда скандалят соседи.

Анджело посмотрел на своих детей: Фрэнки, аккуратный тихоня, начал читать слова на афишных тумбах еще до того, как пошел в школу, а Джеки, его братишка, уродился неугомонным сорванцом. Младшенькая, Патти, без устали цокала железными подметками на старых башмаках и сводила всех с ума своими проказами, пока Анджело пытался слушать Карузо на древнем граммофоне, взятом в кредит.

Кэтлин подняла из-за граммофона страшный шум.

– Анджело, мы не можем позволить себе такие вещи! Нам еще платить за костюм Фрэнки к первому причастию.

– Мог бы обойтись сорочкой и брюками. Я не желаю, чтобы мой сын часами торчал в церкви. Мальчишке нужен свежий воздух и уличные драки, а ты хочешь вырастить из него жеманную девицу. Как только ирландские попы доберутся до его безгрешной души…

– Чем тебе не угодил отец Рейген?

– А чем угодил? Хочет, чтобы Фрэнки в этом-то возрасте пел в церковном хоре! В прежние времена нас, итальянцев, едва пускали на порог старого собора Святого Патрика, а теперь гляди-ка, мой сын будет стоять на хорах с ирландцами!

– Между прочим, он наполовину ирландец!

В гневе Кэтлин могла наповал сразить мужа одним словом, поэтому Анджело поспешил прочь, сыпля ругательствами себе под нос. Их ссоры с Кэтлин напоминают летнюю грозу: только что сверкала молния и гремел гром, а в следующую минуту уже льет теплый ливень.

Кое-какие денежки из тех, что приносила подпольная винокурня, Анджело оставлял себе, но всякий раз ноги отчего-то несли его в питейное заведение, насквозь пропитанное сигаретным дымом, где он играл в карты и опрокидывал стопку за стопкой. Правда, это развлечение дорого ему стоило: дома приходилось выворачивать карманы. Если Анджело приносил много денег, вечер продолжался мирно, если же карманы были пусты, жена с ним не разговаривала.

В воскресенье Кэтлин увела детей в церковь на мессу.

Теперь еще придется изображать рьяную веру, – с досадой думал Анджело о предстоящей церемонии, – восторгаться детскими нарядами и новыми четками, за которые большинство семей не расплатится до конца года.

Сам он ходит в церковь только на Рождество и Пасху, хотя отец Бернардо часто справляется о нем и вздыхает. Зато Анджело до сих пор чтит пятнадцатое апреля и рассказал детям все о «Титанике». Он и Кэтлин возили детей к Мемориальному маяку, сооруженному в память жертв катастрофы. Черный шар, установленный на верхушке маяка, каждый день ровно в тринадцать ноль-ноль падает вниз, отмечая точное время гибели печально известного лайнера. Фрэнки, Джек и Патриция знают про Марию, маленькую Алессию и мамину сестру, тетю Лу, – знают, что они погибли, так как спасательных шлюпок на всех не хватило.

Каждый год Анджело достает маленькую пинетку, обшитую кружевом: он до сих пор считает, что это башмачок его дочки. С годами все труднее верить, что Алессия жива, но порой, думая о ней, Анджело проливает скупую мужскую слезу, и это всегда злит Кэтлин.

Нередко он чувствует полный упадок сил. В лавке приходится таскать тяжелые ящики, с Анджело ручьем льется пот и ломит спину. Чтобы облегчить боль, он прикладывается к бутылке. В последнее время они экономят каждый цент, живут буквально на одном супе. Анджело в шутку называет жену «Суповой королевой Нижнего Манхэттена». Никто, кроме нее, не способен превратить ложку мясного бульона в большую кастрюлю наваристого супа, и все же дети едва ли ложатся спать сытыми.

Иногда они ходят гулять в Батарейный парк, где смотрят на огромные пароходы, которые покидают Нью-Йоркскую гавань, проплывая мимо статуи Свободы.

– Теперь вы – americani, – повторял Анджело сыновьям, наставив на них палец. – Эта большая страна работает на вас. Не обращайте внимания, если кто-то будет вас обзывать. Вы родились настоящими американцами. Играйте в футбол, бейсбол, делайте что угодно, только держитесь подальше от ирландских попов. Церковь – это cosa femminile. Слышишь меня, Франческо? Церковь – для женщин.

В день конфирмации Фрэнки проснулся в четыре часа утра. Ему велели поститься с полуночи, ничего не есть и не пить, пока святые дары не коснутся его уст. Анджело пришел в ярость. Ребенок еще слишком мал, нельзя лишать его даже воды!

– Сегодня у меня особенный день, папа, я его очень долго ждал. А я почувствую, когда на меня снизойдет Господняя благодать? – Фрэнки, аккуратно разложивший одежду на постели, поднял глаза.

Анджело устыдился своего маловерия.

– В этом костюме ты похож на принца. Что это? – Он взял в руки широкий воротник тончайшего кружева. – Откуда это у тебя?

– Из Италии. Тетя Анна сохранила его для своих сыновей. А раньше он принадлежал дяде Сальви. Мама его выстирала.

Анджело провел рукой по воротнику, внимательно разглядывая изящную кружевную вязь. В детстве у него тоже была похожая вещь, однако не воспоминание заставило его глаза наполниться слезами, а узор – такой же, как на кружевной манжете крохотной пинетки. Нет сомнений, и то и другое сплетено в его родной деревне. Только-только начал он забывать о своем горе, как получил новое напоминание. Может быть, это знак?

От усталости Мэй валилась с ног. Стоял теплый денек, на рынке шла бойкая торговля, а Селвин с самого утра был не в духе. Он сидел на кухне и занимался починкой мотоциклета.

– Уберите со стола эту промасленную тряпку, мистер Форестер, тут вам не гараж, – не выдержала Мэй, глядя на испачканный пол.

– Не тарахти, женщина! – отрезал Селвин. – Не дом, а базарная площадь какая-то, ни минуты покоя.

Для Мэй Селвин – точно раскрытая книга. Сегодня у него выдался один из «черных» дней. Стоит ему выпить пинту-другую пива, как он начинает на чем свет ругать правительство: жилья для героев войны не хватает, страну довели до крайности и так далее. Чем больше Селвин пил, тем агрессивнее и убедительнее становился. От Мэй требовалось все ее мужество, чтобы в одиночку заходить в пивную и сообщать Селвину о том, что ему пора отрывать зад от стула. Она ненавидела грязные заплеванные забегаловки, где воняло табачным дымом и прокисшим пивом, как ненавидела и этот пустой, остекленелый взгляд печальных глаз Селвина.

В душе, однако, Мэй не злилась, интуитивно чувствуя его горе и боль, отчасти представляя потерянный Селвином мир. После войны он так и не вернулся на работу в юридическую контору в Бирмингеме. Мэй часто заставала Селвина неподвижно застывшим и смотрящим в поле, где паслись его старые лошади.

– Вот и меня списали со счетов, как бесполезную дряхлую клячу, – бормотал он.

– Как тебе тот парень, что обедал у нас в воскресенье, Макадам? – спросил он у Мэй в то жаркое утро. – По-моему, неплохой человек и явно положил глаз на мою сестру. Правда, в мужчинах она не больно-то разбирается.

Молодой Макадам нравился Мэй. Он прекрасно ладил с детьми. Родди, который стал учеником Денстонской приготовительной школы и всю неделю, кроме выходных, проводил в интернате, ловил каждое его слово. Селеста переписывалась с Арчи Макадамом и уже рассказала Мэй об их знакомстве на борту парохода, шедшего в Ливерпуль.

– А ты, значит, так и не рискнул взять себе жену? – как-то спросила Мэй Селвина, зная, что во время приступов депрессии этот человек невыносим, хотя по-своему симпатичен, особенно сейчас, когда шрамы от ожогов на лице зажили.

– Кому я нужен? Я даже на работе удержаться не могу. Да и к чему плодить детей в этом гнусном мире?

– Что уж тогда говорить обо мне, – усмехнулась Мэй, скрестив руки на груди.

Селвин посмотрел на нее и расхохотался.

– Вот что мне в тебе нравится: крепкая северная злость. Родди и Элла – отличные ребятки, можешь гордиться дочерью. Да ты и сама вполне еще хороша, если, конечно, кому-то нравятся такие вздорные бабенки.

– Мне принять эти слова как комплимент? – подначила Мэй.

– Как пожелаешь, только не приставай ко мне, дай спокойно похандрить.

Между ними установилась странная дружба: Мэй и Селвин то и дело подтрунивали друг над другом, отпускали шутки и остроты. Иногда эти отношения вызывали у Мэй смутную тревогу, заставляли желать большего.

С тех пор как Мэй переехала в Ред-хаус, минуло больше года, а она еще толком не изучила характер Селвина. То он выглядел отчужденным и замкнутым, а то вдруг делался разговорчивым и, казалось, был готов поделиться с ней всеми секретами. Война изломала столько жизней… Если бы Джо остался в Англии, он бы одним из первых записался в добровольцы. Возможно, сейчас от него осталась бы только медная табличка с фамилией на памятнике.

Селвин уцелел в пекле войны, и часть его натуры протестовала против этого. Он никогда не говорил ничего такого – как можно? – однако его чувства были слишком хорошо знакомы Мэй, и это придавало ей терпения и храбрости. Закончив с покупками, она отважно заходила в пивную и требовала, чтобы он шел за ней. Даже мертвецки пьяный, Селвин, приподняв шляпу, как настоящий джентльмен, послушно брел к выходу на заплетающихся ногах. «Моя вер-рная подруга, на войне со мною ря-адом, без нее мне никуда-а!» – затягивал он песню.

Мэй старалась сдержать улыбку, но не могла не признать, что тягаться с Селвином ей не под силу: он умен, образован и наделен отличным чувством юмора.

Селвин не просто отвозил Мэй домой с рынка – машину он вел так, будто выпускал пулю из винтовки: яростно взметал пыль, мчась вверх по холму, затем сворачивал налево и гнал по Бертон-роуд к Стритэю. Во время таких поездок Мэй молилась, чтобы на дороге не было телег и встречных автомобилей. Дома Селвин приносил все покупки на кухню, а она готовила ему чашку кофейного напитка из цикория. Порой их общение этим и ограничивалось до следующей недели.

Мэй наливала себе чай и относила поднос в свою комнату, которая прежде служила утренней столовой. По утрам в ней было много солнечного света, по ночам царили тепло и уют, и Мэй без опаски оставляла на столике начатое кружево и все инструменты, зная, что здесь их никто не тронет.

Селеста постоянно была в разъездах – подыскивала себе работу. «Теперь, когда Родди устроен, мне пора найти занятие вне дома, – сказала она Мэй. – Вверяю дом и сад в твои умелые руки, а черную работу можешь оставить миссис Аллен. Моя же обязанность – поддерживать корабль на плаву». Ее слова звучали весьма загадочно.

Мэй признавала, что роль хозяйки ей нравится. Она привела сад в порядок, восстановила цветочные бордюры и обустроила тенистую беседку, где с удовольствием отдыхала с книгой в жару. Казалось, тот нервный срыв случился с ней давным-давно, однако все еще бывали ночи, когда Мэй мучилась бессонницей и прежние страхи теснили грудь.

Элла быстро росла, черты ее лица становились все более изящными, а грива черных кудрей – все гуще и непокорней. У нее было много подруг, она участвовала во всех школьных затеях, а в сарае стояла целая коллекция ее эскизов и картин. Откуда в ней творческая жилка? Мэй понимала, что уже никогда не узнает этого, хотя в предрассветные часы терзалась размышлениями. Сколько можно лгать ей, отделываться полуправдами? Сколько нужно, – отвечала она самой себе. – Успокойся и спи, если не хочешь опять очутиться в сумасшедшем доме. Прекрати изводиться по поводу того, чего все равно не изменить. Уже поздно открывать правду. Кто теперь поверит в твою историю?

Ежегодный летний прием на лужайке теологического колледжа всегда был главным событием для обитателей Соборного двора. На этот раз Селеста появилась перед публикой в новом кремовом платье из хлопка, с кружевным лифом и манжетами. В такой чудесный денек грех не надеть обновку и не продемонстрировать гостям последнюю моду на чуть более укороченный подол.

На этом приеме Селеста сопровождала отца. Каноник Форестер с удовольствием угощался послеобеденным чаем, наблюдал за состязаниями по теннису и кеглям и отдыхал на скамеечке в компании других священников, вышедших на покой.

Селеста улыбнулась. Сколько таких же приемов ей пришлось вытерпеть в юности! Как все это знакомо, как по-английски, словно и не было ужасной войны. Многих уже нет, многие студенты погибли, и от них остались лишь имена на мемориальной табличке. Но сегодня для всех праздничный день, когда полагается нежиться на солнышке. Дамы прячут лица под зонтиками или широкополыми шляпами, чтобы сохранить благородную бледность или – как, например, она, – чтобы не темнели веснушки.

Родди предпочел остаться дома с Мэй и Эллой и теперь наверняка пристает к Селвину. Брат вообще никуда не выходит, за исключением пивной. К большому огорчению отца, он не посещает службы в соборе, однако его тоже можно понять. У одних людей война укрепила веру, у других – разрушила.

После бегства Селесты на родину прошло почти два года. Как быстро летит время! Она до сих пор боится любой бумаги с американским штемпелем. От адвокатов Гровера ничего не слышно; впрочем, это вовсе не означает, что однажды ее муж не явится на порог как снег на голову. Что тогда будет, даже думать не хочется.

Какая-то часть ее души жаждет продолжить дело, за которое она боролась, будучи сторонницей движения суфражисток. В Англии введено частичное право голоса для женщин, но только тех, кто старше тридцати пяти лет и владеет собственностью. Боевой дух движения угас. Многие женщины двинулись своим курсом, поступили в университет или устроились на работу, однако Селесте такие варианты не подходят. По правде говоря, теперь, когда Мэй полностью взяла хозяйство в свои руки и отлично справляется с помощью миссис Аллен, приходящей прислуги, Селесте дома и делать нечего.

Она наткнулась в «Таймс» на одно весьма интересное объявление и даже подготовила резюме, но тут же решила, что из этой затеи все равно ничего не выйдет, и забыла отнести письмо на почту. Еще совсем недавно все силы мятежной души Селесты были направлены на то, чтобы избавиться от тирании Гровера и обеспечить безопасность сына. Сейчас Родди проводит в школе всю неделю, хотя находится недалеко, в нескольких часах езды. Селеста охотно держала бы его при себе в Личфилде, однако все мужчины семьи Форестер испокон века обучались в приготовительной школе в Денстоне. Отец и брат настаивали, что там Родди получит прекрасное образование, которое поможет ему найти хорошую работу и устроиться в жизни. Селеста, в свою очередь, в этом так не уверена: у мальчика очень переменчивая натура.

Селеста с наслаждением ощущала тепло солнечных лучей, прохладную хрусткость накрахмаленного кружева, сладкий аромат роз из сада, спускавшегося по склону к самому пруду, где солнечный свет разбивался на миллионы зеркальных осколков. Селеста чувствовала, что возвращается к жизни, к вкусам и запахам, что вновь способна слышать звон бокалов, искренний смех, шумные поздравления победителю теннисного турнира. Взор Селесты радовали белоснежные скатерти, которыми были накрыты столы, ломившиеся от сэндвичей, кексов, сдобных булочек и чайных чашек с золотыми и малиновыми ободками. Впервые за долгие годы она испытывала покой на сердце. Наконец-то ее отпустил страх, бесконечный страх обронить лишнее слово, подвергнуться осуждению и критике. Здесь для всех она – просто овдовевшая дочь каноника…

Селеста собралась перейти в тень парусинового навеса и вдруг поймала на себе чей-то взгляд. Молодой широкоплечий мужчина в спортивном пиджаке смотрел на нее, улыбаясь от уха до уха. У Селесты екнуло сердце. Не может быть! Тут, на лужайке Богословского колледжа… Арчи Макадам?

Он приподнял соломенное канотье в шутливом поклоне.

– Добрый день, миссис Форестер. Я надеялся вас найти.

Селеста застыла с раскрытым ртом, чувствуя, как к щекам прилила кровь.

– Каким ветром вас сюда занесло?

– Я приехал с другом, Тимом Безуиком, прогуляться по окрестностям.

– Мы ведь много раз показывали вам собор.

– В предыдущие визиты мне так и не удалось посмотреть Личфилд.

В эту минуту к ним приблизился каноник Форестер под руку с директором колледжа, Лоуренсом Филипсом.

– Вот молодой человек, о котором я тебе говорил, Бертрам. Макадам – отставной морской офицер, выпускник Оксфорда, специалист по классической филологии. Он намерен присоединиться к нам. Не забывай, количество студентов растет, нам нужны преподаватели.

Возникла небольшая пауза, пока до Селесты дошел смысл его слов.

– Вижу, вы уже знакомы, – произнес пребендарий Филипс с лукавым прищуром.

– Мы с мистером Макадамом встретились на пароходе, который плыл в Англию. Мистер Макадам обучает Родди игре в шахматы… по переписке, – пролепетала Селеста, с головой выдав свое смущение.

– В самом деле? Что ж, не будем мешать вашей встрече, – заявил директор и повел каноника Форестера к гостям, решив принять эстафету у супруги, которая как раз удалилась в противоположную сторону.

– Скажите что-нибудь, Селеста, – попросил Макадам. – Кажется, мои новости пришлись вам не по душе.

– Для меня довольно неожиданно, что вы решили принять духовный сан, – резко выпалила она.

Арчи расхохотался.

– Нет-нет, я вовсе не собираюсь становиться священником. Буду учить студентов греческому и латыни, вот и все.

– Не знала, что вы преподаете, – пробормотала Селеста.

– Тогда скажу кое-что еще, чего вы обо мне не знаете. Я только что прошел курсы переподготовки. Всегда хотел вернуться к преподаванию.

– До войны вы преподавали?

Макадам кивнул.

– Не удивляйтесь. Думаю, тот факт, что в Оксфорде я выступал за университетскую команду по теннису и крикету, помог решить вопрос в мою пользу. Я войду в преподавательский состав уже в осеннем семестре. Мы с вами будем практически соседями.

Самоуверенность Арчи почему-то возмутила Селесту. Стереть бы с его лица эту противную улыбку, а то еще вообразит себе бог знает что!

– Нет, не будем. В скором времени я получу работу, – брякнула она первое, что пришло на ум.

Лицо Арчи вытянулось, целых пять секунд он удрученно смотрел на нее.

– Надеюсь, вы не уедете далеко, ведь здесь ваш отец и Родди. Успокойтесь, я не намерен вам надоедать. Я сразу вижу, когда для кого-то я нежеланный гость.

– Дело не в этом… Я была потрясена, увидев вас… решила, что мне показалось. – Селеста мучительно старалась скрыть охватившее ее смятение. – Спасибо, что пишете Родди в школу, это очень любезно с вашей стороны.

– По себе знаю, как одиноко бывает мальчишке на первом году в новой школе. Судя по всему, он вполне освоился. Я не получал от него писем уже несколько недель, ведь сейчас каникулы. Я надеялся, вы тоже мне обрадуетесь.

– Приятно встретить в толпе знакомое лицо.

– Очень дипломатичный уход от вопроса. Я всегда хотел познакомиться с вами поближе. Представилась возможность, вот я и воспользовался ею… по чистой случайности. – Помолчав, Макадам добавил: – Хотя нет, не совсем.

– Мне нужно время подумать. Все так сложно…

Пора сказать ему, что она никакая не вдова и у нее есть муж, прояснить все раз и навсегда.

– В чем же сложность? Мужчина знакомится с женщиной и ее сыном на пароходе, они долго переписываются, потом мужчина приезжает с визитом. Что в этом дурного?

– Извините, со мной хочет поговорить супруга директора, – пискнула Селеста и улизнула.

– Трусишка! – крикнул Арчи ей вслед, приподняв шляпу. – До скорой встречи!

Черта с два! – мысленно выругалась Селеста.

Селеста поспешно приблизилась к миссис Филипс и под каким-то легкомысленным предлогом завела с ней беседу. Нужно как можно скорее отделаться от Арчи, от его улыбки, лучащейся уверенностью, выбросить из головы его фигуру, серо-зеленые глаза, избавиться от ощущения бабочек, порхающих в животе, которое она испытала при встрече с ним. Селеста только-только все устроила, и вот он является в Личфилд и сбивает все планы!

Селеста инстинктивно чувствовала, что этот молодой человек способен создать в ее жизни массу новых трудностей. Как ни крути, остается только одно: нужно найти резюме, которое она составила, и поскорее его отправить его. Надо покинуть город.

Родди хранил письма в ящике для сластей, подальше от чужих глаз. Их накопилось уже восемь, и последнее нравилось ему больше всего. Папа приезжает в Лондон и хочет увидеться с ним! Сердце Родди замирало от восторга при мысли, что он встретится с отцом втайне от остальных. Он упросил Чарли Поттера, сына викария, пригласить его в гости на каникулы, – отец Чарли имел приход неподалеку от Уимблдона. Вместе с приятелем они будут ходить в музеи, посмотрят драгоценности короны в Тауэре, развод караула у Букингемского дворца. Он проведет у товарища целых две недели, а папа тем временем приплывет из Америки в Саутгемптон и поездом доберется до Лондона: на фабрике в Силвертауне у него назначены важные встречи.

Родди и самому не верилось, что у него хватило смелости написать. После того как дедушка сообщил, что отец служит в компании «Даймонд раббер» в Акроне, раздобыть адрес оказалось легко. Раз папа занимает важный пост, значит, получает почту.

Родди написал свое послание вечером, когда готовил уроки. Вверху листа он указал адрес школы и с большим тщанием выводил каждую букву, на всякий случай положив рядом орфографический словарь. Первое письмо далось Родди труднее всего – он опасался, что папа может на него рассердиться.

Уважаемая компания «Даймонд раббер»,

я пишу это письмо, чтобы справиться о моем отце, мистере Гровере Парксе из Акрона. Я – его сын, Родерик Гровер Форестер. Я учусь в приготовительной школе, расположенной в Денстоне, графство Стаффордшир. Если мистер Паркс захочет со мной познакомиться, пожалуйста, передайте ему, чтобы писал мне по указанному адресу.

Искренне ваш,

Родерик (12 лет)

Поначалу ему казалось, что он обратился к совершенно чужому человеку, но как только пришел первый ответ с фотографией папы, Родди ужасно обрадовался.

Дорогой сын!

Я не сомневался, что однажды ты решишь узнать о твоих американских родственниках. Ты проявил большую находчивость, отыскав мой рабочий адрес. Мы с твоей бабушкой Хэрриет счастливы узнать, что у тебя в Англии все хорошо. Разумеется, я хотел бы для тебя совсем иного, но пока пусть все идет как идет. Прошу, расскажи мне все о себе.

Я, со своей стороны, не имею желания посвящать твою маму в нашу переписку. Вряд ли она позволит нам продолжать это занятие.

Что и говорить, я несказанно рад, что ты вновь вернулся в мою жизнь. Я никогда не хотел, чтобы мы с тобой расставались, тем более на долгие годы.

Возможно, когда я в следующий раз приеду в Лондон по делам, мы найдем способ встретиться. Я с нетерпением ожидаю этого дня. Пожалуйста, пришли мне свое фото, если сможешь.

Твой любящий отец,

Гровер Паркс

Родди писал ему каждую неделю, но с приближением летних каникул забеспокоился, получится ли продолжать. Идея встретиться в Лондоне принадлежала папе, и теперь Родди с нетерпением ждал августа. Он поедет на поезде один, без сопровождающих. Поттеры встретят его на Юстонском вокзале и отвезут к себе. Придется найти какой-нибудь повод, чтобы уехать домой пораньше, тогда родители Чарли привезут его обратно на вокзал, Родди попрощается с ними, там же встретится с отцом, и они проведут вместе несколько дней. Это будет настоящее приключение, прямо как в «Газете для мальчиков»!

Хранить такой большой секрет было трудно. Родди знал: если правда выплывет наружу, маме не понравится, что он действовал тайком. С другой стороны, глупо притворяться, что у них нет родни в Америке. Это обман, а капеллан в школе все время говорит, что несколько маленьких обманов складываются в одну большую ложь. Если родная мать лжет, что она вдова, значит, и Родди можно немножко соврать. Да это и не вранье, а чистая правда: у Родди есть отец, который его любит и скучает по нему. Папа поручил важным адвокатам разыскать его. Ему известно, что они живут в Личфилде, известно об их переезде из Вашингтона. Он уверен, что в конце концов здравый смысл возобладает, то или иное соглашение насчет Родди будет достигнуто и сын воссоединится с отцом.

Отец написал, что живет в большом доме за городом, что у него есть собственная конюшня и что бабушка Паркс мечтает снова увидеть внука. Интересно, папа привезет ее с собой? Родди сгорал от нетерпения.

Он упрашивал маму купить ему новый костюм с длинными брюками для поездки в Лондон, но она сказала, что летом мальчики не носят брюк, по крайней мере, до шестнадцати лет, и вместо костюма купила ему несколько рубашек, свитер и белую спортивную форму из фланели – на случай, если он захочет поиграть в теннис с Чарли.

Элла дулась – ее-то в Лондон не берут! Она по-прежнему дружила с Хейзел Перрингс и иногда ездила на экскурсии в Бирмингемский художественный музей, но почему-то очень хотела побывать в Национальной галерее и других скучных, по мнению Родди, местах.

Он не на шутку испугался, когда Селеста решила устроить для всей семьи однодневную поездку в город и встретиться там с Поттерами. К счастью, в тот день, когда у нее выдалось свободное время, остальные были заняты. Родди знал, что мама не станет его ругать, когда по возвращении он обо всем ей расскажет, ведь возражать будет уже поздно. Какая глупость – жить в разных странах с собственным мужем. Он, Родди, не понимает, почему она бросила такого замечательного человека, как папа.

Что у них за жизнь? Ютятся в ветхом доме вместе со Смитами, которые им никакие не родственники, и дядей Селом. Дядя всегда хмурый, и его старые лошади ему дороже, чем люди. Самого Родди отправили в школу, где он никого не знает, – якобы всем мальчикам по достижении определенного возраста положено учиться вдали от дома. И тут вдруг выясняется, что у Родди есть любящий отец, который тоскует по сыну, не имея возможности с ним увидеться. Родди никак не мог разобраться в этом запутанном клубке и потому решил никого не посвящать в свою тайну. Они этого не заслуживают.

Сперва Родди собирался рассказать о своих планах мистеру Макадаму, но потом передумал, узнав, что тот переезжает в Личфилд, чтобы преподавать в Богословском колледже. Мама отчего-то разнервничалась и начала искать работу. Судя по всему, проживание со Смитами ее вполне устраивает. Иногда Родди чувствует себя чужим в этом доме, полном женщин. Кажется, он вообще никому не нужен. А порой, наоборот, приятно быть членом большой странной семьи, в которой ему позволялось гулять вокруг канала, смотреть на баржи и рыбачить.

И вот теперь Родди ужасно волнуется. Понравится ли он папе? Узнают ли они друг друга? Похож ли он на отца? От возбуждения Родди лишился сна. Упаковывая чемодан, он размышлял, какие чувства будет испытывать, когда вернется в эту самую комнату после встречи с отцом. Его сердце сладко заныло от страха и одновременного осознания собственной дерзости. Ему никто не помогал, он все сделал самостоятельно. Эта поездка – его самая большая тайна, и он надеется, что все выйдет даже лучше, чем можно ожидать. Будет что рассказать ребятам по возвращении в школу!

Длинные школьные каникулы утомляли Эллу. После отъезда Родди в Лондон большой дом опустел. Родди просто хотел поглазеть на достопримечательности, тогда как она мечтала побывать в прекрасных дворцах и музеях, о которых ей доводилось только читать. Сегодня – базарный день, и они, как обычно, отправились в город, чтобы сделать покупки, обменять книги в библиотеке, выпить чашечку чаю в кофейне, дожидаясь дядю Селвина. Скукота…

Хейзел с семьей уехала на взморье в Престатин и проведет там целую неделю. Все, буквально все разъехались. Нечего и думать, что мама когда-нибудь захочет отдохнуть на море. Эллу не радовала даже ее маленькая мастерская в саду: там было полно жужжащих, назойливых мух.

– У тебя такое лицо, будто ты только что с поминок. Радуйся каникулам, дочка. Между прочим, юная леди, я в твоем возрасте уже работала на бумагопрядильной фабрике, – укорила ее мать. – Если хочешь сделать полезное дело, отнеси корзинку со стиральной содой, синькой и вальком в дом каноника. У него опять загрязнились сетки на окнах. На следующей неделе, пока его не будет, надо как следует прибраться. Я сделаю покупки и тоже загляну к канонику, там и встретимся. Ну, беги и не хмурься. Кому приятно смотреть на унылую физиономию в такой чудесный денек?

Мама просто счастлива, когда разгребает беспорядок, устроенный Селвином, и ворчит себе под нос, что он превратил дом в сарай. Зато она выглядит веселой, и Элле не нужно постоянно следить за ней и бояться, как бы мама опять не заболела. Тетя Селеста рассчитывает получить какую-то особенную работу в Лондоне, поэтому сейчас, пока она не уехала, они с мамой яростно взялись за сад – подстригают кусты, разбивают новые клумбы, расставляют цветочные кадки.

Миновав арку, Элла лениво брела по Соборному двору, восхищенно разглядывая причудливые, непохожие друг на друга старые коттеджи. Если каноник ушел на утреннюю прогулку, она воспользуется запасным ключом, спрятанным в углублении в стене.

Она постучала, но никто не ответил. Элла взялась за ручку, обнаружила, что дверь не заперта, вошла и крикнула:

– Сэр, это я, Элла!

Очевидно, каноник ушел и, как всегда, по рассеянности оставил дверь открытой. Элла поставила корзину на стол и собралась уходить. Потом она и сама не могла объяснить, что заставило ее посмотреть вверх, на узкую лестницу. Подняв глаза, она вдруг увидела ботинок, из которого под неестественным углом торчала нога. С дурным предчувствием Элла на цыпочках поднялась по ступенькам. Там, наверху, было слишком тихо, и она испугалась.

…Элла вылетела со двора и помчалась в город, размазывая по лицу слезы. Она прибежала прямиком в «Эрл Личфилда», где Селвин тянул пиво.

– Идемте скорее… С вашим отцом несчастье… Пожалуйста, быстрей.

После этого все происходило как будто в замедленной съемке. Селвин и Элла нашли Мэй и все вместе поспешили обратно в коттедж. Элла осталась внизу, не желая смотреть на то, что делается в комнате. Мать спустилась вниз с посеревшим лицом.

– Бедняга… Все случилось так неожиданно…

Она уже помогла Селвину перенести тело каноника в спальню.

– Он умер?

– Да, милая, видимо, еще вчера вечером. Упал замертво и сам не понял, что с ним. Какой прекрасный был человек. Много лет назад он принял нас с тобой под свою крышу, устроил меня на работу. Истинный христианин…

И Мэй, и Элла расплакались. Вскоре спустился Селвин.

– Я уложил его на кровать. Пойду позову старшего священника. Наверное, они захотят помолиться, но сперва нужно известить Селесту.

Селвин вел машину медленно и аккуратно. Ошеломленные внезапным горем, все молчали, погрузившись в воспоминания о канонике Форестере – каждый в свои.

Селесту нашли там же, где оставили, – в саду. Она увлеченно копалась в земле. Золотисто-рыжие волосы торчали во все стороны, на рабочем фартуке виднелись отпечатки грязных рук.

– Что-то вы рано, – улыбнулась она, подняв глаза, но потом увидела их лица и встревожилась: – Что случилось?

Селвин шагнул вперед, взял сестру под руку и увел в глубину сада.

Весь следующий день семья занималась подготовкой к похоронам и поминальной службе. В дом приходили люди, приносили цветы и письма с выражением соболезнований. Гостиная напоминала цветочную лавку.

– Родди должен приехать домой на похороны дедушки. Мне бы хотелось, чтобы он был с нами, – сказала Селеста. – Я отправлю Поттерам телеграмму с просьбой сообщить Родди печальную новость и посадить его на ближайший поезд до Личфилда. Селвин договорится с гробовщиком и займется прочими вопросами. Преподаватели колледжа предложили организовать поминальную трапезу. Очень любезно с их стороны, правда?

Взрослые надели траур, однако Селеста настояла, чтобы Элла осталась в летнем платье.

– Папа ненавидел черный цвет на детях. Он часто повторял, что дети – это наши надежды на будущее. Элла, едем со мной на вокзал в Трент-Вэлли. Родди будет сильно горевать.

Утро пролетело быстро, а дел предстояло еще много: Элла должна помочь миссис Аллен и маме с уборкой комнат и поддержать тетю Селесту. Она впервые столкнулась со смертью и узнала, что та влечет за собой уйму работы. Кроме того, Элла сознавала собственную важность, ведь это она сообщила членам семьи о трагедии.

Они стояли на перроне, ожидая лондонский поезд. Сегодня он пришел минута в минуту, пассажиры высыпали из вагонов, и Селеста с Эллой принялись выглядывать в толпе Родди.

– Вот бестолковщина, пропустил поезд, – с досадой произнесла Селеста. – Ладно, есть еще один в шесть часов. Селвин встретит.

Дома, на серебряном подносе в коридоре ждала телеграмма. Селеста вскрыла листок.

– Ничего не понимаю. Это от преподобного Поттера. Он пишет, что по просьбе Родерика посадил его на поезд два дня назад. Нет, не понимаю…

Селвин выхватил у нее телеграмму и прочел.

– Что за игру он затеял? Ему некуда идти в Лондоне. Заверни мне сэндвич, сестренка, я сам поеду туда и во всем разберусь. Должно быть, это какая-то ошибка.

Селеста опустилась на ступеньки.

– Что за глупые шутки, когда у нас такое горе? Где он? Почему Поттеры не известили, что Родди выехал домой раньше срока? На него это не похоже. Нужно обратиться в полицию, он еще совсем ребенок. Не мог же он пуститься бродяжничать?

Мэй приготовила чай и бутерброды, но кусок никому не лез в горло. На всякий случай они еще раз съездили на станцию; Родди там не было. Элле стало страшно. Тетя Селеста бессильно сидела в кресле и сотрясалась в рыданиях, поэтому мама отвела ее в постель и заставила выпить бренди. Дядя Селвин с хмурым лицом позвонил в полицейский участок. Что-то определенно стряслось, но что именно, никто не представлял. Над Ред-хаусом нависла мрачная тень паники и отчаяния, а Элла не знала, чем помочь. Мальчишки – бесполезные пустоголовые создания. Хорошо, что она скоро будет учиться в школе для девочек.

Глава 73

Родди прекрасно проводил время со своим новообретенным отцом. Хитрость удалась, все прошло как по маслу. Он помахал Поттерам из вагона, посидел в купе пять минут, пока они не скрылись из виду, выскочил из поезда и помчался за ограждение, к высокому мужчине в элегантном спортивном пиджаке и свободных брюках, который приветственно вскинул руку. Папа был ужасно красивым и веселым и купил Родди мороженое. Обедать они отправились в самый роскошный отель, и за столом Родди уписывал все, что подавали.

– Я рад, что у тебя сохранился американский аппетит, юноша, – сказал папа. – Ты очень напоминаешь мне меня самого в эти годы. Я бы узнал тебя где угодно. А что, твоя мама еще не нашла себе нового ухажера?

Родди помотал головой.

– Ей некогда, она постоянно занята. Присматривает за всеми нами. Когда мы плыли домой, то познакомились с одним хорошим человеком, он научил меня играть в шахматы. Его зовут мистер Макадам, только маме он не слишком нравится.

– Я научу тебя ездить верхом и играть в бейсбол. Ты полюбишь Акрон. Даже не представляешь, сколько людей ждут не дождутся твоего возвращения. У нас с тобой большие планы, только сначала придется съездить в американское посольство.

– Я должен спросить разрешения у мамы, – сказал Родди, у которого от обилия заманчивых перспектив пошла кругом голова.

– Успеешь, сынок, успеешь. Мы с тобой чудесно поладим. На сегодня я уже закончил с делами, так что мы можем познакомиться поближе. Я хочу знать о тебе все до мелочей. Как дела в школе? Занимаешься спортом?

– О, да! Играю в регби – во втором составе и в крикет – в первом.

– Это английские игры. Кстати, акронская команда по американскому футболу – лучшая в стране. Если захочешь, сходим посмотрим на них.

Родди не знал, как объяснить, что скоро начинается учебный год и ему надо будет вернуться домой, поэтому на путешествие в Америку времени не хватит.

– Спасибо за угощение, сэр, – поблагодарил он.

– Я бы хотел посмотреть вместе с тобой какое-нибудь представление в Вест-Энде и посетить музей мадам Тюссо, но сначала заедем в посольство, у меня там кое-какие дела.

Кэб привез их к огромному особняку с мраморной лестницей и большим звездно-полосатым флагом над дверями.

– Тебе будут задавать вопросы. Посольство – это маленький кусочек родины здесь, в Лондоне, поэтому, о чем бы тебя ни спросили, отвечай честно и прямо, понял?

Чудно́е это было место. Они вошли в кабинет, где какой-то человек за столом спрашивал у Родди, как его зовут, сколько ему лет, где он родился, и действительно ли этот мужчина приходится ему родным отцом, и кто его мать, и где она живет. Человек вручил папе бумаги и улыбнулся Родди.

– Приятного путешествия, молодой человек.

– Спасибо, сэр, – вежливо отозвался Родди.

От большого количества впечатлений он сильно устал и проголодался. В киоске Родди купил открытки с видами Лондона, чтобы отослать их маме и Элле, а марки он всегда носил при себе в кожаном школьном бумажнике. Потом они с папой поехали смотреть мюзикл. Оказалось, что мюзикл – это такое слезливое представление, где актеры почти не говорят, а только поют. Родди то и дело клевал носом и по дороге в гостиницу задремал в такси. Папа проявил заботу и принес ему в постель теплого молока. Родди выпил его и крепко заснул.

Открыв глаза утром, он обнаружил, что едет в поезде вдоль морского побережья и совершенно не помнит, как они добрались из отеля на вокзал и сели в этот самый поезд.

– Привет, соня, – улыбнулся папа. – Добро пожаловать за границу.

– Где я? – спросил Родди, еще не вполне проснувшись.

– На пути домой, сынок, в Соединенные Штаты. Мы уже почти в Саутгемптоне. Нас ждет потрясающее путешествие туда, где тебе и положено быть. Поплывем на большом пароходе компании «Уайт стар лайн», на самом «Олимпике» – брате-близнеце «Титаника»! Как тебе такой план?

Родди вдруг испугался.

– Мне нужно домой. Мама будет беспокоиться.

– Насчет этого не волнуйся, все улажено. Твоя мама не против. Она всегда знала, что я хотел дать тебе американское образование. Она понимает, что для тебя так лучше.

– Но я не взял с собой учебники. Все мои вещи…

– В дороге обойдемся тем, что есть, а когда переплывем океан, я куплю тебе нормальную одежду. Разве ты не рад, что снова будешь жить в Америке?

Родди терзался сомнениями. У него была тяжелая голова, во рту пересохло, а еще он хотел писать. Неужели мама дала разрешение? Получается, он и папа устроили большой сюрприз? Вряд ли…

– Можно я позвоню ей? На пароходе есть телефон, я знаю.

– Конечно, можно, если линия будет свободна. А пока отправь открытку, маме понравится.

Папа протянул ему открытку с изображением океанского лайнера.

Поезд остановился у порта, и над головой Родди выросли четыре трубы огромного корабля. Они поднялись по сходням, и стюард проводил их в каюту первого класса с двумя кроватями, отдельной туалетной комнатой и гостиной, которая выходила на балкон. Родди еще никогда не видел такой роскоши. Он попрыгал на кровати, испытывая одновременно и восторг, и страх из-за того, что уплывает, не попрощавшись с семьей и товарищами.

Ну как он слезет с парохода, не обидев папу? Отец ведь приложил массу усилий, чтобы устроить эту поездку. Они прожили в разлуке много лет, так что, наверное, Родди обязан провести с ним какое-то время, а домой может вернуться и попозже. Он интуитивно чувствовал, что разозлит отца, если откажется ехать. Родди разрывался надвое.

Он сел за стол и подписал три открытки – маме, Элле и дедушке, – в которых сообщал, что у него все в порядке и что он едет с папой в морское путешествие на каникулы. В коридоре Родди подошел к стюарду и попросил его отправить открытки до отхода судна. Стюард положил открытки в карман и отдал ему честь, отчего Родди почувствовал себя очень важным человеком.

…Он стоял на палубе и смотрел, как лайнер медленно покидает док. Пассажиры махали руками и платками, прощаясь с родными, и Родди жалел, что не может тоже помахать семье. Ему вдруг стало очень плохо. Правильно ли он поступил? Короткий укол страха перерос в целую волну и накрыл Родди с головой. Он затрясся в панике. Теперь уже ничего не изменить. Он сам устроил встречу с отцом, и отец воспринял это как знак того, что сын в нем нуждается. Возврата нет. До Родди медленно дошло, что отныне его жизнь больше не будет его собственной.

Мэй крутилась как белка в колесе. Помимо всех хозяйственных дел, она еще успела отнести наверх бульон для Селесты, которая лежала в постели под действием успокоительных. Ред-хаус погрузился в пучину траура и скорби. В день похорон каноника с самого утра все ходили на цыпочках, хотя и старались бодриться. Мэй требовалось время, чтобы одеть Селесту. Обессиленная и раздавленная, та сидела на краешке кровати и, сотрясаясь в конвульсиях, сжимала в руках письмо, которое разбило ее сердце.

– Он забрал моего сына. Они встретились в Лондоне, и, по его словам, Родди захотел вернуться в Америку вместе с ним. Я не верю! У Родди все было хорошо. Как он мог сделать такое за моей спиной? Почему допустила, чтобы он поехал в Лондон один, без сопровождения? Он сам не знает, что творит. Я должна немедленно ехать за ним.

– Только не сегодня, Селеста, пожалуйста. Твоего отца нужно похоронить как полагается, со всем уважением. Достаточно на этот день. Завтра все прояснится. Давай-ка наденем платье. Погода за окном чудесная, но в соборе будет прохладно.

Селвин отвечал на вопросы полицейских и по телефону советовался с юристами из своей бывшей конторы в Бирмингеме. По сути дела, он взял на себя командование, как будто речь шла о военной операции. Мэй никогда не видела его таким властным, однако кто-то должен был управлять судном, потерявшим руль, а Селвин знал, что надо делать в таких случаях, и она этому радовалась.

– Родди подтвердил, что он американский подданный. В полиции сказали, что они не имеют права вмешиваться в семейные споры. Родди поехал по доброй воле. Сейчас он находится в международных водах, вне досягаемости английских властей и под опекой законного отца.

Какая-то дурацкая открытка едва не свела с ума его мать. На ней был изображен «Олимпик», лайнер, полностью однотипный с «Титаником». Стоило Селесте взглянуть на открытку, и она рухнула без чувств в коридоре.

Мэй оказалась крепче и не упала в обморок при виде четырех злополучных труб. Не желая больше видеть этот корабль, она спрятала открытку подальше от глаз. А потом пришло письмо от мистера Паркса, в котором он заявлял свои права на Родди, точно мальчик – это забытый чемодан. И все это накануне похорон каноника.

– Из всех пароходов на свете он повез моего ребенка именно на этом! Он превратит Родди в бессердечного грубияна, а Хэрриет избалует мальчика, сделает эгоистом. Нет, нет, я обязана вернуть сына.

Селеста продолжала буйствовать, но Мэй сидела подле нее, пока не подействовало снотворное.

Следующей ее заботой стало выпроваживать за дверь посетителей, которые слишком уж долго выражали свои соболезнования. Что подумают люди, заметив отсутствие Родди?

В Личфилде Селесту считают вдовой, а не женой, сбежавшей от мужа. Стоит людям пронюхать правду, и новость вмиг облетит Соборный двор, поэтому нужно стараться любыми путями держать все в тайне. А кто лучше Мэй Смит умеет хранить секреты? Селвин, ясное дело, не проговорится, а Элле она велит держать язык за зубами.

Гроб с телом каноника внесли в собор. К облегчению Селесты, ее лицо закрывала плотная креповая вуаль. Загудел орган, все почтительно встали, родственники подошли к гробу. Селеста вспомнила похороны матери и все, что за этим последовало.

Ей не верилось, что Родди мог так поступить. Единственный сын оставил ее, как будто она пустое место. Гнев и боль жгли душу Селесты. Она оплакивает смерть отца, и это естественно, однако думать об утрате сына просто нестерпимо. Должно быть, Гровер пустил пыль ему в глаза, осыпал подарками, очаровал своим обаянием. Мысль о том, как легко муж подцепил Родди на крючок, вызывала у Селесты дурноту. Родди – сама невинность; выдержит ли он в Акроне без нее? Как скажется на нем перемещение из одной жизни в другую? Родди даже не знает о смерти дедушки! Он действительно еще очень мал, хотя и хитер, раз сумел все от нее скрыть.

У Селесты почти нет прав. Селвин объяснил, что по закону она замужняя женщина, поэтому судебная дележка опеки на этом этапе бесполезна. Селеста пылала ненавистью к Гроверу и испытывала едкую горечь от того, что сын поставил ее в безвыходное положение. Она положила столько трудов, чтобы вернуться в Англию, и вот как Родди ей отплатил! Мальчик просто не представляет, с кем имеет дело. Гровер забрал его в качестве трофея: ему нужен сын, который будет полностью выполнять волю жестокого отца. Он отомстит Селесте, вырастив из Родди копию себя самого. Родди не привык к суровому режиму и дисциплине. Как он будет реагировать на вспышки ярости Гровера, если чем-то провинится или ослушается?

В проходе между скамьями собора Селеста поймала сочувственный взгляд Арчи Макадама. Ему все известно. В тот день, когда почтальон принес открытку, он пришел выразить соболезнования в связи с кончиной каноника Форестера и оказался в водовороте слез и отчаяния. Скрывать, что происходит, не имело смысла.

– Мой муж обманом вывез сына в Америку, – сказала Селеста, показав открытку с видом «Олимпика». – Вам лучше знать все как есть. Я оставила мужа много лет назад, воспитывала сына одна, и вот… – Продолжать она не могла, так же как и смотреть в глаза Макадаму.

– Мне очень жаль, – просто ответил он. – Могу ли я чем-то помочь?

Селеста устало покачала головой.

– Селвин говорит, мы должны обратиться в суд с иском о получении права на встречи с ребенком и опекунстве. После этого останется только ждать… Но я все равно поеду в Америку, я не хочу потерять сына, он – единственное, что у меня есть в целом мире.

– Вы его не потеряете. Мальчик просто немного заигрался, – утешительно улыбнулся Арчи, однако Селеста не готова была воспринимать юмор.

– Глупая шутка! – рявкнула она.

– Прошу прощения, если мои слова прозвучали как шутка. Я имел в виду, что Родди, как и любой подросток, сейчас видит в этом только захватывающее приключение. Дети не задумываются о последствиях своих поступков. С чего бы Родди вести себя иначе? О нем всегда заботились, он привык доверять людям. Возможно, сейчас он немного сбит с толку, но, будьте покойны, все, чему вы его учили, не пропадет зря. Я знаком с психологией юношества и не сомневаюсь, что Родерик справится с ситуацией. Если вы пуститесь в погоню, это лишь туже затянет петлю, которую ваш супруг набросил ему на шею. Селвин кое-что рассказал мне о натуре мистера Паркса. Весьма сожалею.

Макадам потянулся к руке Селесты, но та ее отдернула.

– Он не имел права рассказывать о моей личной жизни! – Селесте не верилось, что брат проявил такую чудовищную бестактность. – Да что вы об этом знаете!

– К несчастью, я именно по себе знаю, что такое лишиться ребенка. А еще я знаю, что бескорыстная любовь никуда не исчезает. Родди чувствует вашу любовь. Однажды он найдет способ к вам вернуться.

Пылая гневом, Селеста ринулась к выходу, не желая слушать доводы Арчи. Родди ей нужен прямо сейчас, а не когда-то в будущем. Тем не менее, шагая по проходу под руку с Селвином, Селеста невольно ощущала тепло и силу Арчи Макадама, его неравнодушие и доброту. Чтобы пережить это горе, понадобится поддержка всех друзей. Каждое слово в письме Гровера оставляло шрамы на сердце у Селесты.

Ты ведь не думала, что я спущу тебе с рук похищение моего наследника? Он мой по праву, и я позабочусь, чтобы он вырос истинным сыном своей страны, а не изнеженным английским слюнтяем, пресмыкающимся перед юбками.

Не пытайся его преследовать. Он будет писать тебе по праздникам и другим поводам, когда я дам на то разрешение. Он должен находиться вдали от тебя, чтобы, по примеру отца, развивать в себе силу, которая позволит ему далеко пойти в нашей новой жизни. У него будет все самое лучшее, что можно приобрести за деньги.

Твое время вышло, теперь моя очередь формировать характер сына, чтобы вырастить из него достойного наследника. Ты сделала свое дело – украла его детские годы, и значит, мне достанутся юность и зрелость.

О разводе не может быть и речи, пока я сам не приму такого решения. Возможно, мне следует найти более подходящую жену, чтобы поскорее избавить сына от твоего влияния, а до той поры на женскую роль сгодится и моя мать.

Мы могли бы избежать всей этой истории, если бы в свое время ты научилась покорности. Но вы, англичане, плохо усваиваете уроки, верно? Все вы – строптивые упрямцы. Я рассчитывал перевоспитать тебя, однако ты меня сильно разочаровала. Родерик не повторит твоей ошибки. Я постепенно приучу его к правильному образу жизни, он скоро поймет, что для него лучше.

Надеюсь, ты страдаешь так же сильно, как страдал я, когда много лет назад ты его похитила, так что можешь катиться ко всем чертям.

Гровер Паркс

Как мне с этим жить? Как жить, зная, что он так далеко от меня? Кто заберет эту боль из моего сердца? Зачем только я отпустила его в Лондон одного? И почему он прятал от меня письма отца? Как я была глупа, забыв о том, что Гровер никогда не оставит попыток вернуть его! О, мой сыночек, мой бедный глупенький мальчик, что же ты натворил…

Всякая надежда угасла. Остается лишь считать дни до той минуты, когда она снова заключит сына в объятия. Отныне жизнь Селесты – пустое существование… Она устремила взгляд на двери главного – западного – портала собора, открытые в честь ее отца. Господь и все святые мне свидетели, я не сдамся без борьбы!

Перед мысленным взором Селесты вновь возник гигантский корабль, погружающийся в океанскую пучину в ночной тьме. Только не сдаваться! Она непотопляема. Она пережила верную смерть. Должен быть способ пробиться к Родди. Должен быть, и она его найдет.

После отъезда Родди прошло несколько месяцев. Селеста, погрузившаяся в глубокую депрессию, была безутешна. Мэй опасалась, как бы ее подруга не попала в психиатрическую лечебницу, как в свое время она сама. Мир оказался перевернутым с ног на голову. Теперь все хозяйственные вопросы в доме вела Мэй – решала, что и как делать, составляла списки, отдавала распоряжения. От Селесты осталась только тень; ее не интересовало ничего, кроме новостей из Акрона. А новости – те, которые соизволяла сообщать свекровь, – не приносили радости.

У Родди все хорошо. Он ходит в школу, у него есть велосипед и собственная лошадь. Ему нравится изучать окрестности с друзьями, так что прекрати изводить его мольбами вернуться. Он этого не желает. Зря ты думаешь, что письма твоего адвоката помогут чего-то добиться от Гровера. Мой сын выбрасывает их, не распечатывая. Не трать зря деньги на гонорары юристам. Родерик приехал сюда, чтобы жить. Он будет тебе писать.

Зря ты сбежала из Америки, позабыв о своем долге. Все имеет свою цену, дорогая, за все надо платить…

– Какое право они имеют прятать моего сына? Они настроили его против меня! Мое место – там, я должна убедить его внять здравому смыслу, – рыдала Селеста, в отчаянии заламывая руки.

– Не спеши, еще рано, – пытался урезонить ее Селвин.

– Я с ума здесь сойду!

– Тогда найди себе занятие, чтобы было ради чего вставать с постели, – сказал Селвин сестре точно так же, как много лет назад посоветовал Мэй.

Он тоже встал в строй: вернулся к адвокатской практике в Бирмингеме. Теперь Селвин защищал ветеранов войны, которые нуждались в жилье и лечении. Драма, развернувшаяся вокруг Родди, пробудила Селвина от летаргического сна, дурманившего его разум, и Мэй впервые за долгое время видела, что он полностью за себя отвечает. Даже пить Селвин стал меньше. Теперь он приезжал домой, только чтобы повозиться в сарае. Иногда Мэй брала с собой какой-нибудь прохладительный напиток, садилась на скамейку и смотрела, как он стучит молотком. Они почти не разговаривали, им было хорошо вместе и без слов.

С Селестой, напротив, приходилось тяжело. Ее кидало из одной крайности в другую. По счастью, друг Селесты, мистер Макадам, регулярно брал Селесту на прогулку и приводил обратно в более спокойном состоянии. Мэй тоже мечтала о таком человеке, который заботился бы о ней, проявлял внимание. Джо всегда был нежен и щедр на комплименты. Иногда Мэй спрашивала себя, замечает ли Селвин хоть иногда, как она принарядилась или расстаралась ради него, и сама себе отвечала, что Селвин удостаивает взглядом только железки – ржавые или поломанные.

При всей своей любви к подруге Мэй в буквальном смысле стала спотыкаться о нее и в доме, и в саду. Селеста повсюду разбрасывала свои вещи и тут же про них забывала. Мэй хватало и неаккуратной дочки, а уж две неряхи сразу, за которыми постоянно приходилось убирать, всерьез действовали ей на нервы.

Однажды утром, взяв в руки номер «Таймс», брошенный Селестой, Мэй увидела, что та обвела ручкой объявление лондонского агентства по найму сотрудников. Неужели?.. Впервые за последние месяцы в сердце Мэй затеплилась надежда. Она вырезала объявление и положила его на письменный стол Селесты.

Улучив момент, когда Селеста, сгорбив спину, сидела над чашкой какао, Мэй пошла в атаку.

– Ну, и почему ты им не напишешь? – потребовала ответа она, сунув объявление под нос Селесте. – Не помешало бы узнать, что они предлагают. Ты слишком много времени тратишь на пустые размышления, а это ни к чему хорошему не приведет, по себе знаю.

Селеста подняла глаза, тряхнула волосами и улыбнулась.

– Да, я уже видела это объявление. По-моему, довольно интересное. Куда это я задевала свое резюме? Господь поступил мудро, послав тебя в мою жизнь, в этом нет сомнений.

– Не болтай чепухи! Друзья для того и нужны, чтобы поддерживать друг друга в трудную минуту. Я делаю то же, что ты в свое время сделала для меня. Помнишь, ты говорила: «Если я занята, мне некогда думать»? Все будет хорошо, обещаю, а пока почему бы тебе не попробовать заняться чем-то новым для себя – вдруг да поможет?

Родди стоял на бывшей бечевой дороге Портидж-Пас. Он пришел сюда посмотреть на деревянную статую «Большого вождя», индейца с каноэ, и устремил взор к западу, где в старину начиналась граница Соединенных Штатов, отделяющая их от индейских земель. Родди обвел взглядом деревянные ребра каноэ, пытаясь представить прежние времена, однако его сердце не лежало к этому краю. Он тосковал по равнине Трент-Вэлли, по старому кирпичному зданию школы, городку, в центре которого стоит собор, по суматошной, но такой милой жизни в Ред-хаусе, а больше всего – по маме.

Прочитав письмо из дома, где говорилось, что дедушка Форестер умер в тот самый день, когда его внук отплыл в Нью-Йорк, Родди не находил себе места. Он сильно переживал, что не может почтить память деда и утешить мать. Должно быть, мама осталась с разбитым сердцем, в один день потеряв и отца, и сына.

Родди посмотрел на высокие деревья вдоль тропы, спускавшейся в долину реки Кайахога, что змеей вилась вдоль городских окраин. Теперь в Портидж-Пас все застроено домами. Город все больше посягает на территории индейцев, все больше оттесняет коренных жителей.

Хотя в этих местах Родди появился на свет, он не чувствовал к ним привязанности. Он уже понял, что совершил ошибку, расставшись со старой семьей. Впрочем, что сделано, то сделано: путей отступления Родди не видит.

Мысли вернулись к обвинительному письму Эллы, в котором она называла его предателем и неблагодарной свиньей. И что же он мог ей ответить? Элла, не выбирая слов, в прямых выражениях дала ему понять, каким ударом стал для мамы его побег и как плохо она себя чувствует все это время. «Она винит себя в том, что не поехала с тобой в Лондон, а когда никто не видит, она плачет, так что давай скорей сюда, если хочешь вернуть ее улыбку».

Родди удрученно перечитывал злые строчки. Со дня своего переезда он почти не писал домой, лишь выразил соболезнования маме и дяде Селвину да коротко упомянул про новую школу и бабушку Хэрриет, но ничего не сказал о том, что у папы есть близкая приятельница, мисс Луэлла Ламонт, которая иногда вместе с ними посещает церковь Святого Иоанна и приходит на чай. Она довольно симпатичная и носит красивые платья, хотя голос у нее – как иерихонская труба.

Папин дом стоит высоко на холме, в районе Вест-Хилл. Стены украшены узорами из цветного кирпича, в саду много статуй, есть выгон для лошадей и фруктовые деревья. Разумеется, их особняк скромнее, чем у Зайберлингов, и поменьше, чем Элм-Корт, где живет семья Маркс, только в Личфилде Родди таких огромных домов не видел.

У него теперь свои комнаты, так же, как у бабушки Хэрриет в дальнем крыле дома. Папа работает круглыми сутками и, когда задерживается на работе, домой приходит злой. Помнится, на «Олимпике» он обещал Родди, что вместе они будут делать и то, и это – как отец и сын, но давно позабыл о своих обещаниях, и о совместном времяпрепровождении даже речи не идет.

Все здесь совсем не так, как ожидал Родди, зато в школе он подружился с мальчиком по имени Уилл Морган. Остальные ребята никогда не были за границей и совершенно не интересовались, как он жил раньше, до переезда в Акрон. Все, что их занимало, – это положение акронской команды в таблице Национальной футбольной лиги. Они усердно зубрили уроки – ради хороших отметок, с которыми большинство из них позже отправится на побережье – в Гарвард или Йель. Родди так далеко наперед не думал. В свои юные годы он и без того пережил много перемен.

Он сделал только одну ужасную вещь – доверился отцу, причем до сих пор не понимал, каким образом попал из лондонского театра в Саутгемптон, на борт «Олимпика», – между этими событиями в памяти почему-то был провал. Так или иначе, теперь он здесь, и его присутствие вызывает у папы невероятную гордость, пусть даже отец редко бывает дома и ему некогда куда-то выезжать с сыном.

Конечно, Родди и так не скучает. Он учится ездить верхом, берет уроки вождения у шофера новенького автомобиля, который стоит перед домом, дополнительно занимается физикой и химией, чтобы в будущем, когда придет время, войти в компанию «Даймонд раббер». Складывается впечатление, что вся его жизнь расписана и распланирована, а он просто переходит с клетки на клетку, точно лунатик.

Стоя у одинокой статуи индейского вождя, закинувшего на спину свое каноэ, Родди думал о длинных пеших переходах через леса, которые приходилось совершать индейцам, чтобы добраться от одной реки до другой, от Кайахоги до Таскароваса. Порой ему казалось, что он тоже бредет долгой дорогой, сгибаясь под тяжестью груза на плечах.

Бабушка все время велит ему распрямить спину и не сутулиться, иначе вырастет горб. Для бабушки Хэрриет очень важно, что подумают люди. Парксы принадлежат к высшему обществу Акрона, поддерживают связи с богатыми «резиновыми баронами» и их семьями. Когда Парксы давали прием и Родди был вынужден вести светскую беседу с целой толпой старых куриц, он, как ни странно, порадовался маминым урокам этикета. Теперь они ему очень пригодились. «Помните, гостям нужно задавать вопросы, проявлять к ним интерес, создавать непринужденную обстановку». Слова мамы зазвучали у него в голове, напомнив о прежних днях в Вашингтоне, отчего Родди стало грустно. Ну, хотя бы в части хороших манер он ее не подведет. Родди старался сохранять в речи английский акцент, но это до крайности раздражало отца. «Ты – янки, так что нечего мяукать!» – ругался он. Прочим, однако, акцент нравился, особенно девушкам в церкви и пожилым дамам. Они заставляли Родди по многу раз повторять одни и те же фразы, пока он не начинал чувствовать себя говорящим попугаем.

Все, что только можно пожелать, у него есть: красивый дом, собственная лошадь с коляской, хорошее образование, живописные окрестности. Почему же он так несчастен? Среди множества заманчивых ловушек богатства и успеха чего-то отчаянно недоставало, и Родди никак не мог понять, чего именно. В душе зияла огромная дыра.

– Миссис Форестер, возьмете на себя клиентов, которые желают посетить Стрэтфорд? – по телефону осведомилась Сафара Форт.

– С удовольствием, – ответила Селеста старшей сотруднице агентства «Универсальные тетушки». – Откуда эти американцы? – поинтересовалась она, втайне надеясь, что они приехали из Огайо.

Селеста сидела у подножия лестницы, прижимая к уху телефонную трубку, и улыбалась. Работа в «Универсальных тетушках» послужила для нее спасательным кругом.

Эта новая организация, расположенная в Лондоне, предлагала услуги компаньонок и дуэний, помощь в выборе товаров для дома, присмотр за детьми, разного рода изыскания и выполнение иных пожеланий клиентов, вплоть до самых необычных. Работа преподносила массу неожиданностей. Порой задание было рутинным – например, отвезти болонку состоятельной дамы к ветеринару на стрижку когтей или помочь молодой жене выбрать посуду и предметы интерьера в универмагах «Рэкхемз» или «Биттиз». Заказы на сопровождение туристов в Стрэтфорд-на-Эйвоне, в дом-музей Энн Хэтэуэй поступали в агентство регулярно. Город Шекспира изобиловал прелестными постоялыми дворами эпохи Тюдоров, где можно было найти кровати под балдахинами и дубовые балки, которые пользовались особой любовью американских туристов, и все это за приличную английскую цену.

– Откуда-то с Великих озер, кажется, из Анн-Арбор. Обожают мистера Шекспира, поэтому заказали полный тур. Хороший отель, гид-проводник – в общем, все как обычно, на два-три дня. Еще они хотят осмотреть соборы в Эдинбурге и Йорке. Далее – Париж… Ну а поскольку вы раньше жили в Америке…

– Можете на меня положиться, мисс Форт, – ответила Селеста. – Я все забронирую по телефону и просчитаю маршрут так, чтобы путешествие оказалось им по карману.

– Деньги Стимпсонов не волнуют; им нужно самое лучшее. Насколько мне известно, у мистера Стимпсона крупный бизнес по производству кукурузных хлопьев. Я рада, что вы обо всем позаботитесь, Селестина. Вы для нас настоящая находка. Я еще на собеседовании поняла, что у вас много разнообразных талантов. Вы – просто сокровище. Как говорится, много званых да мало избранных[20]. Знаете, сколько претенденток у нас отсеивается? Мы очень тщательно подбираем персонал. Ну а вы справляетесь безупречно, и в отчетах говорится, что дети просят приглашать именно вас.

– Благодарю вас, мисс Форт, – сверкнула улыбкой Селеста.

Работа ей нравится. Когда она занята, нет времени особо задумываться, как там Родди уживается с отцом. Тем не менее она постоянно помнит о сыне.

– Не буду вас задерживать. С нетерпением ожидаю отчета.

Собираясь на собеседование в агентство «Универсальные тетушки», что располагалось недалеко от Слоан-сквер, Селеста надела свой лучший твидовый костюм. Ей задавали вопросы, касавшиеся биографии и предыдущего опыта работы, но когда услышали, что Селеста – одна из выживших в катастрофе «Титаника», член «Комитета спасенных» и подруга Маргарет Браун, интервью моментально закончилось.

– Мы почтем за честь иметь такую сотрудницу.

На счету Селесты десятки детей из Бирмингема, Вулверхэмптона и Стаффорда, которых она сопровождала к новому месту учебы, по пути развеивая их страхи, или, наоборот, отвозила из школы-интерната домой. Она заботилась о них так же, как прежде о собственном сыне: собирала гостинцы, следила, чтобы в дороге у ребятишек было чем перекусить, что почитать и во что поиграть, дабы отвлечься от грустных мыслей.

Чтобы ее имя значилось в реестре агентства, Селесте приходилось ежеквартально вносить сумму в полкроны, однако эта плата прекрасно окупалась. Благодаря работе Селеста не сидела дома и общалась с людьми, незнакомыми с ее жизненными обстоятельствами. И все же в каждом ребенке она видела что-то от Родди.

Ей с трудом верилось, что с того черного дня, когда Родди уехал с отцом, минул уже почти год – год вежливой переписки с Хэрриет. Селеста больше никогда не напишет Гроверу после его чудовищного поступка. Она не может поручиться, что не даст воли гневу, а это только ухудшит сложившуюся ситуацию.

Письма от Родди были короткими и сдержанными. Селеста чувствовала, что мальчик пытается привыкнуть к американскому укладу, а по фотографиям, на которых худые длинные ноги торчали из коротких штанишек, видела, как быстро он растет. Она мечтала встретиться с сыном, однако боялась нарушить шаткое перемирие с Гровером. Надо действовать осторожно, не торопиться и не злить мужа. Плохая из нее вышла мать… Должно быть, сын решил так же, раз предпочел ей того самого человека, от которого она его много лет защищала. Или… у Родди просто не осталось выбора, как только он очутился в лапах отца? Ну почему, почему она не поехала с ним в Лондон!

Все эти месяцы Мэй была рядом с ней – верная подруга, проявлявшая неизменную поддержку и понимание. Как и Арчи… но их отношения должны оставаться тайной.

Арчи – холостяк, преподаватель теологического колледжа, где стандарты морали высоки, а она все еще замужняя женщина, хоть и живет отдельно. Он считается другом Селвина, так что его частые визиты в Ред-хаус не вызывают кривотолков, однако всем известно, что молодой Макадам в нее влюблен. Восхищение, которое Селеста читает в глазах Арчи, придает ей сил, когда боль от разлуки с Родди становится совсем нестерпимой.

Он неизменно чувствует, когда ей плохо, и ободряюще сжимает ее руку. Арчи похоронил жену и перенес бесчисленные испытания во время войны. Он – ее «вечная твердыня»[21]. Однако у них нет будущего, если только Гровер не отпустит Селесту, либо же она сама не решится подать на развод. Правда, в этом случае она рискует потерять последние контакты с сыном, а в них заключается ее единственное счастье. Когда-нибудь Родди вернется к ней, и кошмар закончится. Пока же Селеста будет помогать родителям, которые отправляют детей в дорогу. Ни один ребенок не потеряется, если она рядом. Она будет делать для своих юных подопечных то, чего не смогла сделать для Родди. Кроме того, Селеста питает надежду, что однажды мисс Форт поручит ей сопровождать клиента в поездке за океан, в Америку, и тогда она воспользуется шансом. А до той поры следует довольствоваться тем, что есть, и усердно выполнять свою работу.

Элле нравилось наблюдать за работой каменщиков. Рабочие из компании «Бриджман и сыновья» в Квонианс-Ярд восстанавливали кирпичную кладку и каменный орнамент, ажурный рельеф церковных куполов. Они отреставрировали фасад Личфилдского собора, вернули жизнь старинным скульптурам и резным изображениям. Глядя на выставленные во дворе прекрасные образцы, ожидающие упаковки и отправки в самые разные концы страны и даже за ее пределы, Элла ощущала, что в этой мастерской заключены знания и умения целых поколений.

Порой, отправляясь за покупками, она нарочно задерживалась, только чтобы одним глазком поглядеть, как готовят камень, как его обрабатывают при помощи инструментов, использовавшихся еще в древности. Ей тоже отчаянно хотелось создать что-нибудь столь же осязаемое.

Девочки в школе посмеивались над ее коллекцией фотографий и вырезок из газет, журналов и афиш, которые она наклеивала в альбомы. Став владелицей простенькой фотокамеры, Элла получила возможность снимать все, что привлекало ее внимание. Она побывала во всех окрестных церквях, накупила открыток в Бирмингемской галерее живописи, где изучала жизнеописания женщин-художниц и скульпторов, включая каменщицу Викторианской эпохи, которая помогала вырезать статуи у западной стены собора. О памятнике капитану Смиту работы Кэтлин Скотт Элла писала так много и долго, что Хейзел уже надоело ходить к монументу в Музейный сад.

Хейзел – по-прежнему ее лучшая подружка, они вместе перешли в старшую школу. Правда, Хейзел делает упор на физику и биологию и совсем не понимает искусства. «У тебя от этого ваяния руки станут как у боксера», – предупреждала она, разглядывая фигуру Эллы. «Ну и что», – отвечала та, ведь она твердо решила стать скульптором. Сперва, конечно, нужно побольше узнать о великих мастерах прошлого, а также о современниках, чьи работы иногда выставляют в галереях. Кроме того, необходимо в совершенстве изучить человеческую анатомию – строение черепа, мускулатуру и прочее. Пока все это для нее сплошная загадка, которую ей не терпится разгадать. Интересно, получится ли когда-нибудь съездить в Рим, Флоренцию или Париж, чтобы воочию увидеть творения Родена?

Элла мечтала поскорее окончить школу и выйти в реальный мир, где люди живут искусством и вольны экспериментировать, как им угодно. Ее собственные попытки творчества – все, что скопилось в сарайчике в глубине сада, – слабы и нелепы, Элла давно разбила бы эти убогие слепки, если бы не дороговизна материалов, – мама очень не любит лишние траты.

Элла обожает человеческие лица, магию морщин, скул, крючковатых носов – всех тех отличительных черт, которые превращают некрасивое лицо в прекрасное и наоборот. На ее взгляд, это настоящее волшебство, когда кусок глины или гипса становится шедевром на многие века.

Живопись она тоже любит, особенно портреты. На день рождения Элла хотела в подарок человеческий череп, но пришлось удовольствоваться овечьим. Очень важно чувствовать форму головы, соединение костей черепа, начинать созидательный процесс как бы изнутри.

Элла так сильно мечтает изучать искусство и создавать его своими руками, что ей самой страшно. Хватит ли у нее физической силы работать с отливками из бронзы и ваять более масштабные скульптуры? От природы она стройная и жилистая, хоть и не высокая. Наверное, ее фигура скорее подходит танцовщице, чем скульптору или резчице по дереву.

Больше всего Элла хотела бы бросить школу и поступить в художественный колледж, только мама и слышать об этом не желает.

– На твое образование потрачена уйма времени и денег, – говорит она, – ты обязана доучиться до конца и получить аттестат. Если настанут трудные времена, у тебя должна быть хорошая профессия – учительницы, секретаря или оператора счетной машины.

– Но я не хочу работать в конторе.

– Тогда, может быть, станешь медсестрой?

– Ни за что. Я поубиваю всех пациентов.

– Не шути со мной, юная леди! Делай, что говорят, и точка. В этом доме и без тебя достаточно таких, которые не понимали, как им повезло, – фыркала мама, бросая взгляд на каминную полку, где стояла фотокарточка.

В Ред-хаусе Родди никогда не упоминали по имени. Он играл роль безмолвного призрака, чье невидимое присутствие все ощущают. Он ослушался мать и разбил ей сердце. Намек ясен: не вздумай поступить так же, Элла!

Дом теперь полностью в ведении мамы и дяди Селвина – странный союз, если можно его так назвать. Тетя Селеста часто в разъездах, а эти двое либо препираются, либо сидят за ужином, как старые супруги. Дядя Селвин вроде бы вышел из своей скорлупы, но по-прежнему любит возиться с железяками в сарае. В один из дней, когда Элла наблюдала за ним, ей в голову и пришла блестящая мысль создавать картины из обрезков железа. Если бы только она могла придавать им нужную форму!

Когда Элла попросила Селвина обучить ее основам работы с металлом, он сперва отказался, потом не выдержал девичьего напора и уступил. Дядя Селвин велел Элле надеть защитные очки и держаться на безопасном расстоянии от летящих искр. Отливка заготовок из расплавленного металла – тяжелая, изнурительная работа, однако, если в будущем Элла собирается посвятить себя монументальной скульптуре, это отличная практика.

А потом мама вошла в гараж с кружкой чая и, увидев, чем они заняты, раскричалась на дядю Селвина. Тот, в свою очередь, рассердился, что она им помешала.

– Ради всего святого, женщина, разве ты не понимаешь, что в ребенке есть божья искра? У нее прекрасное воображение и полно творческих идей. Ничего страшного, если пару раз обожжется! Пусть узнает, что любое мало-мальски стоящее произведение дается потом и кровью. Не будь глупой, не ограничивай ее горизонты!

– Не называй меня глупой, Селвин Форестер! Я без тебя знаю, что красоты, ума и таланта у нее больше, чем у нас обоих, вместе взятых. Ты не имеешь права подвергать ее опасности. Эта работа не для девушки.

– В войну было иначе. Или ты забыла женщин, которые варили сталь и трудились на военных заводах? Мы тогда полностью от них зависели!

Элла ушла, предоставив этим двоим выяснять отношения в гараже. Хуже нет, когда мама и дядя Селвин ссорятся из-за нее. Родди сейчас отвел бы ее в сад и рассмешил. Элла по нему скучает…

Решительным шагом она направилась в свою мастерскую, нашла последний чистый лист бумаги и, пылая яростью, изобразила картину, которая возникла в голове: Селвин с искаженной физиономией склонился над паяльником, а возбужденная Элла смотрит на него из-под защитного козырька. Перед ее мысленным взором разворачивался странный образ: две фигуры, чьи руки вскинуты в отчаянии, а между ними – третья, которая отталкивает их друг от друга. Карандаш порхал в руке Эллы, пока она не выплеснула эмоции на бумагу.

Если она решит поступать в художественный колледж, приемная комиссия захочет посмотреть ее работы. Надо же когда-то начинать, так почему не прямо сейчас?

Голова Эллы пухла от идей, но перемены происходили также и с телом: оно вытягивалось, формы округлялись и приобретали изящество. Когда каждое утро Элла в числе других старшеклассниц шла по улице, юнцы, проезжавшие мимо на велосипедах в мужскую школу короля Эдуарда, свистели и подмигивали ей. Элла краснела, понимая, что они восхищаются ее фигурой и черными волосами, заплетенными в тугую косу.

Хейзел оглядывалась и хихикала.

– Ты ему понравилась, – констатировала она.

– Прекрати, – обрывала ее Элла, стараясь не выглядеть довольной, хотя личфилдские мальчишки все как один казались ей заурядными – сплошные ноги, веснушки да торчащие вихры, – ни малейшего сходства с прекрасными скульптурами Микеланджело или портретами рыцарей Круглого стола кисти Берн-Джонса. Элла задирала вверх носик, притворяясь, что не слышит свиста.

– Ты их только дразнишь, – упрекала ее подруга. – Ах, если бы Бен Гаррат хоть разочек посмотрел на меня так, как смотрит на тебя.

– Мне некогда создавать себе сложности. Я намерена стать художником. Чувства надо изливать в работе, а не растрачивать их понапрасну на прыщавых шестиклассников, – смеялась Элла.

– Что ты такое говоришь, Элла Смит! Знаю я, какую жизнь ведут художники! Взять хотя бы мисс Гарман, которая читала нам лекцию. Мама сказала, она живет в Лондоне с женатым мужчиной. Просто позор!

Хейзел такая смешная, когда строит из себя пуританку, улыбнулась Элла. В такие моменты у нее нос дергается, как у кролика.

– А, ты имеешь в виду ее любовника, скульптора Джейкоба Эпштейна.

– Она даже родила от него ребенка!

– Ну и что? У творческих людей все по-другому.

– Его скульптуры – сплошное уродство. Ты ведь не хочешь походить на него? – На личике Хейзел отразился ужас.

– Я пока не знаю, в каком жанре буду работать, – призналась Элла.

– Потише говори, если не хочешь, чтобы мисс Ходж тебя отчитала.

– Ничего страшного. Вот если бы моя мама сейчас нас слышала!.. – расхохоталась Элла. – Меня тянет заниматься искусством, а не корпеть над скучными учебниками.

– Образование никогда не помешает, как говорит мой отчим.

Мать Хейзел недавно вышла замуж за Джорджа-солдата.

– Чтобы стать художником, тоже нужно учиться, и не два часа в неделю, а все время.

– Тогда иди в художественный колледж. Кстати, там учится брат Синтии, – мечтательно вздохнула Хейзел. – Такой красавчик…

– В какой именно? Меня не отпускают из дома.

Хейзел озвучила собственные мысли Эллы.

– Ну, есть Уолсолл, Бирмингем, куча мест. Будешь ездить туда поездом.

– За обучение в колледже надо платить, а у нас дома со средствами всегда было туговато. Правда, после того как мы переехали в Ред-хаус, стало проще. Ну, и есть «корабельные» деньги.

– Что за «корабельные» деньги? – Хейзел была заинтригована.

– Чеки, что присылает социальный фонд за папу. Я однажды видела этот чек, с корабликом в углу бланка. Я бы спросила у мамы, да только не хочется лишний раз напоминать ей про отца. Я тогда была совсем маленькая, и у нас об этом не говорят, чтобы не расстраивать маму. С тех пор прошло много лет, а потом еще война и все прочее… А за твоего отца ничего не платят?

– Раньше маме выплачивали пенсию как вдове, но когда она вышла замуж за Джорджа, по-моему, платить перестали. Я буду скучать, если ты уедешь. – Хейзел схватила Эллу за руку, словно хотела удержать.

– Мы все равно останемся подругами. Будем видеться по выходным. Хотя сомневаюсь, что мне разрешат бросить школу. Надо будет поставить в известность даму из социального фонда. Она следит за всеми нашими делами, проверяет, не нарушили ли мы условия. А ты, между прочим, подала мне хорошую мысль.

– Это не ради тебя, – хихикнула Хейзел. – Если ты уедешь из Личфилда, то расчистишь мне поле – я имею в виду Бена Гаррата. Ну и, как я уже говорила, образование никогда не бывает лишним.

Селеста взволнованно мерила шагами комнату.

– Мне дали задание… ни за что не догадаешься какое! В Бостоне живут супруги, а их маленькая дочь находится в Бирмингеме у родственников, в семействе Кэдбери. Девочка соскучилась по дому, и теперь Илайесы хотят нанять для нее сопровождение. Им нужна женщина, которая уже бывала в Америке. Представляешь? Я поеду в Штаты, причем совершенно бесплатно! Что же помешает мне увидеться с Родди? Я легко доберусь из Бостона в Кливленд на поезде. Когда мисс Форт сообщила родителям девочки, что я была в числе пассажиров «Титаника» и как никто другой подхожу для этого задания, они сразу согласились. Они очень заботятся о мисс Илайес… Фиби. Я уже люблю эту малышку. Напишу письмо Хэрриет Паркс и потребую встречи с сыном.

– Лучше вежливо попроси, – посоветовала Мэй, озабоченно сдвинув брови.

Она знает, как сильно Селеста тоскует по Родди, и опасается, что надежды подруги будут жестоко разбиты. Насколько можно судить о Гровере, этот человек не даст своего согласия легко и просто.

– Да, ты права, конечно. Потихоньку, полегоньку, – засмеялась Селеста, веселая и бодрая как никогда. – Илайесы оплатят мне обратную дорогу, а кроме того, остались еще кое-какие папины деньги…

– Ты ведь не собираешься вернуть Родди?

Этот безмолвный вопрос давно всех волновал, но только Мэй решилась произнести его вслух.

– Я смирилась, что сына не будет рядом со мной, пока он не повзрослеет и сам не сделает свой выбор. Просто увидеть его после стольких лет – уже подарок судьбы! Жду не дождусь, когда это случится. А там кто знает…

Селеста легкой походкой покинула комнату. Мэй лишь покачала головой ей вслед. В последнее время в Ред-хаусе одни только приезды и отъезды.

У самой Мэй голова идет кругом: Элла едва не свела ее с ума своими разговорами о поступлении в колледж; потом в школе потребовали объяснений, почему девочка покидает учебное заведение; потом пришлось добиваться в социальном фонде стипендии… Теперь Элла на автобусе ездит в Уолсолл, ни секунды не сожалея об упущенных возможностях, которые предоставляла средняя школа.

Мисс Ходж уговаривала Эллу остаться, но когда у этой упрямицы так блестят глаза, уговоры бесполезны. Мэй сдалась, решив, что в худшем случае Элла сможет устроиться в какую-нибудь приличную школу учительницей рисования. В глубине души она гордилась, что портфолио дочери в колледже оценили довольно высоко. Разве она может в чем-нибудь отказать Элле?

Мэй трудно привыкнуть, что дочка уже не прибегает из школы растрепанная и взъерошенная, с облегчением не срывает шарф, не сбрасывает тяжеленные школьные ботинки и не мчится вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. В Ред-хаусе тихо, даже чересчур тихо. Дом оживает, только когда возвращается Элла – обычно поздним вечером. Она вся перепачкана гипсом или краской, зато лицо светится радостью. Это все из-за Селвина, вздыхает Мэй.

Однажды утром за завтраком он сунул Мэй под нос рисунки Эллы.

– Для ее лет чертовски здорово!.. У нее много свежих идей, есть свой стиль. Этому не научишь, это врожденное. Такой талант нельзя хоронить под тяжестью академических дисциплин!

Заумные слова, которые порой употреблял Селвин, приводили Мэй в растерянность, однако никуда не денешься – Элла действительно талантлива, и этот талант, Мэй знала, девочка унаследовала не от Смитов.

– Нужно дать ей шанс, верно?

Селвин знает, как подойти к Мэй, как убаюкать ее страхи. Селеста тоже встала на сторону брата.

– Я понятия не имею, какими способностями наделен Родди, – сокрушалась она. – Судя по письмам, он только и делает, что играет в футбол и ходит в походы. Мэй, обязательно обратись в социальный фонд, попроси грант на обучение Эллы.

Слова подруги заставили Мэй еще острее ощутить свою вину. У нее есть дочь, которая вовсе не ее, а у бедной Селесты отобрали родного сына. Вот ведь какие превратности судьбы…

Чудесным осенним днем примерно неделю спустя после того, как Селеста отплыла со своей подопечной в Нью-Йорк, Мэй села на велосипед и отправилась в город, впервые решив показаться на людях в новой юбке укороченного фасона. Селвин уехал в Бирмингем, и у Мэй в кои-то веки появилось свободное время, а велосипед позволял наслаждаться свежим воздухом.

Мэй доверху наполнила корзину покупками и повернула в обратный путь. Легкий ветерок, дувший в спину, создавал ощущение полета. Приятно все-таки чувствовать себя свободной. На ужин она приготовит жаркое по-ланкаширски. Задумавшись, достаточно ли дома картофеля, Мэй отвела взгляд в сторону на секунду дольше, чем следовало, наехала на камень и с грохотом свалилась, ободрав ногу о бордюр. Случайные прохожие быстро помогли ей подняться и оттащили велосипед с дороги. Несколько секунд она просто сидела на земле, чувствуя себя невероятно глупо. Нога кровила, в рану набился песок, но она казалась не слишком серьезной, так что Мэй промокнула ее платком, вновь села на велосипед и поехала домой, чтобы приготовить себе чашку успокоительного чая.

Акрон

– Родерик, я получила письмо от твоей матери. Она едет по каким-то делам в Бостон и собирается нас навестить. Нужно подготовиться.

Бабушка Хэрриет помахала конвертом перед носом Родди, не догадываясь, что он уже все знает. Мама телеграфировала о своем приезде, и отцу новость явно не понравилась.

– Я же сказал этой женщине, в моем доме ей делать нечего! – в гневе топал он ногами.

– Она должна увидеться с сыном, в этом мы не можем отказать, – позже настаивала бабушка, однако отец отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.

– Она не переступит порог этого дома! Что подумают люди?

– На крайний случай, остановится в отеле. Ей захочется провести с Родериком как можно больше времени. И вообще, она приезжает не к тебе! – отрезала бабушка, та самая бабушка Хэрриет, которая обычно ходила вокруг папы на цыпочках, а когда он бывал в дурном настроении, старалась не попадаться ему на глаза.

Гровер повернулся к Родди и просверлил сына взглядом.

– Ты знал об этом?

Родди покачал головой.

– Нет, сэр. Но я бы хотел повидаться с матерью.

От вежливой просьбы отец смягчился.

– Что ж, поступай как знаешь, только не переусердствуй с радушным приемом. Я ей не доверяю. Поселите ее в бабушкином крыле, и пускай носа оттуда не высовывает. Ни к чему расстраивать Луэллу.

– Да уж, она ходит за тобой по пятам. Разводись и бери ее замуж, – заявила бабушка.

– Придержи язык, старая сплетница. Развод – это суд, огласка и расходы.

Родди угрюмо смотрел на отца. Когда-то он отчаянно хотел быть похожим на него, однако теперь начал понимать, что это за натура. Что бы Родди ни делал, отцу это не нравилось. И как он смеет в таком тоне разговаривать с матерью? Родди никогда не будет обращаться с мамой, как Гровер – с бабушкой. К сожалению, отец в нем разочаровался: в школе он успевает так себе, спортивные достижения неплохи, но далеки от блестящих. Отец ни разу не похвалил его, не выразил сыну своего одобрения. Он вообще никогда и никого не хвалит. Для Родди стало шоком осознание того, что он по большому счету не любит этого человека. Отец груб с прислугой, проявляет жестокость к собакам, да и к Луэлле тоже, когда слишком много выпьет.

В такие моменты лучше держаться тише воды ниже травы. Папа много работает, это правда, а компания «Даймонд раббер» переживает трудные времена. Борьба с конкурентами очень острая, в совете директоров постоянно вспыхивают конфликты. Родди несколько раз подслушивал ожесточенные споры, которые отец вел по телефону, и перспектива в будущем войти в этот террариум перестала его прельщать. Тем не менее выбора у Родди нет: именно этого от него ожидает отец.

Родди постоянно тянуло за дверь. Прогулки по окрестностям и пешие походы все больше становились отдушиной, позволяли избавиться от холодной атмосферы, царившей дома. Что думает о нем мама? Простила ли его за побег? Он уже далеко не тот наивный ребенок, который поднялся на борт «Олимпика». Глупого мальчишки, мечтавшего быть любимым сыном своего отца, давно нет. Недалек день, когда Родди встанет против него в открытую. Однако Гровер – большой человек с большими кулаками, и Родди уже раз-другой схлопотал оплеуху, когда осмелился проявить дерзость.

В последний раз, получив тумака, он наконец-то понял, чего именно ему здесь не хватает: любви, терпимости и ощущения безопасности, которые в Ред-хаусе он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. В этом и заключалось различие между «домом» и домом. Мужественный и сдержанный Селвин, веселый Арчи Макадам, увлеченный образованием, – у этих людей есть сочувствие, а мама… Мама любит его таким, какой он есть, а не каким станет когда-нибудь в будущем.

Отец же не любит никого, кроме себя. Вряд ли он вообще знает, что такое любовь. Он осыпает Луэллу драгоценностями и водит в дорогие рестораны, но это тоже не любовь, а чувство собственника, обладающего красивой вещью.

Родди надеется лишь, что, вернувшись в Штаты с отцом, не предал материнскую любовь. Однажды мама сказала, что любовь – это неиссякаемая чаша, которая наполняется вновь и вновь. Ее приезд покажет, так ли это…

Рана никак не затягивалась. Мучаясь зудом, Мэй постоянно расчесывала ногу до крови. Она пробовала делать примочки с хлебным мякишем, чтобы вытянуть инфекцию, а затем смазывала рану гусиным жиром для заживления, однако нога лишь покраснела, распухла и перестала сгибаться. Мэй старалась не обращать на это внимания, но стоило Селвину увидеть, как она хромает, и он без лишних разговоров повез ее к хирургу. Врачу рана не понравилась с первого взгляда.

– Давно она у вас такая распухшая и горячая? – осведомился он.

– Недели две или три, – ответила Мэй.

– Зуд, наверное, нестерпимый? – Доктор аккуратно ощупал рану, пылающую жаром.

– Да, чешется немного, – призналась Мэй. – Не надо было расчесывать, да?

– Верно. Вы, должно быть, святая, если терпели так долго. Я кладу вас в больницу, причем немедленно. Надо остановить распространение инфекции.

– Из-за какой-то царапины – в больницу? – запротестовала Мэй.

– Позвольте судить об этом мне, миссис Смит. Инфекция поднимается вверх. Вам следовало обратиться ко мне гораздо раньше. Я выпишу направление. Чем скорее вы ляжете в клинику на Сэндфорд-стрит, тем скорее мы начнем лечение.

Вся эта суета привела Мэй в замешательство. Да, ее слегка лихорадит, но неужели стоит укладываться на больничную койку? Селесты нет, дома много дел… Селвину и Элле придется самим позаботиться о себе. Рана доставляет неудобство и не хочет заживать, вынуждена признать Мэй. Лучше ее не трогать. Наверное, там еще осталась грязь и песок. Теперь она похожа на огромного лилового паука, раскинувшего мохнатые ноги во все стороны и ползущего вверх, и все из-за неудачного падения с велосипеда. Доктор прав, нужно было обратиться к нему до того, как началось заражение. Ну, ничего, врачи ее вылечат. Она немножко полежит в больнице и скоро вернется к повседневной жизни.

Элле нравится в колледже. Каждый день приносит что-то новое, интересное и необычное. На уроках они изучают образы и контуры предметов. Студенты проводят долгие часы в классе скульптуры: рассматривают модели, думают, пытаются перенести увиденное на бумагу. Дается возможность работать с традиционными инструментами, учиться переносить идеи в камень, искать в материале скрытую форму.

Элла даже пыталась вылепить из глины человеческую голову по эскизам, сделанным с сокурсниц. При этом она не могла не отметить, насколько уникальна каждая модель. Но более всего ее впечатляют потрясающие работы известных, по праву прославленных художников, которых она считает своими учителями. Их картины украшают стены ее комнаты и отвлекают от тревог о здоровье матери.

Элла выскочила из автобуса, торопясь не пропустить больничные часы приема, и застала у дверей палаты дядю Селвина. Выглядел он очень озабоченным.

– У твоей матери высокая температура, врачи пытаются ее сбить. Она немного бредит, но не пугайся, это пройдет, как только спадет жар. Ее перевели в отдельную палату.

Ощущение чудесного дня испарилось, его место занял леденящий душу страх. Мама лежит в больнице уже неделю, а ее состояние только ухудшается.

– Можно к ней? – спросила Элла.

– Возможно, она тебя не узнает. Лихорадка дурманит мозг, – предупредил Селвин.

…И все равно Элла не ожидала увидеть таких перемен. Отек стал еще больше. Сиделка улыбнулась и подвела ее к постели больной.

– Твоя мама спит, мы даем ей жаропонижающее.

– Скажите, она поправится?

– Боюсь, она очень плоха. Инфекция распространилась по всему организму. Мы делаем все возможное. Наберись мужества, девочка.

Заслышав голоса, Мэй повернула голову и посмотрела на Эллу сонным, мутным взглядом, как будто не вполне узнавала ее.

– Мамочка, это я. Я рядом.

Мэй покачала головой.

– Не надо тебе здесь сидеть, иди домой… Чай на столе… Скажи Селесте, пусть придет. Мне не становится лучше, так что Джо тоже скажи. Я хочу видеть Джо… Где Джо и Элен?

– Это все жар, – вздохнула сиделка и промокнула лоб Мэй салфеткой.

– Дядя Селвин предупреждал, – кивнула Элла, пытаясь взять себя в руки и унять дрожь.

В памяти всплыл тот день на морском побережье много лет назад, когда маме стало плохо и ее увезли в психиатрическую лечебницу, но сегодня все почему-то казалось гораздо серьезнее.

– Она выздоровеет? – опять спросила Элла.

– Мы делаем все возможное, – повторила сиделка. – С Божьей помощью…

Мэй снова заснула, и Элла на цыпочках вышла из палаты. Увидев Селвина, она разрыдалась.

– Кто такая Элен? – всхлипывала она, обиженная, что мать ни разу не справилась о ней. – Мама говорила про Джо и Элен.

– Ты и есть Элен, – просто ответил Селвин.

– Нет, я Элла.

– Элла – производное от Элен, разве не знала?

– Мама никогда раньше не называла меня Элен. Это действительно мое имя?

Она озадаченно взглянула на Селвина: речь как будто шла о другом человеке.

– Не приставай ко мне, загляни в свое свидетельство о рождении. Я ведь говорил, она бредит.

– Мама умрет? – задала Элла пугающий вопрос, в душе страстно желая услышать обратное.

Последовала долгая пауза, а потом Селвин посмотрел на нее добрыми глазами.

– Инфекция попала в кровь. Я видел такое на войне. И все же не надо терять надежду. Сильный организм должен победить болезнь, а твоя мать – сильная женщина.

Элла рассчитывала на другой ответ, но понимала, что плохих новостей сегодня больше не вынесет.

– Когда вернется Селеста? Ну почему она уехала именно тогда, когда нужна здесь больше всего!

– Я отправил ей телеграмму. Уверен, она вернется, как только сможет.

Непонятно, как Селвину удается сохранять спокойствие? Неужели ему все равно? Элле казалось, будто мир разваливается на куски, и вся «взрослость», которую она чувствовала еще недавно, напрочь исчезла. Если мамы не станет, кто будет заботиться о ней?

В квартире духота; Анджело не хватает воздуха. За соседней дверью дерутся, из окон доносятся крики и визг, и ни одного дуновения ветерка. Патти на всю громкость крутит граммофон и репетирует чечетку. Она занимается в ансамбле «Маленькие бойцы Мандело», участники которого поют и пляшут на каждом углу, демонстрируя пестрые костюмы – Кэтлин шьет их из обрезков, добытых в магазинах тканей.

Джек опять дерзит матери, но у Анджело нет сил дать ему подзатыльник. Сын превращается в настоящего хулигана, связался с местной шпаной, которая целыми днями без дела ошивается по улицам. Мало ли чем он занят, когда родители его не видят… Анджело всерьез опасается «Padrones» – «Хозяев», членов мафии, на чьи деньги существуют подпольные питейные заведения, наводнившие город. Эти люди безжалостно расправляются с мальчишками, которые за несколько грошей, обещанных полицией, добывают сведения об их бизнесе.

Анджело опять закашлялся. Он болен давно, ему трудно даже по лестнице подняться. Все та же старая болячка, и все знают о слабости, которую он пытается не выдавать. В другом углу комнаты Фрэнки старательно готовится к вступительным экзаменам, стараясь не обращать внимания на топот Патти.

Ища утешения, Анджело перевел взгляд на изображение Богоматери. Как навести порядок в семье – поставить на место Джека и утихомирить Патти? Теперь Кэтлин работает в магазине ирландского белья, а он должен управляться с этой бандой мучителей.

Душу грызет, не отпускает страх, что его время почти вышло. Анджело Бартолини, который годами не переступал порог церкви, вновь начал исповедоваться старому отцу Бернардо. Доктор сказал, что его легкие пострадали от избытка дыма и плохого воздуха, кроме того, организм ослаблен после гриппа, так что любое осложнение скоро сведет его в могилу, если он не начнет дышать свежим воздухом и не даст себе отдыха.

Жена, потрясенная этим приговором, хотела, чтобы вся семья переехала жить в деревню, однако сказать легче, чем сделать. Кэтлин утратила прежнюю живость и энергию, а Джако, пользуясь состоянием матери, прогуливает уроки и болтается по улицам со своей шайкой.

Фрэнки хотел оставить учебу, чтобы работать в лавке дяди Сальви, но Кэт даже думать об этом запретила. «Мы приехали в эту страну за лучшей долей, пусть не для себя, так хотя бы для наших детей. Ты не бросишь школу, Фрэнки, тем более сейчас, когда отцы церкви Святого Причастия так довольны тобой и тебе обещано место в младшей семинарии. Как-нибудь выкарабкаемся. Джек остепенится и даст повод для гордости, а нашу Патти мы рано или поздно увидим на бродвейской сцене, так она сама мне сказала», – с улыбкой произнесла Кэтлин, скрывая отчаяние от любимого сына.

Анджело никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Если бы только к нему вернулись силы и он вновь стал бы настоящим мужем и отцом, вместо того чтобы тоскливо глядеть, как жизнь проходит мимо… Младший сын тоже не радует: голова Фрэнки забита латынью, греческим, литургиями и мессами, что в этом хорошего? Он любит музыку, поет в церковном хоре – исполняет гимны, хоралы, играет на органе. Еще на первом причастии Фрэнки определил свое призвание и ни разу не свернул с пути, как бы ни высмеивал его Анджело. Из-за этого между родителями происходили постоянные скандалы, и Кэтлин постепенно склоняла чашу весов в свою сторону.

– Если Господь призывает нашего сына служить ему, кто ты такой, чтобы противиться?

– Я – его отец и говорю, что мой сын не пойдет в церковники.

– А я – его мать и говорю, что пойдет!

Когда болезнь нанесла удар, споры прекратились, ведь стало не до этого: Анджело едва хватало сил дышать.

Для него соорудили кровать из двух сдвинутых кожаных кресел. Он смотрел в окно на лошадей и повозки, слушал автомобильные гудки и мужественно ожидал последнего визита священника. Откинувшись на подушки, Анджело брал маленькую коробочку с фотографиями и всматривался в лица Марии и ребенка, которого так и не увидел. И конечно, его пальцы гладили крохотный башмачок. Анджело по-прежнему уверен, что эта пинетка, scarpetta, слетела с ноги дочурки. «Она жива, – бормотал он себе под нос, глядя в сторону улицы. – Она где-то там, моя Алессия, я знаю…» Он прижимал руку к сердцу и в сотый раз повторял историю «Титаника», которую вся семья уже знала наизусть в мельчайших подробностях: как Анджело работал на стройке, когда пришло известие о катастрофе, как он ждал в порту, но Мария и Алессия не появились, как он каждый день ходил в штаб-квартиру компании «Уайт стар лайн» и своими глазами видел их имена в списках пропавших без вести…

Анджело заходился в приступе хриплого кашля, а Кэтлин его успокаивала: «Если она жива, то когда-нибудь найдет тебя, а если нет, значит, ждет встречи с тобой на небесах».

Как-то раз доктор пришел не один, а привел с собой коллегу из больницы. Тот постучал по груди Анджело и попросил его сделать несколько глубоких вдохов и выдохов.

– Увозите его из города. Ему нужен чистый морской воздух, а еще лучше – горный.

Анджело усмехнулся.

– Мы что, в лотерею выиграли? Как вы могли заметить, у меня есть семья, которую нужно кормить. – Неужели доктор сам не видит? Джанни Фальконе – хороший человек, только живет как будто в другом мире. – Говорите прямо: сколько мне осталось?

Врач пропустил вопрос мимо ушей.

– Всем известно, что вы потеряли жену в крушении «Титаника». Фонд помощи жертвам катастрофы до сих пор существует, вы могли бы обратиться туда за материальной компенсацией. Кроме того, вы потеряли здоровье на войне, так? Двойной выстрел в цель, Анджело.

– Я не убогий какой-нибудь, чтобы выпрашивать милостыню!

– Нет, послушай! – Кэтлин сверкнула своими прекрасными изумрудными глазами. – На эти деньги мы могли бы увезти тебя из Нью-Йорка, купить лекарства. Это возможность излечиться.

– Мою болезнь не вылечить, мне давно сказали.

– Не спеши укладываться в гроб. После войны многое изменилось.

– Ну, и куда я поеду? На запад? – Вопреки всему, в душе Анджело вспыхнула надежда.

– У меня есть идея получше. – Кэтлин помахала перед его носом листком бумаги. – Как насчет Италии? Морской бриз, чистый воздух тосканских холмов… Свидишься с родителями, пока они живы. Я подала заявку на особый грант, доктор ее подпишет.

– А как же дети? Путь далекий…

– Дети останутся со мной. Это твое путешествие, ты нуждаешься в лечении. Я не хочу потерять мужа. Мы все тебя очень любим.

По щекам Анджело потекли слезы.

– Ты – добрая женщина, Кэтлин.

– Знаю – и хочу прожить с тобой еще много лет. У меня для тебя припасено много работы. Разве не стоит попробовать?

Он кивнул, глядя в серьезное лицо жены, а когда остался один, откинулся в постели и принялся мечтать о новой встрече с родиной.

Акрон

Готовясь к самому важному визиту в своей жизни, Селеста оделась с большим тщанием. Она сильно волновалась. Всю дорогу в поезде ее не отпускал страх, ведь она возвращалась туда, где испытала и счастье, и горе. Лишь мысль о том, что она вновь увидит Родди, придавала Селесте сил. Она заранее сообщила о своем приезде телеграммой, надеясь, что кто-нибудь ее встретит, так как не знала, где расположен новый дом Гровера. День выдался хмурый и пасмурный, под стать настроению. А вдруг все закончится неудачей?

Поезд приближался к городу; в окне замелькали заводские корпуса, фабричные трубы, широкие дороги, по которым двигались многочисленные грузовики. Акрон, ныне крупный промышленный город, процветал. Селеста отстала от него почти на пятнадцать лет. Она подхватила чемодан и свертки с подарками, стараясь унять дрожь в коленях.

А потом увидела на платформе его, своего сына: не пухлого мальчугана в коротких штанишках, а долговязого юношу с шапкой светлых волос, в пиджаке и фланелевых брюках. Он решил прийти сам – это добрый знак. При виде сына, такого высокого и красивого, у Селесты перехватило дыхание.

– Родди, милый, как же я по тебе соскучилась! – воскликнула она.

Селеста хотела обнять сына, но интуитивно почувствовала, что его смутит проявление эмоций на людях. Она много раз видела подобное, когда по поручению родителей отвозила их сыновей после каникул обратно в школу-интернат: малыши льнули к матерям, тогда как подростки всегда смущенно сглатывали, кашляли и делали вид, что им все равно.

– Хорошо выглядишь, – любезно улыбнулся Родди, протягивая ей руку. – Устала с дороги? Бабушка ждет нас к чаю. Дом тебе понравится.

Он забрал у Селесты чемодан и взял ее под руку.

От боли долгой разлуки и убийственной вежливости сына она едва не разрыдалась. Кто этот молодой человек? Внезапно Селесте стало страшно. Она потеряла его, возврата к прошлому нет… За этой мыслью последовала другая, не менее пугающая: как жить дальше, после этих нескольких драгоценных дней? Так или иначе, мечта осуществилась; сейчас она здесь, и никто и ничто не помешает ее воссоединению с сыном.

Дом показался ей нелепым: вычурная копия итальянской виллы, множество башенок и узорная каменная кладка. К особняку вела строгая подъездная аллея, которая заканчивалась у высоких чугунных ворот, распахнутых настежь. На крыльце стояла Хэрриет – блеклая, высохшая тень самой себя, одетая в длинную серую юбку и старомодную блузку с присборенным лифом, какие носили еще до войны. Волосы выбелены сединой, на глазах – очки.

– Итак, ты здесь, – произнесла Хэрриет холодным тоном, который нельзя было спутать со сдержанностью манеры.

– Да, как видите. Просто не верится, насколько вырос Родди.

– Гровер уехал по делам, так что дом в нашем распоряжении. Родерик покажет тебе твою комнату. Чай подадут в зимний сад в четыре часа. Ты наверняка захочешь освежиться и отдохнуть с дороги.

Селеста поняла, что придется сложнее, нежели она рассчитывала, однако отсутствие Гровера ее порадовало. Она подняла глаза к небу, которое понемногу начало проясняться.

– Я бы лучше прогулялась. Устала сидеть в поезде… – Селеста обернулась к сыну: – Родди, не подскажешь, где можно подышать свежим воздухом? – Желание побыть с ним наедине было превыше всего.

– Кайахога-Фолс – прекрасное место. Прогулка вдоль реки будет приятной, только не в этих туфлях, – улыбнулся Родди, глядя на Селесту с высоты своего роста.

Она никак не могла привыкнуть, что ее мальчик так вытянулся.

– Дайте мне пять минут распаковать вещи и переодеться, у меня как раз есть запасная пара обуви. – Селеста заставила себя произнести эти слова непринужденно и уверенно.

– Бабушка, тогда чай – в пять, ладно? – сказал Родди.

– Как угодно. – Хэрриет вздохнула и позвонила в колокольчик для прислуги. – Только не опаздывайте.

– Когда это я опаздывал? – пошутил Родди и расплылся в широкой улыбке.

Селеста почувствовала, что напряжение немного спало. В душе затеплилась надежда. Если этот визит пройдет удачно, он заложит основу для следующих встреч, и, может быть, – может быть, – однажды Родди вернется домой.

Родди не верилось, что мама идет рядом с ним вдоль реки, как будто они никогда не расставались. Она посвятила его во все последние новости: дядя Селвин занимается помощью ветеранам войны, у Эллы начался первый семестр в художественном колледже, а мистер Макадам преподает в Богословском колледже и играет в крикет за местную команду.

Воображение Родди рисовало обрамленную деревьями дорогу в Ред-хаус, старый каштан и ворота к мосту через канал в Стритэе. Он видел собор, залитый огнями свечей, мальчиков-певчих на хорах. Все это казалось реальным, хотя и очень далеким: другой мир – мир, который он покинул много лет назад. Мама расспрашивала его о школе, о том, куда отец планирует отправить его учиться – в Гарвард или в Акронский университет. Родди не понимал, почему ее это интересует. Когда-то он мечтал учиться в Оксфорде – мистер Макадам так красиво рассказывал о соревнованиях плоскодонок, состязаниях по гребле и регби, о старинных университетских зданиях из камня, – однако это было до того, как Родди перебрался в Америку.

С его языка готовы сорваться тысячи вопросов о доме, и мама, он догадывался, тоже хочет о многом расспросить, в первую очередь – почему он уехал, но пока лучше не касаться опасных тем и просто болтать о том о сем.

Он повел мать к Бечевой тропе и статуе индейца.

– Я любила здесь гулять еще до твоего рождения, – улыбнулась она, глядя вдаль.

Родди уже и забыл, какая красавица его мама, как отливают золотом на солнце ее волосы.

– Почему мы отсюда уехали? – в лоб задал он вопрос, мучивший его долгие годы.

– Потому что мы с твоим отцом по-разному смотрели на многие вещи.

– У него есть подруга, ее зовут Луэлла, знаешь? Она красивая и совсем молодая, немногим старше меня. За что он тебя ненавидит?

Родди видел, что мать покоробило от его прямоты.

– За то, что я отказалась ему подчиняться и выполнять приказы. Он не любит, когда ему перечат.

– Он поднимал на тебя руку?

Вопрос поразил Селесту в самое сердце. Она резко остановилась.

– Кто тебе сказал?

– Никто. Я видел, как он ударил бабушку. Она слишком долго не могла что-то найти, папа толкнул ее, и она упала. Почему он такой злой?

– А тебя он когда-нибудь бил?

– Только раз, давно, когда я ему наврал. Он не слишком любит людей, правда? – Родди сам смутился своей откровенности и покраснел.

Селеста вновь остановилась и внимательно посмотрела на него, пытаясь по лицу прочесть мысли.

– Родди, тебе нельзя оставаться в этом доме. Почему ты не рассказал мне об этом раньше?

– Я не мог… Мне кажется, я сам виноват во всем… в том, что сбежал. Прости, что огорчил всех вас, да еще в тот момент, когда умер дедушка.

– Ты тогда был совсем ребенком. Как он уговорил тебя уехать с ним?

Пристыженный, Родди сгорбился.

– Никак. Он просто решил, что именно за этим я и приехал к нему в Лондон. Сперва мы поехали в посольство, потом в театр. Я заснул, а проснулся уже в Саутгемптоне. Он спланировал все заранее.

Она погладила Родди по голове, и смущение и стыд разом его покинули.

– Бедный мальчик, представляю, что творилось у тебя в душе. Этому человеку никто никогда не осмеливался бросать вызов. Думаю, он болен.

– Не говори так, – возразил Родди. – Он мой отец. – Ему не хочется слышать такое о папе, даже если это правда.

– Настоящий мужчина не добивается покорности кулаками. Уходи от него или… поедем со мной, – осторожно предложила Селеста.

– Нет! У меня все в порядке, мне здесь нравится. Я уже привык. Огайо – красивый штат. Здесь мои друзья, и бабушка очень добра. А в Личфилде я уже никого не знаю…

Селеста присела на большой камень, уязвленная его словами.

– Послушай, много лет назад я увезла тебя в Англию, чтобы защитить от жестокости Гровера. Твой отец – страшный человек. Он не мог допустить, чтобы ты ответил ему отказом и вернулся ко мне, поэтому обманул и опоил тебя. Прости, что мы так запутали твою жизнь. Конечно, ужасно, когда ты вынужден выбирать. Я более не потребую от тебя этого. Ты должен идти своей дорогой, как сказала бы Мэй. Я всего лишь хочу, чтобы ты нашел себя в жизни и был счастлив. Знаю, я веду себя как эгоистка. Мне так не хватало тебя все эти годы… но я не стану вновь просить о выборе, это неправильно и несправедливо. Я убедилась, что ты сможешь принять свое собственное решение, когда придет время. Прошу об одном: не позволяй себя запугивать. Не позволяй, чтобы тебя силой заставляли что-либо делать, обещаешь?

Разговор неожиданно стал очень серьезным. Сейчас Родди не готов к нему, не готов слышать эти слова. Ему лучше остаться здесь, в Акроне. Он ни в чем не знает нужды, а в будущем его ждет место в отцовской фирме. Сегодня, сейчас он не хочет возвращаться в Личфилд. Слова матери причинили ему боль. Он не желает иметь какого-либо отношения к ссоре между родителями. Он тут ни при чем… и все же при чем. Нет, нужно просто сменить тему.

Зачем люди женятся, а потом ссорятся по всякому поводу? Родди мечтает лишь, чтобы его оставили в покое. Он не обязан переживать из-за того, что происходит вокруг. Ему действительно не нравится, как папа шпыняет бабушку Хэрриет; Родди отчего-то чувствует, что должен ее защищать. А мама справится и без него. У нее есть брат, Мэй и Арчи.

Пускай этот мамин визит пройдет хорошо. Он рад, что они по-прежнему друзья, и в то же время в глубине души ощущает некоторую отчужденность. Встреча с матерью пробудила воспоминания и забытую тоску, но теперь его место здесь, здесь он и останется.

Мэй чувствовала, что у кровати кто-то стоит, однако не могла открыть глаза. Что с ней происходит? Она лежит в постели совсем без сил, и ее единственное желание – спать, спать, спать. Каждый вздох дается с трудом. Вокруг нее хлопочут день и ночь, но ей это не нужно. Она хочет спать.

Бедняжке Элле придется самой позаботиться о себе. Селеста, конечно, не бросит девочку на произвол судьбы, но Селесты пока нет, она очень далеко. Если бы только еще раз увидеть доброе лицо подруги, подержать ее за руку… Пока не поздно, она должна кое-что рассказать Селесте, облегчить душу.

Мэй проиграла эту битву, и без всяких докторов ясно. И хорошо. Наконец-то она соединится с Джо и Элен. Осталось уже недолго.

На короткие мгновения высвобождаясь от забытья, Мэй думает о том, что жила с ложью на сердце и не может отправиться к Создателю, не сделав признания близкому человеку. Викарий и доктор не годятся, это должен быть тот, кто сумеет хотя бы отчасти исправить содеянное Мэй. Селвин каждый вечер приходит к ней с искренней заботой на лице, но это не он. Селвин – хороший человек. Будь Мэй похитрее, могла бы женить его на себе, да только она ему не ровня. Кроме того, она успела пожить счастливо с Джо.

Джо, любимый Джо… Иногда Мэй кажется, будто он стоит в изножье кровати – без пиджака, только что с фабрики, от него пахнет свежими опилками…

Она сдалась. Тошнота и страшные головные боли, когда кажется, будто мозг стягивают тисками, лишили ее сил. Оставаться в этом мире нет смысла. Элле будет лучше без нее. Уже ясно, что девочка добьется успеха; Мэй, темная и необразованная, только тянула бы ее назад. Элла поднимется на другую ступеньку в обществе, станет известной, и ни к чему молоденькой девушке такая обуза. В этом-то и загвоздка… Элла – не ее дочь, не Элен, и хотя между ними возникло что-то вроде родственной связи, вряд ли эта связь достаточно прочная, чтобы длиться всю жизнь.

Если бы только узнать, кто она, кто ее настоящие родители. Настало время открыть правду; главное, чтобы хватило духу.

Мэй с трудом разлепила веки и облегченно вздохнула. Рядом с ней стоял Селвин.

– Ты хотела меня видеть… Не волнуйся, пожалуйста. Тебе нужен покой.

– Там, куда я иду, покоя достаточно. Слушай, пока я еще могу говорить. Я должна повидать Селесту, только это меня здесь и держит. Почему она не едет домой? Ей не сообщили обо мне?

– Она скоро приедет, – начал было Селвин, но Мэй его перебила:

– Ты присмотришь за Эллой?

– Разумеется, только не надо волноваться. Мы хотим, чтобы ты поправилась. Я этого хочу. – Селвин взял ее за руку. – Ты нужна нам.

– Нет, не нужна, вы прекрасно обойдетесь без меня. Обещай, что Элла будет жить с тобой.

– Да, да, конечно. Прошу, успокойся.

– Только после того, как увижу твою сестру. Я должна ей кое-что сказать.

На третий день своего приезда Селеста встретила Хэрриет в холле. Та стояла, беспокойно потирая руки.

– Родерик, твой отец вернулся раньше. Он в гостиной.

– Отлично, – с вызовом произнесла Селеста. – Нам давно пора побеседовать.

Хэрриет шагнула вперед, собираясь пойти вместе с ней, но Селеста жестом остановила ее.

– Благодарю, не нужно меня провожать. То, что мы будем говорить друг другу, не предназначено для чужих ушей.

Несмотря на напускную храбрость, Селеста внутренне трепетала. Побледнев от волнения, она оправила юбку и призвала на помощь весь свой боевой дух. Я уже не та серая мышка, которой была раньше. Я ничем не хуже его, если не лучше.

– Итак, блудная дочь вернулась? – Гровер стоял у камина, засунув руки в карманы жилета, и оценивающе рассматривал ее.

Селеста пропустила колкость мимо ушей.

– Гровер, я рада, что мы наконец встретились. Ты много сделал для Родди. Благодаря школе и Хэрриет он стал джентльменом.

– Значит, ты уедешь в свою деревню с мыслью, что он там, где ему лучше всего.

Почему Личфилд вызывает у Гровера неизменное презрение?

– Отнюдь так не думаю. Акрон тоже не назовешь столицей мира, верно?

– Это один из самых процветающих городов штата. Он идет в ногу со временем: как видишь, у нас есть автомобили, самолеты, резиновая промышленность развивается огромными темпами. Перед Родериком открываются прекрасные возможности.

– Сомневаюсь, что он хочет именно этого, – возразила Селеста. – Я читаю в его глазах тягу к странствиям. Мне кажется, ему нужно поездить по миру. – Она посмотрела на мужа, рассчитывая увидеть хоть искорку понимания, однако Гровер оставался холодным и непреклонным.

А он постарел, заметила Селеста. Волосы тронуты сединой, на щеках – лиловатые прожилки, над ремнем явно выпирает брюшко. Словно прочтя ее мысли, Гровер ощетинился:

– Тебя это не касается. У нас есть определенные планы на его будущее.

– А что, если у Родди свои собственные планы?

– Прекрати называть его этим дурацким детским именем! Моего сына зовут Родерик.

– Для меня он всегда будет Родди.

– Как угодно. Ты приехала, повидалась с ним… чего тебе еще? Уходи.

Селеста не сдвинулась с места. Она уже не боится этого человека. Гровер насквозь пропитан ложью и жестокостью. Неужели когда-то она находила его привлекательным? Что она в нем нашла?

– Мы должны обсудить еще один вопрос.

– В самом деле? И какой же? – Гровер ухмыльнулся.

– Наш брак распался много лет назад. Не пора ли положить конец этому фарсу? Меня учили верить в святость семейных уз, но мы с тобой давно чужие друг другу, так к чему притворяться?

– Тебе нужен развод, чтобы выскочить замуж за красавчика-моряка? Не заговаривай мне зубы, Селестина. Я все знаю про твоего Арчи Макадама.

– Арчи мне просто друг, а вот ты ухаживаешь за симпатичной молодой женщиной, как сообщил Родди.

– Не впутывай сюда Луэллу! Я мог бы подать на развод за твое дезертирство, однако не буду этого делать. – Гровер холодно улыбнулся.

– Родди смущает такое положение вещей, он разрывается между нами. Мы подаем ему дурной пример.

– Тебе следовало подумать об этом раньше, до того как бежать из дома.

Селеста не собиралась так легко сдаваться.

– Ты знаешь, почему я бежала. Всем сердцем надеюсь, что со своей новой подружкой ты обращаешься лучше, чем со мной.

Гровер выпрямился, его глаза налились кровью.

– Она знает свое место, в отличие от тебя! Если хочешь подавать на развод, пожалуйста. Посмотрим, что у тебя получится. Да и Родди знает, что для него лучше.

– Очень хочется верить, что это так – ради его же блага. Сын – то единственно ценное, что вышло из нашего брака. Он должен иметь право самостоятельно выбирать жизненный путь.

– Родерику не терпелось оторваться от твоей юбки. Он постоянно писал, что в Англии ему все наскучило.

– Едва ли это правда. И какой отец будет опаивать снотворным собственного ребенка, чтобы потом пронести его на борт корабля, словно контрабандный товар?

По крайней мере, Гроверу хватило совести покраснеть.

– Такой, который знает, что необходимо мальчику, чтобы вырасти настоящим мужчиной! – надменно ответил он, и Селеста поняла, что ее страхи насчет похищения Родди оправдались.

– Он был маленьким мальчиком и ничего не понимал, но сейчас многое осознает. На твоем месте я бы остерегалась, иначе однажды ты получишь от сына неприятный сюрприз. – Взаимные обвинения распалили гнев в обоих. Селеста с трудом сдерживалась. – Я села на «Титаник» и вернулась из Англии только из-за Родди. Порой я думаю, лучше бы мне утонуть в ту ночь!

– Жаль, что этого не произошло, избавила бы нас от массы проблем. Все, ты сказала достаточно, теперь уезжай.

– Уеду, когда сочту нужным! – крикнула Селеста. Находясь в одной комнате с Гровером, она испытывала отвращение к нему и в то же время странную уверенность в своих силах.

– Посмотрим, посмотрим. Кстати, тут принесли телеграмму, в ней что-то насчет твоей подруги-нищенки. Тебе, видимо, будет интересно узнать…

Гровер швырнул ей листок. Телеграмма была уже вскрыта. Селеста прочла содержание и устремила на мужа взгляд, полный нескрываемого презрения. Он нарочно придерживал новость для этого момента.

– Ублюдок!

Издевательская усмешка Гровера сказала все без слов. Он смотрел, как побледневшая Селеста перечитывает телеграмму. Покачав головой, она вылетела из гостиной и яростно хлопнула дверью.

– Вызовите такси! – рявкнула она Хэрриет, топтавшейся под дверью. – Я еду домой!

Селеста с чемоданами стояла на перроне в ожидании поезда на Нью-Йорк. Хлестал дождь. Родди был ошеломлен известием о внезапном недуге Мэй, как и тем фактом, что отец знал об этом уже не один день, поскольку телеграмму прислали на адрес его офиса.

– Я напишу Элле, обязательно напишу, – пообещал он Селесте. – Жаль, что ты уезжаешь. У тебя расстроенный вид. Это из-за папы? Что он сказал?

– Все то же, что и прежде… Мне действительно пора. Ты добьешься успеха, чем бы ни решил заниматься. Я верю, что, когда придет время, ты будешь делать свое дело честно и достойно. Знай: ничто и никто не разорвет ниточку между нами, хоть мы и должны расстаться. Боюсь, с Мэй что-то серьезное. Она мне как сестра. Да, мы с ней принадлежим к разным классам, но та ночь на «Титанике» связала нас навсегда. Это нельзя объяснить. Возможно, когда-нибудь ты переживешь что-то похожее. Это особая дружба, выкованная в пламени страшных событий. Порой мне кажется, что «Титаник» будет преследовать меня до последнего вздоха, и все же благодаря ему я встретила Мэй и за это благодарна Создателю. Она заботилась о моем отце, ухаживала за мной, когда папа умер, а ты… Теперь понимаешь, почему я просто обязана вернуться?

Родди кивнул.

– Будь верен себе, мой мальчик, – на прощание сказала Селеста. – Не поддавайся на дурное. Твой отец глубоко несчастлив. Прошу, не суди все супружеские отношения по примеру тех, что сложились между твоими родителями.

Паровоз, пыхтя, подошел к станции. Селесту охватила паника: а вдруг они расстаются навсегда?

– Не пропадай, пиши… Приезжай навестить нас, – всхлипывала она. – Боже, как тяжело… – Слезы застили ей глаза, она тянула к сыну руки, точно слепая.

– Все будет хорошо, мамочка. Обещаю писать, и… я все обдумаю. Ты приехала… я знал, верил, что это случится. Ты – моя единственная мама, другой мне не нужно. – Родди наклонился и крепко обнял мать, а она сотрясалась в рыданиях, испытывая одновременно боль разлуки, облегчение и страх.

– Береги себя, сынок, береги.

– До встречи! – крикнул Родди, когда Селеста встала у окна в вагоне, чтобы бросить последний взгляд на своего ребенка.

Родди шел до самого конца платформы, провожая мать, пока поезд не увез ее прочь.

Селеста сглотнула комок в горле. Расставаться так скоро было невыносимо, но что оставалось делать? Ей предстоит долгое путешествие домой, и, по крайней мере, в дороге будет время осмыслить разговор с Гровером и беседы с Родди, которые они вели на прогулках.

Что ожидает ее в Личфилде? На этот раз она не должна опоздать, ведь история не повторяется дважды. Или… Селеста не успела попрощаться с матерью, так неужели Господь не подарит ей несколько драгоценных секунд теперь, когда при смерти ее единственная подруга?

Прямо с вокзала Селеста направилась в больницу. Она молилась, чтобы Мэй пошла на поправку, и представляла, что та встретит ее, сидя в подушках, и укорит за долгое отсутствие. По пути через океан Селеста строила планы, как вывезет Мэй на отдых, например, в Уэльс или даже за границу, если уговорит ее пересечь Ла-Манш.

Однако при виде подруги у нее подкосились ноги; Селеста едва не лишилась чувств. Мэй лишь изредка приходила в сознание, не могла самостоятельно дышать и чудовищно исхудала. Живыми на ее лице остались только глаза, глаза цвета серебристого мрамора, в которых сверкнуло узнавание.

– Я здесь, Мэй. Я вернулась и больше никуда не уеду, пока ты не выздоровеешь.

Мэй стянула кислородную маску и прохрипела:

– Ты вовремя… Я ждала тебя… думала, уже не успеешь. – Она с усилием втянула воздух в легкие. – Я должна… признаться… тебе одной.

– Что такое, милая? – Селесту душили рыдания.

– Кое-что насчет Эллы и ночи на «Титанике»… Ты должна сказать ей… – Мэй тяжело вздохнула. – …Она не моя дочь… никогда не была моей…

Только не это, – мысленно простонала Селеста и вдруг ощутила страшную усталость. Мэй опять бредит.

– Тише, тише. Ты ведь помнишь, я была рядом с тобой.

Селеста ободряюще погладила Мэй, но та отстранила ее руку.

– Мне дали чужого младенца, а я умолчала об этом… Я сожалею о своем поступке, но… Бог свидетель, это правда. – Из горла Мэй вырывался свист; объяснение отняло у нее последние силы.

Вновь обретя дар речи, ошеломленная Селеста спросила:

– Ты ничего не путаешь?

Так это правда? В ту страшную ночь Мэй в самом деле забрала чужого ребенка?

– Мать знает свое дитя… особенно когда глаза у него синие, а не карие…

– Кому еще известно?.. – испуганно прошептала Селеста. – Господи, Мэй, столько времени прошло!

– Я не смогла отдать ее… после того как погибла Элен. Селеста, милая, прости, что взваливаю на тебя… Умоляю, будь мне другом… – еле слышно вымолвила Мэй. Жизнь покидала ее, глаза заволокло туманом; она смотрела в пространство, на что-то такое, что видела она одна.

– Я постараюсь… – только и выдавила Селеста, охваченная смятением.

– Я должна была кому-то признаться…

Мэй в полном изнеможении откинулась на подушки. Последовал короткий полувздох-полувсхлип, а за ним – тишина. Тяжкие испытания Мэй Смит завершились, а ее собственные – с ужасающей ясностью осознала Селеста – только начинаются.

Селвин стоял в коридоре и смотрел в окно. Селеста медленно покачала головой.

– Все кончено… Не понимаю, как обычная царапина может привести к смерти?..

– Инфекция попала в кровь, а кровь разнесла ее по всему организму. Все очень просто и очень страшно. Я много раз видел подобное на войне. Бедная Мэй, она не заслужила такой участи, – вздохнул Селвин. – Боже, как мне будет ее не хватать… Мы спорили по каждому пустяку, но я восхищался ею. Она сильная женщина… Преодолела себя, вынесла все трудности, да и мне преподнесла пару уроков. Рядом с ней мне было стыдно за себя. Жизнь чертовски несправедлива!

В глазах брата стояли слезы, он едва сдерживал чувства.

– Мне надо выпить чего-нибудь покрепче, и плевать, если меня увидят, – устало произнесла Селеста.

– Тогда к «Королю Георгу»?

– Куда угодно, только уведи меня отсюда. Ты думаешь, что знаешь своих друзей, а потом оказывается… Ох, Селвин, у нас новая проблема, и большая.

– Ничего, сестренка, мы справимся. Понимаю, смерть Мэй – потрясение для всех нас, но в первую очередь мы должны известить Эллу. Она сейчас с Хейзел.

– Не торопись, пусть побудет там еще немного. Сперва я должна тебе кое-что рассказать, и, боюсь, никакое время это не изменит.

– Значит, к «Георгу»?

– Идем, – коротко отозвалась Селеста. Усталость накрыла ее с головой.

О, Мэй, ты будто нарочно выбрала момент, чтобы передать мне свою ужасную тайну… Как у тебя хватало сил нести столь тяжкую ношу все эти годы? И что нам теперь делать?

Селеста подумала об Элле, которая сейчас находится с семьей Хейзел и ни о чем не подозревает. Бедняжка… Поразительно, как Мэй умудрилась сохранить все в секрете. Селесте казалось, что подруга ее предала. Сколько было писем, сколько добрых дел она совершила… А теперь на попечении Селесты сирота – непонятно кто и откуда. Реально ли вообще по прошествии стольких лет выяснить ее настоящее имя, разыскать родителей?

Элла сидела на берегу канала, смотрела в мутную воду и пыталась заглушить в себе боль. Мама просто взяла и бросила ее! В гробу Мэй лежала такая красивая и спокойная – на ее губах застыла легкая улыбка, как будто она была рада покинуть бренный мир. Маму похоронили у целебного колодца в Незерстоу, и Элла осталась на свете одна-одинешенька.

После скромных похорон все собрались на чай в столовой колледжа – Хейзел с семьей, Арчи Макадам, несколько женщин, вместе с которыми Мэй когда-то работала. Все были очень добры к Элле, но это не отменяло того факта, что отныне у нее никого нет.

Теперь, когда мама больше не хлопочет на кухне, Ред-хаус уже не тот. Элла с нетерпением ждала уроков в художественном колледже, где никто не приставал с расспросами и утешениями. Когда она занята, у нее хотя бы руки не трясутся. Порой она чувствовала себя измочаленной тряпкой, но усилием воли продолжала вести записи, читать, учить теорию – делать что угодно, лишь бы не думать о возвращении в пустой, холодный дом.

Она работает над куском камня, внутри которого, несомненно, заключена форма, и эта форма рвется наружу, однако Элла пока не видит ее контуров. Преподаватель часто повторяет, что искусство – это эмоциональное отражение зрительной картины мира, но для Эллы это лишь слова. Ее эмоции сложны и противоречивы, они мешают пальцам, мешают нащупать в камне душу. Уже не раз она в отчаянии швыряла резец через всю комнату.

Велик риск, что ее произведение выйдет похожим на памятники, установленные на местном кладбище, – сентиментальные и заурядные. С другой стороны, это экзаменационная работа, которая будет представлена на выставке в конце семестра, шанс доказать, что Элла не бездарна. Она терялась в сомнениях, перескакивала с одного замысла на другой.

В тот вечер за ужином Арчи поинтересовался у Эллы, как прошел день, и она, не в силах проглотить ни кусочка, поделилась с ним своими терзаниями.

– Не могу ничего придумать, не могу даже сосредоточиться. Наверное, я безнадежна.

– Тогда не думай, – предложил Арчи. – Выкини задание из головы, постарайся отвлечься, расслабиться.

Разумеется, он хочет помочь, но как можно расслабиться, если у тебя только что умерла мама? Все, на что ее хватает, – бродить по городу, снова и снова посещать те места, где они с матерью бывали вдвоем. Эти маленькие путешествия служили Элле утешением, воскрешали в памяти подробности их прошлой жизни.

В воскресенье утром она оказалась на пути между парком Ломбард-Гарденс, рядом с которым они когда-то снимали комнату, и Дэм-стрит. Элла направлялась к собору, словно шла проведать каноника Форестера. Ноги сами привели ее к западному порталу, к скульптурам, которые она уже считала своими старыми друзьями. Различные святые, ветхозаветные пророки, большая статуя Моисея, а рядом, поменьше, – архангелы: Гавриил, Михаил, Уриил и Рафаил. Внутри тоже можно бесконечно смотреть на лики ангелов, изучать статуи горгулий, любоваться прекрасными «Спящими детьми» Фрэнсиса Чентри[22].

Сидя в дальнем уголке собора, Элла вдруг поняла, что́ изваяет. Это будет простое, усталое лицо женщины, изрезанное скорбными морщинками. Она вспомнила статую капитана Смита в Музейном саду, его суровые и печальные черты, взгляд, устремленный в морскую даль. Сколько раз ее мать со слезами на глазах стояла перед памятником? Элла до сих пор не знает, почему эта скульптура всегда приводила маму в такое волнение. Как-то она попыталась спросить, но Мэй отмахнулась и лишь сказала: «Подрастешь, тогда объясню».

Теперь им уже не поговорить, а у Эллы осталось множество вопросов без ответа. Именно здесь, в окружении статуй, в ней начала крепнуть уверенность в своих силах. Она вырежет из камня лицо, знакомое ей всю жизнь. Чей образ она знает лучше, чем образ родной матери? Не нужны никакие сверхсложные идеи, лучше работать с хорошо известным материалом.

Элла посмотрела вверх, на купол. В соборе хорошо думается. Сколько раз она в одиночестве сидела тут, дожидаясь, пока у мамы закончится смена, сколько раз они рука об руку шли по широкому проходу…

Мистер Макадам прав. Нужно, чтобы вода отстоялась, осадок ушел на дно, и поверхность стала прозрачной. Когда придет пора, формы и образы заговорят сами. Не это ли имел в виду преподаватель, говоря об эмоциональном отклике?.. Скорее бы наступил понедельник.

Семестр почти закончился, впереди долгие летние каникулы. Селеста сидела в саду и наслаждалась ласковым вечерним теплом. Селвин, как обычно, в Личфилде, на встрече старых боевых товарищей; Элла и Хейзел ушли на танцы и останутся ночевать в Незерстоу.

Селеста повернулась к Арчи. Лучи заходящего солнца освещали резкие черты его лица. Он выглядел спокойным и расслабленным после сытного ужина из хорошего ростбифа и первой клубники.

– Есть какие-нибудь мысли по поводу того, что я рассказала тебе вчера вечером?

После нескольких месяцев сомнений Селеста выложила ему признание Мэй. Арчи потягивал трубку и больше слушал, чем говорил.

– Я обязана выяснить, правда ли это, – продолжила она, – только с чего начать?

– С начала, – улыбнулся Арчи. – Поезжай туда, откуда Мэй родом, узнай, помнит ли ее кто-нибудь. Прошло не так много времени, наверняка сохранились записи о рождении и крещении ребенка. Поговори с ее бывшими подругами, которые до сих пор там живут.

– Мне известно лишь, что она воспитывалась в каком-то сиротском приюте недалеко от Болтона, где и познакомилась с Джо, а потом они устроились работать на хлопкопрядильную фабрику. Документы на ребенка ей выдали перед отъездом из Болтона; Мэй все твердила, что бумаги утонули вместе с «Титаником». Не хочу мутить воду, но чем больше вспоминаю, тем сильнее убеждаюсь, что она что-то скрывала, чего-то опасалась. Мэй ни разу не съездила в Болтон, это еще тогда показалось мне странным. Я считала, память о родном городе причиняет ей боль, но что, если перед смертью она сказала правду? Даже думать не желаю, что она задурила всем нам голову и просто использовала нас.

– Ну-ну, разве это та Мэй, которую мы знали? Она была очень предана тебе и дорожила вашей дружбой. Полагаю, несчастная женщина совершила ошибку, после которой уже не видела пути назад. Ложь росла и росла, как снежный ком, и в конце концов Мэй уже не могла с ней справляться. Давай успокоим твою душу – возьмем драндулет Селвина, съездим в Болтон и осторожно наведем справки.

Сердце Селесты забилось чаще.

– Ты поедешь со мной?

– Разумеется. Что еще делать учителю на каникулах, как не путешествовать? Заодно заглянем в Озерный край. С удовольствием вновь полюбуюсь красотами Алсуотера и Борроудейла. Устроим себе отпуск – остановимся в разных номерах, все строго по закону, – совершенно серьезно предложил Макадам.

– Гм… – Уголки губ Селесты разочарованно поползли вниз. – Да, конечно.

– Я всего-навсего забочусь о твоей репутации, – расхохотался Арчи.

– А я – нет. Мне надоело сидеть и ждать, пока Гровер снизойдет до развода. Этого никогда не случится. – Она посмотрела Арчи в глаза. – Согласись, мы с тобой и без того слишком долго ждали. Жизнь очень коротка и жестока – этому меня научили Мэй и «Титаник». По-моему, пора начать жить так, как нам обоим хочется. – Пальцы Селесты потянулись к руке Арчи. – Жаль, что мы не встретились раньше, много лет назад.

– Нет, на свете все устроено иначе. Стрелки часов нельзя повернуть вспять. Тогда я был женат. Потом началась война, Элис и Руперт погибли… – Арчи умолк и стиснул ладонь Селесты. – И все же ты права. Сейчас наше время, моя дорогая девочка, нам дан второй шанс на счастье, но я не позволю, чтобы твое имя вымарали в грязи.

– Кому какое дело, если мы уедем вместе?

– А Элла? Какой пример мы ей подадим?

– Поверь, эта юная леди насмотрелась в колледже еще и не такого. Только вчера она рассказывала, что один из преподавателей является на лекции до того пьяным, что его приходится укладывать на кушетку в подсобном помещении, и пока он не протрезвеет, его конспекты читает один из старшекурсников. Тем не менее ты тоже прав: нельзя забывать о твоей преподавательской должности.

– Моя личная жизнь – это мое дело; главное, чтобы лекции были понятны студентам и они успешно сдавали экзамены, а вот за тебя я всерьез беспокоюсь. Личфилд – маленький городок, в нем обязательно найдутся подлые душонки, которые тебя затравят.

– Арчи, я люблю тебя за нежность и заботу, которые ты проявляешь по отношению ко мне. Не знаю, что бы я делала без тебя после того, как Родди уехал в Америку, а Гровер начал строить мне препоны. Теперь еще эта путаница с Эллой. – Селеста вспомнила, как они впервые случайно столкнулись на борту «Саксонии». Фортуна вновь перетасовала карты… – Ты – моя судьба. А ведь поначалу я скверно обращалась с тобой.

– А-а, холодная и неприступная миссис Форестер. Я знал, что когда-нибудь ты оттаешь, – с улыбкой произнес Арчи и бросил взгляд на наручные часы. – Уже поздно. Мне пора возвращаться к себе на квартиру.

– Почему?

– Потому.

Арчи встал, но Селеста силой усадила его обратно.

– Останься, Арчи. Что ждет тебя в твоей холостяцкой норе? – Ее щеки заалели.

– Ты уверена? Что скажет Селвин?

– Предоставь Селвина мне. Ему давно наплевать на такие вещи. Мы и так потеряли много времени. Пускай люди думают все, что угодно, меня это не волнует. Если хочешь, будем считать тебя нашим новым квартирантом. Мне правда все равно, что скажут. Все эти годы я делала только то, что считала своим долгом… Пожалуйста, не уходи сегодня.

– Если не уйду сегодня, захочу остаться у тебя насовсем. – Арчи привлек Селесту к себе и поцеловал.

– Отлично, – промурлыкала она.

Селеста неторопливо взяла Арчи за руку, закрыла веранду и повела его вверх по лестнице в спальню. Разве они не заслужили немного счастья, пока еще молоды и могут им насладиться? Мэй не осудила бы их за это. Если Селесте предстоит расследовать, кто же такая Элла, помощника лучше Арчи не найти.

Carpe diem – лови момент, улыбнулась себе Селеста, с волнением распахивая дверь спальни. Слишком долго она запрещала себе жить.

Акрон

Все, о чем может говорить папа, – это падение цен на резину на мировых рынках, массовые увольнения с резиновых фарбик и уменьшение зарплат, чтобы остановить развитие отрасли. Ради увеличения поставок акронские резиновые компании вторглись в Африку и на Дальний Восток, но цены продолжают падать. Ходят разговоры об испытаниях новых шин, предназначенных для автомобилей, перевозящих грузы на дальние расстояния, и сельскохозяйственных тракторов. Для каждого эксперимента нужны ученые и крупные вложения средств. Ситуация в промышленности меняется, отцу все труднее общаться с новыми людьми, которые приходят на фирму и к мнению которых прислушивается руководство. Он боится потерять должность, все больше пьет и постоянно не в духе; по любому поводу кричит на сотрудников. Некоторые уже покинули «Даймонд раббер» и устроились в другие компании. С какой стати подчиняться хаму и грубияну, да еще выслушивать от него оскорбления?

Бабушка Хэрриет почти не бывает дома. Она наносит визиты, берет уроки шитья, обедает с подругами, так что Родди сидит дома один и учит уроки, однако мысли его далеки от учебников.

После отъезда мамы он не находит себе места, мучается сознанием того, что все, сказанное ею об отце, – правда. Гровер Паркс – законченный эгоист, который использует людей в своих целях. С чужими он само обаяние, но как только дверь за гостями закрывается, отец уходит в библиотеку и там до посинения наливается бурбоном.

Он бросил Луэллу ради другой девушки, а ту – ради третьей, и так далее, причем каждая следующая моложе предыдущей. Отец заваливает их дорогими подарками, но ни одна из них не задерживается надолго. Последняя явно заглядывалась на Родди, чем изрядно его напугала. Как может отец предпочитать всех этих девиц маме?

В письмах она часто упоминает Арчи Макадама. Арчи переехал в Ред-хаус, чтобы помогать Селвину ухаживать за садом… ну, или под каким-то похожим предлогом. Мама и Арчи вместе ездили в родной город Мэй известить ее друзей и знакомых о кончине. После этого они отправились в Озерный край, но из-за сильных дождей поспешили вернуться домой. Элла сдала все экзамены и получила направление пройти дипломный курс в Бирмингеме. Она надеется получить грант, чтобы вместе с сокурсниками съездить в Париж. Жизнь в Англии так и кипит, Родди даже немного завидует. А он застрял в Резиновом городе, ничем не занят, никуда не спешит. Играет с друзьями в бейсбол, футбол и теннис, не видя перед собой никаких перспектив и целей, – одним словом, просто прожигает дни.

Ясно одно: в резиновый бизнес он не пойдет. Огромные заводы, источающие едкий запах, совершенно его не привлекают, сколько бы папа ни расхваливал свою фирму. Зато ему нравится новая автомобильная база, где летом подрабатывает товарищ Родди, Уилл Морган. Компания «Мотор карго» занялась доставкой автомобильных шин с резиновых фабрик на базы и склады. Несколько человек в складчину купили огромную фуру, а затем получили лицензию на транспортировку грузов за пределы штата – в Пенсильванию, Виргинию и дальше. Теперь они заключают уйму контрактов с перевозчиками – водителями, которые отвезут груз в любую точку. Блестящая идея и такая простая!

Уиллу-то хорошо, он учится водить эти огромные автомобили. Теперь приятель только и рассказывает, как здорово кататься на больших трассах и испытывать новые шины по заказу производителей резины. Но если одна компания занялась этим бизнесом, почему бы его не подхватить и другой? Однажды за ужином Родди поделился с отцом этой мыслью. А что, неплохо было бы основать собственную транспортную компанию.

– На кой черт? – ухмыльнулся отец. – Это занятие не для джентльмена.

– Среди нас есть джентльмены? – рискнул пошутить Родди. – Я что-то ни одного не вижу.

Шутка вызвала не больше веселья, чем проколотая шина.

– Я заплатил кучу зеленых не для того, чтобы мой сын стал шофером.

– Мы могли бы нанять водителей, – продолжал Родди, веря, что из этого выйдет что-то стоящее.

– Я привез тебя сюда как наследника и продолжателя моего дела, – отрезал Гровер, игнорируя энтузиазм сына.

– Я просто предложил, – разочарованно произнес Родди.

Вполне разумная мысль – организовать собственное дело. Даже если для резиновой индустрии наступят черные дни, всегда найдутся тяжелые и объемные грузы, которые потребуется перевезти из одного штата в другой.

– Тебе пора поступать в Акронский университет. Изучишь физику и химию, будешь иметь хорошие шансы получить работу.

– Зачем? Я не намерен становиться вторым мистером Марксом, – пожал плечами Родди, имея в виду одного из самых знаменитых исследователей акронской научной лаборатории.

– Боюсь, при таких оценках, сын, тебе очень повезет, если я смогу устроить тебя вообще хоть куда-нибудь. Когда я был в твоем возрасте, мне никто не помогал.

– А вот и неправда. Дедушка Паркс разбогател и отправил тебя в колледж.

В этот момент в столовую вошла Хэрриет, и Гровер сразу повернулся к ней, гневно сверкая глазами.

– Какой еще чепухи ты наговорила моему сыну? Если компания «Даймонд раббер» хороша для меня, то и для него тоже!

– Зачем мне настраивать его против твоей фирмы? По-моему, Родерик просто слеплен из другого теста, – ответила Хэрриет, уже опасаясь, что разговор зайдет не в ту сторону.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать? – заревел Гровер, вскочив из-за стола.

– Только то, что Родерик желает идти своим путем, и это вполне естественно.

– С такими мозгами ему не обойтись без серьезной помощи. Разве для того я притащил его сюда, чтобы он провалил экзамены и не набрал баллов для университета? Мужчины семьи Паркс не терпят поражений!

– Но я хочу совсем не этого, – возразил Родди.

– Да плевал я на то, чего ты хочешь! Ты – мой сын и будешь делать, как я велю.

– А иначе что? – От гнева и отчаяния у Родди застучало в висках. – Напоишь меня снотворным и перекинешь через забор резиновой фабрики?.. Я – не твой раб!

– Не дерзи мне, юноша!

– А иначе что? – Родди приблизился к отцу и в упор посмотрел на него. – Изобьешь до полусмерти, как бил мою мать и ее? – Он указал на Хэрриет, которая тряслась у двери и бочком пробиралась к лестнице.

– Наслушался вранья английской шлюхи?!

– Не говори так о моей матери! Ты ей в подметки не годишься. Я хорошо изучил тебя, ты просто скот!

– Да как ты смеешь!

Гровер занес руку для удара в челюсть, но Родди был к этому готов, поэтому нырнул в сторону, вскинул руки и отразил выпад, а затем набросился на отца. Годы сдерживаемого отчаяния наполнили его кулаки свинцом. Не помня себя от ярости, он сбил Гровера с ног, повалил на пол и принялся колотить, пока тот не съежился под градом ударов, окровавленный и беспомощный.

– Ну, как тебе? – заорал Родди.

Хэрриет подбежала к нему и попыталась оттащить назад.

– Родди! Родерик! Прекрати, ты убьешь отца! – кричала она.

– Смерть – слишком легкое наказание для него! Я ненавижу его, ненавижу за все, что он сотворил со своей семьей. Ты больше никогда не будешь приказывать мне, слышишь?

Гровер остолбенело посмотрел на него, а потом издал один-единственный, последний вопль ярости:

– Вон!!! Чтобы духу твоего здесь не было!

– С удовольствием, только имей в виду: бабушку я забираю с собой. С этой минуты ты и пальцем до нее не дотронешься. – Родди повернулся к Хэрриет. – Собирай вещи, мы уходим отсюда. Сегодня переночуешь у Эффи Морган.

Хэрриет не сдвинулась с места.

– Я никуда не пойду, – заявила она. – Это мой дом. Не желаю, чтобы о нас чесали языками.

– Без тебя и я не уйду! – воскликнул Родди, однако Хэрриет была непоколебима. – Я обещал маме…

Хэрриет подняла голову и устремила взгляд на Гровера.

– К добру или к худу, он мой сын. Никогда не думала, что увижу, как вы двое деретесь до крови, точно горные козлы, но, видимо, к этому дело шло давно. Родерик, тебе действительно лучше уйти. Рукоприкладства в этом доме я более не потерплю.

Она помогла сыну подняться с пола. Казалось, Гровер до сих пор не пришел в себя от изумления.

– Ты давно заслужил сегодняшнюю трепку, Гровер Паркс, – обратилась Хэрриет к сыну. – Я рада, что Родерик не станет твоей копией. Гровер, Гровер, что же ты натворил… Ты уничтожил все хорошее, что было в твоей жизни, и, что самое печальное, пока даже не сознаешь этого. Но однажды прозрение наступит. Ты окончишь свои дни жалким, одиноким стариком, если не изменишься. Сожженные мосты очень трудно восстанавливать.

Гровер сидел на полу и отряхивал одежду, делая вид, что не слышит слов матери, затем поднял налитые кровью глаза.

– Вышвырни отсюда этого неблагодарного щенка, иначе я тумаками научу его уму-разуму.

– Ты все еще ничего не понял? Дням, когда ты мог раздавать тумаки, настал конец. Родерик уйдет отсюда и больше не вернется, если ты сейчас же не попросишь у него извинения.

– Еще чего! Я лучше знаю, что ему нужно, и должен за это извиняться?

– Он не твоя собственность. Считай, ты лишь взял его на время – так всегда бывает с детьми. Ты упустил свой шанс. Не хотелось бы целиком и полностью нести ответственность за то, что из тебя получилось, и все же… Мы с отцом слишком много позволяли тебе командовать. Посмотри на себя! Какая женщина захочет от тебя родить? Я беру назад все мои слова о твоей жене. Селестина знала, что делала, когда схватила сына в охапку и прыгнула на пароход. Очевидно, «Титаник» кое-чему ее научил. Только она попала из одной катастрофы в другую. Прошу тебя, извинись перед сыном, пока не поздно.

В гробовой тишине Родди закрыл дверь, оставив позади жизнь в Оук-корт. Высоко в небе висела луна, звезды освещали подъездную аллею, по которой он шагал, сжимая в руке саквояж с одеждой. Куда ему теперь податься?

В этот момент Родди владела только одна мысль: он свободен! С плеч будто свалился тяжкий груз. Бабушка права, пути назад нет. К отцу он ни за что не вернется, однако, если не хочет умереть с голоду или замерзнуть в ночи, нужно поскорее что-нибудь придумать.

Родди бодро направился в сторону города, манившего к себе огнями. Он уже знал, что будет делать. Цепи разорваны, оковы сброшены, впереди новая жизнь. И пускай ему страшновато, он уверен: все будет хорошо.

Близилось Рождество. Селеста составляла список покупок в мясной, кондитерской и зеленной лавках. Несмотря на тяжелые времена, нужно отметить праздник как полагается. Если бы вспомнить, что и как делала Мэй… На кухне ее отсутствие ощущается особенно остро.

В этом году многие мужчины остались без работы, так что для их семей праздник будет невеселым. Сама Селеста успела поработать на продуктовом складе и в магазине одежды. Говорят, в стране глубокая экономическая депрессия.

В отличие от многих, Селесте повезло: у нее есть дом и семья – люди, которым она небезразлична. Вдобавок в Ред-хаусе не сидят без средств – Арчи и Селвин регулярно приносят домой деньги. Да, они везунчики и потому обязаны делиться с другими. На Рождество Селеста хочет порадовать Эллу, хоть немного подбодрить ее после тяжелого года. Из Кэннок-Чейс привезут елку, а на соседней ферме уже заказана индейка. Для детей из городского приюта Селеста готовит небольшие чулки с подарками.

Элла заканчивает выпускной курс, специализируется на скульптуре. Кроме того, она подрабатывает в младшем отделении Бирмингемской школы искусств, каждый день ездит на поезде и отчаянно влюблена.

Она так тщательно скрывала имя предмета своей страсти, что Селеста начала опасаться, уж не женат ли этот тип и не водит ли девушку за нос. Однако Кир Уолш оказался худым, нескладным и взъерошенным молодым человеком одних лет с Эллой, социалистом с твердыми убеждениями в отношении политической ситуации и прав трудящихся. Он преподавал рисование с натуры, не посещал церковь и поначалу косился на семью Эллы с подозрением. Его родители были ирландцами, осевшими в Бирмингеме, но Кир никогда о них не упоминал и говорил исключительно о митингах, предвыборных кампаниях и о том, что средний класс не имеет понятия об условиях жизни в городе. По мнению Селесты, грубоватый, хотя искренний и честный юноша; «нешлифованный алмаз», как сказал бы каноник Форестер.

Селеста видела, как светилось лицо Эллы, когда за столом Уолш читал им лекцию о распространении фашизма в Италии и Германии. Девушка от него просто без ума, а он смотрит на нее с изумлением, словно не верит, что такая красавица внимает каждому его слову.

– Вряд ли он ей подходит. Она еще совсем ребенок, – как-то за ужином шепнула Селеста на ухо Арчи. – Мне было столько же, когда появился Гровер, и вот чем закончилось.

– Сейчас все иначе, – возразил Арчи. – У молодых больше возможностей быть самими собой. Если они любят друг друга, то найдут общие точки.

– Но у него такие радикальные взгляды! – не соглашалась Селеста, наполняя чулки мандаринами и орехами. – Он говорит, в Европе скоро вспыхнет новая война. Германия наращивает мощь, строит железные и автомобильные дороги – использует труд своих безработных. Это ведь не так, войны не будет, правда?

– Они едва знакомы, да и Кир, похоже, из тех парней, которые не торопятся с женитьбой, – рассмеялся Арчи. – Пусть себе встречаются.

Селеста до сих пор не открыла Элле тайну ее происхождения и настоящую причину их с Арчи поездки в Болтон. История Мэй и Джо подтвердилась, однако о ребенке никто не мог сказать ничего определенного, за исключением того, что у четы Смитов родилась девочка. Викарий тоже не сумел помочь, сказав в свое оправдание, что крестил сотни младенцев. Одна из девушек с бумагопрядильной фабрики вскользь обронила, что Джо был светловолосым, тогда как Мэй утверждала, что он брюнет. Удастся ли Селесте когда-нибудь раскопать факты? Она не хочет говорить об этом с Эллой, пока не будет иметь на руках доказательств.

Никак не удается найти подходящий момент, чтобы начать этот разговор, заново вскрыть глубокую рану – вот в чем проблема. Селеста терзалась сомнениями: может, вообще забыть обо всем? Арчи, однако, ее аргументы не казались убедительными.

– Мы обязаны рассказать Элле о наших предположениях, она имеет право выяснить правду. Ей ведь даже о «Титанике» неизвестно!

– Хорошо, расскажу, только сейчас не время. Она не слушает никого, кроме своего Кира.

В этом году Рождество выйдет скромным, и главным событием сочельника будет полуночная служба в соборе. Селеста отправила Родди подарок, надписав на посылке адрес автобазы в окрестностях Акрона, где он теперь обитает. Ей ничуть не жаль, что мальчик оставил Оук-корт. В длинном письме он подробно описал сцену своего ухода. Селеста охотно посмотрела бы, как Гровер корчится на полу, получив дозу своего же лекарства. Она разорвала все контакты с мужем. Когда Элле станет известно, как в действительности обстояло дело, и когда жизнь опять наладится, Селеста будет добиваться развода, но все по порядку.

Вместе с приятелем Уиллом Родди постепенно создает собственный парк большегрузных автомобилей. В их подчинении целая команда водителей, нанятых по контракту. Они занимаются перевозкой грузов из штата в штат, накручивая на спидометры тысячи миль.

Хотя Родди теперь сам зарабатывает себе на хлеб, в его письмах по-прежнему сквозят неудовлетворенность и тревога. Селеста чувствует, что сын разочарован тем, как повернулась жизнь. В Англию он не собирается, Селеста перестала и спрашивать об этом. Зачем ему теперь возвращаться? И все же разлуку с сыном переносить тяжело. Конечно, Элла ей как дочь, однако в сердце на первом месте всегда Родди, единственный сын. Рядом с ней хватает родных людей, но сейчас все равно все не так, как в прежние времена, когда они жили впятером – она, Мэй, Элла, Родди и папа. Как весело они проводили Рождество! Жизнь казалась проще и интересней: нужно было придумать, чем развлечь пожилых священников, не пропустить репетиции рождественского хора, купить детям подарки и спрятать их в укромном местечке – сколько счастливых воспоминаний…

Селеста улыбнулась и вздохнула, вспомнив, что старая жизнь держалась на обмане, который она сочинила по поводу своего возвращения, на секретах, что хранила Мэй, да и семьей в обычном понимании они не были.

Появление в доме Арчи многое изменило. Теперь Селвину есть с кем поговорить о том, как в доме не хватает Мэй. Благодаря Арчи Селвин сумел завязать с выпивкой и еще дальше продвинуться в деле помощи ветеранам. Благодаря ему зарубцевалась часть старых душевных травм, нанесенных войной. Арчи и Селвин говорили на темы, общие для них, бывших солдат. В свою очередь, Селеста может только догадываться, что оба пережили. Это что-то вроде тайного братства, куда нет входа гражданским, – такое же чувство единения возникло между нею и Мэй, разделившими события кошмарной ночи в апреле 1912 года.

Однажды утром, делая последние покупки к Рождеству, Селеста завернула в Музейный сад. Мэй порадовалась бы, узнав, что она зашла проведать памятник капитану Смиту. Неухоженная статуя являла собой печальное зрелище: обгажена птицами, едва видна в разросшемся кустарнике. Селеста вспомнила гордого, подтянутого капитана, когда тот прохаживался по палубе, зорким глазом наблюдая за экипажем и пассажирами. Как печально окончил он свои дни…

Селеста взглянула в резко очерченное лицо капитана Смита и обнаружила, что говорит с ним, словно он способен ее слышать: «Что мне делать с девочкой, которую вы спасли? Кто она? Откуда взялась? Как открыть ей правду, не причинив боли? Жаль, вы не можете рассказать мне, что видели».

Статуя капитана пробудила в душе Селесты ворох воспоминаний о той ужасной ночи. Она поежилась, чувствуя себя глупо, – ну вот, стоит на холодном ветру и разговаривает с куском камня. «Я делаю это ради моей подруги Мэй, – промолвила она. – Мы называли друг друга «сестрами по «Титанику». Катастрофа связала нас навеки».

Про себя Селеста отметила, что на мемориальной табличке «Титаник» не упомянут; это название никто не хочет помнить, а Эдвард Джон Смит – капитан, чей многолетний добросовестный труд не снискал уважения. Пожалуй, Селесте стоит почтить его память – освежить скульптуру, взявшись за ведро и тряпку. Она обратила внимание на четко выделяющиеся буквы: «К. Скотт» – фамилию женщины-скульптора, точно воссоздавшей сходство с реальным человеком.

Мэй как-то рассказывала ей, что Элла вообразила себя дочерью одного из членов экспедиции капитана Скотта. «Представь, в какое положение она меня поставила! Мне пришлось объясняться с учительницей».

Да только ты рассказала не все, а лишь то, что от тебя ожидали услышать. Никто не усомнился в твоих словах, как и в твоем праве на этого ребенка. Я видела, что видела, и предположила то же, что остальные. Я всегда была на твоей стороне и теперь стала хранительницей тайны. Кто такая Элла? Есть ли на свете кто-то, кто знает о ней больше нас?

Сойдя на берег, Анджело поцеловал итальянскую землю. Неужели он вернулся в милую, старую Италию? Он проделал долгий путь от Марселя, но уже на палубе парохода почувствовал себя лучше, вдыхая бодрящий морской воздух и слушая оживленные разговоры пассажиров. На Анджело было добротное теплое пальто и шляпа – Кэтлин настояла на покупке обновок перед отъездом из Нью-Йорка. Не нужно считать его инвалидом, он просто едет домой и везет родне уйму подарков, фотографий и новостей.

Путешествие через океан прошло гладко, потом Анджело ехал на поезде, а потом, до самой фермы, на телеге – вверх по тропам, доступным только мулам. В золотых лучах тосканского солнца все казалось меньше и неторопливей, чем прежде. Теперь Анджело – городской житель, а не деревенский мальчишка. Он с трудом понимает местный диалект, на котором вырос, и все же невероятно счастлив вернуться к этим душистым холмам.

Старушка-мать упала в его объятия – маленькая, ссохшаяся, совсем непохожая на сильную, крепкую женщину, которая махала ему на прощание почти двадцать лет назад. Годы страданий избороздили ее некогда красивое лицо глубокими морщинами.

– Анджело, мальчик мой дорогой, дай взглянуть на тебя… Какой ты худой, какой бледный! Слава богу, я дожила до твоего возвращения. Ну, входи же, входи.

Анджело чувствовал себя почетным гостем: ему отвели комнату на верхнем этаже, постелили самый лучший матрас, а под кровать специально поставили a vaso da notte – ночную вазу, чтобы не нужно было спускаться в уборную.

Соседи взирали на Анджело с благоговейным страхом, точно на пришельца из иного мира, ощупывали его костюм и пальто, разевали рты в беззубых улыбках.

На стол подали суп – zuppa, пасту, сыр, домашнее вино, оливковое масло и великолепный castagnaccio – хлеб из каштановой муки. Еда источала прекрасный аромат свежести, рожденный солнцем и плодородной землей, и разительно отличалась от пищи из жестяных консервных банок, которые несколько месяцев ехали через океан.

Анджело растрогался, увидев, что все его письма и открытки прикреплены к стене, в уголке над алтарем, – драгоценные письма, явно перечитанные по многу раз. Он почувствовал укол совести – надо было писать чаще.

Он столько всего должен рассказать, объяснить. Его считают богатым городским франтом, а вовсе не больным, безработным неудачником, который сумел выбраться сюда только благодаря выплате из социального фонда. Эти люди не желают слышать ничего подобного. Они хотят получить подтверждение, что, отпуская своих сыновей в далекие края, поступают во благо и жертва оправданна. Анджело не станет их разочаровывать.

Он уже успел забыть, в какой нищете жила семья и почему ферма не могла прокормить так много ртов. Теперь, сидя у жарко натопленной угольной печки, Анджело многое замечал. Младший брат Джанни, высоченный парень, которого он в последний раз видел мальчуганом в коротких штанишках, с тревогой поглядывал на него, опасаясь, что Анджело приехал насовсем и потребует свою долю в наследстве.

– Садись, ешь. – Отец подтолкнул его к столу первым.

– Только если все будут есть вместе со мной, – ответил Анджело, зная, что ему полагается самая большая порция. – Доктор сказал, я слишком много ем, это вредно для здоровья, – улыбнулся он и похлопал себя по животу. – Так что простите, если не слопаю все. Вы и так меня балуете.

На лицах кое-кого из детей отразилось явное облегчение; они тут же принялись уписывать угощение. Разве может он отнять у них кусок хлеба? Анджело откинулся на спинку стула, жалея, что его собственной семьи нет рядом. Они сейчас так далеко…

Сердцем он чувствовал, что встреча с домом пойдет ему на пользу, как и новые таблетки, которые нужно принимать каждый день. Однако, прежде чем предаваться радости и веселью, следует выполнить еще одну обязанность. Он должен пойти к родственникам Марии и отдать дань уважения ее памяти. Ему просто необходимо кое-что выяснить… Пальцы Анджело погладили в кармане крохотную пинетку – она пролежала там всю дорогу. Узнает ли он в конце концов правду об этом кружеве?

Акрон

Родди задержался в гараже – нужно убедиться, что отправки уйдут вовремя, ведь федеральные дороги уже сковало зимним холодом. Несмотря на пасмурную декабрьскую погоду, все пребывают в приподнятом настроении. Над головой Родди висят бумажные цепочки, хотя от этого унылый офис едва ли выглядит более празднично.

Автотранспортный бизнес приносит неплохие деньги, главное – обеспечить груз на обратный рейс. Они даже заключили договор со страховой компанией, застраховали риски при перевозках между штатами. В каждом штате свои законы, свои требования к лицензиям. Уилл опять в рейсе, поскольку Джимми Малоун в очередной раз сказался больным.

Джимми – самый ненадежный из водителей. Если не держать его в узде, он будет приходить на работу, когда вздумается. Двум молодым боссам нелегко управляться с опытными «зубрами», которые провели за рулем всю свою жизнь; отдавать распоряжения шоферам, готовым спать на земле и гнать по многу часов без перерыва ради экономии времени и денег. Джимми не стесняется прибегать к самым разным ухищрениям, лишь бы отлынить от работы. Однако, если нужно, Родди и Уилл умеют проявить жесткость: им уже приходилось увольнять тех, кто пытался надуть контору.

«Фрахт экспресс» почти на равных конкурирует с крупными компаниями вроде «Роудвей» и «Карго», хотя заказов хватает на всех. Родди с самого начала знал, что этот бизнес обречен на процветание. Правда, чтобы купить новый грузовик и помещение под автобазу, ему пришлось воспользоваться деньгами, которые оставил в наследство дедушка Паркс.

Родди старался не забывать о бабушке, регулярно появлялся в церкви. Они обедали в загородном клубе в Портидже или в ресторане какого-нибудь акронского отеля, и за едой она посвящала его в дела отца.

– Он уже не такой надменный, как раньше. В «Даймонд раббер» вовсю затягивают пояса, так что о продвижении по службе речи не идет. Гровер потерял кучу денег на неразумных вложениях, продал Оук-корт и переехал в Талмедж. Я не намерена жить вместе с ним, для меня это слишком далеко. Я переберусь к Эффи Морган. Она вдова, и лишние деньги ей не помешают. Дом у нее большой, для двоих места более чем достаточно, да и тебя там ждет постель в любое время. – Хэрриет посмотрела на внука без особой надежды.

– Второй этаж гаража меня вполне устраивает. Удобно жить и работать в одном месте, – пожал плечами Родди.

За прошедшее время он сблизился с бабушкой Хэрриет, а ее характер с возрастом стал мягче. На этих встречах вдали от Гровера она раскрепощалась и была самой собой. Хэрриет рассказывала Родди о жизни в Акроне, когда она была еще девочкой, с гордостью показывала ему свои фотографии из альбома. Долгие годы под пятой у сына подошли к концу.

– Мы, Парксы, всегда держали голову высоко, так что не нарушай традицию, когда добьешься успеха, но и не заносись. Ты все работаешь и работаешь, неужели до сих пор не завел подружку? – Этот вопрос страшно интересовал Хэрриет, и она постоянно пыталась познакомить внука с «приличными барышнями».

– Бабуля, ну разве у меня есть время ухаживать за девушками? – вздыхал Родди.

– Умей делать дело, умей и позабавиться, юноша, – улыбалась Хэрриет.

Приятно, что бабушка о нем беспокоится, однако пока ему не до подружек. Во всяком случае, его не привлекают набожные девицы из церкви с тошнотворно-сладенькими улыбочками. Он не собирается повторять родительских ошибок.

Родди полностью устраивает нынешняя жизнь: поездки на Восточное побережье, через горы в Виргинию, на север и юг – в любую точку страны, куда можно доставить один груз и вернуться назад с другим. Резиновые шины – не проблема, главная опасность – крутые дороги и усталость, но под сиденьем у него всегда есть фляга с кофе. Обедая в придорожных кафе, он завел знакомства с другими дальнобойщиками и уже знает, с кем можно состязаться в скорости.

После той роковой ночи, когда он пришел в дом Уилла и попросился переночевать, Родди перестал оглядываться на прошлое и задумываться, как иначе могла бы сложиться судьба. Сейчас он сам себе хозяин, король дорог, и сам способен выполнить любую работу, которую поручает своим подчиненным. Он живет полной жизнью, даже «через край», как говорит встревоженная бабушка. Родди расстался с манерами ученика дорогой частной школы. В бизнесе выживает тот, кто сильней. Бог с ним, с Рождеством. У Эффи Морган или родителей Уилла для него всегда найдется кусок жареного мяса. Конечно же, он отправил подарки в Личфилд, даже ухитрился раздобыть две пары перчаток на меху для Эллы и миссис Аллен.

Родди сидел в закусочной, когда до его слуха донеслись протяжные голоса хора, исполняющего рождественский гимн по радио. На мгновение сердце защемило от тоски: вспомнились Личфилдский собор, озаренный свечами, праздничный стол в гостиной, украшенный плющом и остролистом, сливовый пудинг Мэй, в котором он всегда старался найти серебряную монетку, хлопушки со смешными колпаками внутри, шарады, песни у рояля и бодрые прогулки по стаффордширским полям на второй день Рождества.

Теперь все это далеко-далеко, в другом мире, а он, Родди, – мужчина, занятый мужским делом. Даже если он одинок, если труд тяжел, а результат непредсказуем, это его собственный выбор, и пути назад нет. Рождество – лишь дата в календаре, еще один рабочий день. И все-таки в глубине души ему хочется побывать дома. Дома? Прошло ведь уже столько лет…

Фрэнки Бартолини любил мессу навечерия Рождества: мерцание свечей, приглушенное шарканье прихожан во время торжественной процессии, когда священник кладет в ясли фигурку младенца Христа и освящает их. Фрэнки, служка в алтаре, чувствует собственную важность: облаченный в белое, он держит подсвечник на длинной ножке, пока священник нараспев читает молитву.

На улице идет снег, с неба сыплются пушистые хлопья, точь-в-точь как на рождественской открытке. Со своего места Фрэнки видит мать – на ней лучшая шляпка, золотисто-рыжие волосы на висках тронуты сединой. Патти глазеет по сторонам, выискивает друзей. Джека, как обычно, нет. Он вообще не ходит в церковь.

В этом году они впервые отметят Рождество без отца. В семье все бодрятся, хотя сильно тоскуют. Папа с огромным нетерпением ждал поездки в Италию и уже прислал им несколько открыток, однако его нет с ними больше месяца, и мама очень сильно скучает.

Денег на подарки и сладости взять негде. Работать приходится много, мама экономит каждый цент. Впрочем, скоро ей придется кормить на один рот меньше: Фрэнки уедет в семинарию учиться. Там он проверит, не ошибся ли с призванием. Он считал себя дезертиром, пока не увидел гордую улыбку мамы: «Ты родился на свет, чтобы служить Господу, и уподобишься Самуилу, сыну Анны, который среди ночи трижды услышал глас Божий, призывающий его. Не волнуйся, мы справимся. Патти уже кое-что зарабатывает выступлениями с ансамблем, да и папа скоро вернется, так что выкини из головы все мысли насчет того, чтобы бросить учебу. Следующий год мы начнем с чистого листа… Кажется, только вчера мы с вашим отцом познакомились в старом соборе Святого Патрика. Нас свело горе, а вместе мы обрели радость. Негоже печалиться заранее. У нас будет счастливое Рождество, Фрэнки, я точно знаю».

– Мама, когда мы пойдем домой и будем кушать печенье? Ты же обещала, – захныкала Патти. Ей всегда хочется есть.

Фрэнки задрал подол ризы и выудил из кармана две монеты по двадцать пять центов.

– Зайди в кондитерскую, а потом устроим пир.

– Фрэнки, – вспыхнула Кэтлин, – это же твои «хоровые» деньги, ты специально копил.

– Ну и что? Сегодня Рождество, всем полагается угощение.

На него и так уходили все деньги из семьи, ведь он учился в школе. Жест Фрэнки – не более чем выражение признательности, однако он рад, что может сделать хотя бы это. Джек заявится домой под утро, нагруженный вином, сладостями и подарками, и никто не станет задавать ему лишних вопросов. Он знает, как выжить, и давно приносит домой больше, чем Фрэнки. Джек хитер и ловок, точно крыса, он не позволит семье умереть с голоду.

Однажды Фрэнки докажет родным, что все жертвы, на которые семья шла ради него, не были напрасны. В день, когда он принесет обет, ниточки, связывающие его с семьей, разорвутся навсегда. Жизнь Фрэнка перестанет принадлежать ему, но до этого еще далеко. Сегодня Рождество, и все должны веселиться.

Натянутую атмосферу за столом не могли смягчить даже традиционные развлечения Дня рождественских подарков. В лице Эллы читалось страдание. В конце концов она закуталась с ног до головы и ушла в сад, в свою заледенелую мастерскую, а Селвин опять взялся за старое и ушел пить в соседний паб. Селеста уже начала думать, что зря так суетилась с приготовлениями к празднику. Даже Арчи выглядел серьезным и задумчивым. Она принесла ему бокал хереса и села рядом.

Арчи поднял глаза.

– Я хочу жениться на тебе, – объявил он. – Нам давно пора жить, как нормальным людям. Я устал быть тайным жильцом, любовником из шкафа.

– Это не так, – возразила Селеста.

– Выслушай меня, – перебил Арчи. – Нынешнее положение вещей тянется почти десять лет. Нам следует обратиться за советом к адвокату. Я должен знать, что ты будешь обеспечена, если со мной что-то случится.

– Я и так обеспечена… более-менее.

– Ничего подобного. Ты живешь в доме брата и проедаешь отцовское наследство, от которого, наверное, уже ничего не осталось. Я хочу, чтобы ты жила со мной, носила мою фамилию.

– Разве ты не счастлив здесь? – растерянно спросила Селеста, видя решимость на резко очерченном лице Арчи. С чего вдруг его разобрало?

– Разумеется, с тобой я счастлив где угодно, но ты? Как можно жить под постоянным давлением обстоятельств? Воспитывать чужого ребенка само по себе трудно, а Элла и вовсе не подарок в последнее время.

– Просто она еще слишком молода и неопытна. Для меня она как родная. У нее сложный период, поэтому рядом с ней должна быть женщина, которая поможет советом.

– Наша юная леди вполне способна зарабатывать себе на хлеб. Очень скоро она покинет этот дом под ручку с кавалером, но, надеюсь, не раньше, чем ты все ей откроешь.

– Нет, нет, пока не могу. Ты же видишь, в каком она состоянии. Так и придушила бы этого Уолша! Играет с ней, как с котенком, то оттолкнет, то опять поманит. Нужно подождать. Элла сейчас очень расстроена.

– Селеста, я больше не могу ждать, я и так слишком долго терпел. Тебе давно пора устроить собственную жизнь. Селвин прекрасно обойдется без твоей заботы, да и Элле пора рассказать правду.

– Как легко у тебя получается раскладывать все по полочкам! Я не позволю, чтобы ты или кто-либо другой планировал за меня мою жизнь. И что за спешка насчет Эллы? – Селеста чувствовала себя несправедливо обиженной. К чему вести неприятные разговоры в праздничный день?

– Я всего лишь хочу, чтобы ты подумала над моими словами. Я – не коврик для вытирания ног, у меня тоже есть чувства.

– Знаю, только… – Селеста тяжело вздохнула.

– У тебя всегда так. Вечно ставишь чужие интересы впереди своих собственных. Почему ты не хочешь принимать решения? Элла должна знать все, что известно нам. Неправильно скрывать это от нее.

– А что для нее изменится? – резко бросила Селеста. – Некоторые тайны – как останки затонувшего корабля: лучше их не трогать. Все женщины с младых ногтей учатся хранить секреты. Не стоит ворошить прошлое. – И почему Арчи так упрямится?

– Будет честно, если мы обо всем расскажем. Утаивая секрет Мэй, мы лжем, и это такая же ложь, как то, что я обычный квартирант. В конце концов, это оскорбительно по отношению к нашим друзьям.

– Прошу, прекрати.

– Прекратить что? – Элла стояла в дверях и с подозрением смотрела на них. – Что на этот раз я сделала не так?

– Ничего, милая, мы просто разошлись во мнениях.

– Вы упоминали мое имя. Так из-за чего спор?

– Арчи хочет, чтобы я получила от Гровера развод и мы поженились, – выкрутилась Селеста и покраснела.

– А я тут при чем? – Элла вызывающе скрестила на груди руки. – Вы говорили обо мне, я своими ушами слышала.

Повисла пауза. Селеста перевела взгляд на Арчи, ища поддержки, но тот лишь передернул плечами.

– По-моему, Селеста хочет тебе кое-что сказать.

– Не теперь, дорогая. Мы все немного взвинченны.

Элла не отступала.

– Что, что плохого я сделала? Вам не нравится Кир, знаю, зато он нравится мне.

– Дело совсем не в нем. – Селесту начала бить дрожь. – Кир никак с этим не связан. Видишь ли… – Она не договорила. – Арчи, будь добр, принеси мне хереса.

Арчи кивнул и вышел из комнаты, оставив Селесту наедине с Эллой. Что ж, никуда не денешься… Она постарается преподнести новость как можно мягче.

– Идем наверх, – сказала Селеста и быстро встала. Надо торопиться, пока остатки мужества ее не покинули.

Она подошла к большому шкафу для белья на лестничной площадке, открыла дверцу и извлекла оттуда старый чемодан, запрятанный в самый дальний угол.

– Помнишь? Мы забрали эти вещи из квартиры у Ломбард-Гарденс.

Элла равнодушно пожала плечами.

– Детские одежки, и что?

– Я говорила, они твои. Посмотри, какое прелестное кружево.

– Ну, и? Я их не трогала, они все пропахли нафталином, – сморщила нос Элла. – При чем тут это?

– Мама никогда не упоминала, что привезла эти одежки с «Титаника»?

– Нет, а с какой стати? Родди как-то говорил, ты была на том пароходе.

– Так же, как ты и твоя мама… – Селеста умолкла, ожидая реакции.

– Правда? Я плыла на знаменитом корабле, который пошел ко дну? Это тогда утонул мой папа? Почему же мама молчала? Не понимаю… – Нахмурив брови, Элла погладила крохотную распашонку.

– Все не так просто…

– Хейзел упадет в обморок, когда узнает. Надо же, я была на «Титанике», потом оказалась в шлюпке, и меня спасли. А-а, вот как вы познакомились с мамой. Я часто задавалась вопросом, как это вы с ней… И все-таки, почему она ничего мне не говорила?

– Мне нелегко произносить эти слова, Элла… Перед смертью твоя мать открыла мне тайну, которая касается тебя. В ту ночь ее мужа унесло волнами, он скрылся из виду, прижимая к груди их маленькую дочь Элен. Мэй спасли, вытащили из воды в ту же шлюпку, где сидела я. Потом к шлюпке подплыл капитан Смит и передал спасенного им младенца. Ребенка отдали Мэй, и этим ребенком была ты. Только утром, при свете дня она поняла, что ты – не Элен, но к тому времени уже не нашла в себе сил расстаться с тобой.

Элла смотрела на Селесту расширившимися глазами, пытаясь осмыслить шокирующую новость, и медленно качала головой, словно не верила услышанному.

– И ты знала уже давно? – спросила она. – Мама призналась только тебе? Зря ты ее послушала, она была не в себе. Однажды она уже говорила, что я – не ее дочь, но это неправда. Она не могла украсть чужого ребенка. – Элла сбежала вниз по ступеням. – Не верю! Зачем ты сказала мне?

– Арчи считает, я должна была сделать это сразу, как только узнала сама. Прости.

– Простить тебя? Не ты, а та женщина должна просить прощения. Как она посмела похитить младенца?

– Не надо так! Мэй всегда любила тебя как родную. Ты стала ее дочерью в ту самую минуту, как она взяла тебя на руки. На «Карпатии» – пароходе, который подобрал спасенных пассажиров, никто тебя не признал, поэтому Мэй решила, что Господь сохранил ей жизнь для того, чтобы она стала тебе настоящей матерью.

– Тогда кто же я? – В голосе Эллы зазвенел гнев. – Скажи, кто я такая! Ты отняла у меня одну личность, так дай другую. Где мне искать настоящих родителей?

– Не знаю… в списках пассажиров «Титаника», наверное. На твои вопросы должны быть ответы. Мы можем попытаться все выяснить.

– Каким образом? Прошло столько лет… Кого теперь интересует «Титаник»? И вообще, это не твое дело! Ты мне не родня! – с горечью выпалила Элла.

– И никогда ею не была, хотя все равно считаю тебя своей дочерью. Прости. Я знала, что открыть тебе правду будет нелегко. Сама не понимаю, почему сейчас решилась. Видимо, Рождество – особенное время для семей, у которых так много воспоминаний… Мы все начинаем с ностальгией вспоминать прошлое… – неуверенно промолвила Селеста, однако Элла ее не слушала.

– У тебя есть семья. У меня – никого. Ты только что лишила меня всего, что я считала своим. Надеюсь, ты удовлетворена.

Арчи вошел в гостиную и молча поставил на стол серебряный поднос. Его глазам предстали две женщины, мрачно взирающие друг на друга.

– Элла, прошу, не вини Селесту. Это была моя идея. Ты слишком долго не знала, как все обстоит на самом деле, и я рад, что сейчас наконец правда открылась.

– А я не рада! Сами пейте свой дурацкий херес. Я ухожу!

Элла вылетела из комнаты, затем громко хлопнула входной дверью.

Подавленная Селеста опустилась на стул.

– Арчи Макадам, ты доволен? Загнал меня в угол, заставил пойти на конфликт… Господи, сколько неприятностей, сколько слез, и все из-за того, что тебе потребовались ответы, из-за твоего собственного шаткого положения! Ты хотя бы понимаешь, что натворил?

– Не нервничай, наберись терпения, все будет хорошо.

– Не читай мне нотаций! Чертик выскочил из табакерки, и обратно его не засунуть. Я иду спать… одна. Побудь разочек «обычным квартирантом». Спокойной ночи!

Селеста крутилась без сна. Нужно пойти к Элле и успокоить ее. Нужно наполнить грелку горячей водой и отнести в холодную спальню Арчи. Нужно… а, к черту все «нужно». Сегодня она подумает о себе. Конечно, хорошо бы выспаться – утро вечера мудренее, – но она слишком зла, утомлена и напугана. Ночь будет длинной.

Элла принесла в сарайчик лампу. В этом маленьком убежище есть примус и стул; здесь же хранятся все ее незаконченные работы. В голове роились тысячи отрицаний услышанного, хотя сердцем она понимала, что это правда. Имя «Элен» мама произносила в бреду, когда лежала в больнице. «Ты не моя дочь!» – кричала она на берегу моря, когда Элла была еще подростком. Да, это правда. Тайны и обманы, скрываемые в течение долгих лет, превращали ее отношения с матерью в фарс. А какая нелепость – выдумка про Джо Смита, утонувшего моряка! Память Эллы беспорядочно выхватывала из прошлого разговоры, странные случаи, обрывки фраз, звучавших в семье.

Казалось, будто ровные стежки ее жизненного пути в одно мгновение закрутились, спутались и лопнули. Всего несколько слов, произнесенных Селестой, разрушили всю историю Эллы. Кто она теперь? Кем была раньше? Откуда взялась? Жив ли хоть кто-нибудь, кому известно о ней?

«Не смей об этом думать! Ты – призрак, ничто, самозванка!» В бешенстве Элла принялась швырять на пол эскизы и инструменты. Схватив резец, она вонзила его в лицо скульптуры, которое уже обрело черты ее матери. «Ненавижу всех!» – истерически выкрикнула она, продолжая наносить удары гипсовой голове. Работа, на которую Элла потратила месяцы, оказалась уничтожена в пылу неистовства, а когда гнев иссяк, на смену пришла опустошенность. Бессильно уронив руки, Элла стояла и тупо смотрела на сотворенную ею разруху. По щекам текли слезы.

– Я не останусь здесь… – прошептала она.

– Еще как останешься, юная леди. Останешься и наведешь порядок. Посмотри, сколько трудов пропало из-за твоей истерики. – Дядя Селвин вошел в студию, подняв лампу повыше, чтобы осветить царивший внутри хаос. – Как жаль… Ну, тебе стало лучше?

– Уходи! – рявкнула Элла.

– Итак, ты узнала правду и злишься. Между прочим, правильно делаешь. Все скрывали от тебя этот секрет. Получается, ты – не та, кем себя считала?

– Ничего ты не понимаешь! – всхлипнула Элла. Теперь ей было стыдно и неловко.

– И ты будешь говорить мне, что я понимаю, а чего не понимаю? Я считал себя джентльменом, юристом, честным и порядочным горожанином, но когда я выбирался из траншеи, чтобы ринуться в атаку, до меня вдруг дошло, что я – совсем другое создание: зверь, убийца, бездушный автомат, который ведет людей на бойню, где их разрывает в клочья. Я закалывал штыком незнакомцев в припадке слепой ярости. После боя я был уже совсем не тем человеком, который перелезал через бруствер. На то, чтобы разобраться, кто же я на самом деле, и ответить на другие вопросы, у меня ушли годы и годы. Хочешь сказать, жизнь, крышу над головой и свою любовь дала тебе чужая женщина? Ты действительно считаешь ее чужой? Разве Мэй не жертвовала ради тебя последним пенни? И пусть по крови она не родная, не смей даже заикаться, что она о тебе не заботилась! Ты испытала шок, тяжелый шок, и теперь многое изменилось. Да, это повод жалеть себя, хандрить и дуться на всех нас. Но, знаешь ли, Элла, есть другой вариант, хотя и более трудный: жить дальше и заниматься тем, что получается у тебя лучше всего, сознавая, что ты наделена свыше прекрасным даром: глазами и руками художника. – Селвин мерил шагами тесную студию, сверля Эллу взглядом. – Пока ты заставляешь этот дар работать, он тебя не покинет. Дашь ему угаснуть, и он больше не вернется. Ты этого хочешь?

Элла не помнила, чтобы Селвин когда-нибудь произносил такую длинную речь.

– Я хочу знать, кто я. Без этого никак нельзя.

Селвин пожал плечами.

– Согласен, но только не сегодня. Вряд ли ты сумеешь докопаться до истины в День рождественских подарков. Все давно спят. Я приготовлю тебе какао.

– Нет уж, спасибо, – отрезала Элла. – Ты все время кипятишь молоко, а я ненавижу пенки.

Она посмотрела на Селвина: он протягивал руки, чтобы обнять ее.

– Мы не родня, это правда, но я всегда относился к тебе по-особому, так же как к Мэй… Пора спать. Утром все покажется нам не таким страшным.

При свете фонаря они спустились по обледенелой тропинке. Элла мучилась стыдом, чувствовала себя усталой и опустошенной, как выжатый лимон. Селвин прав: выяснение собственной личности подождет до завтра. Несмотря на пережитое потрясение, какая-то часть души Эллы давно подсказывала ей, что она не похожа на мать. Глядя на Мэй, она никак не могла представить, что та носила ее под сердцем. Этот маленький червячок сомнения вызывал у нее мучительное чувство вины, так что со временем Элла научилась не обращать на него внимания. Теперь же, когда правда открылась, она испытывала непонятное удовлетворение от того, что интуиция ее не подвела.

Элла остановилась и запрокинула голову в ночное небо, где светила луна и мерцали звезды. Кто я? Как мне это выяснить? Есть ли в мире хоть один человек, которому это известно?

Италия

Мать Марии, с головы до пят одетая в черное, долго изучала пинетку, хотя ее глаза давно заволокло белой пленкой.

– Я плохо вижу, – сказала она наконец. – Кружево хорошее, и башмачок красивый… такие есть у каждого младенца. Не возлагай надежды на эту мелочь.

– Но ведь Мария плела прекрасные кружева, – не отступал Анджело, огорченный словами старухи.

– Как и большинство девушек в Ангьяри и Сансеполькро. За это мы должны благодарить сестер Марчелли и их маленькую scuola di merletto[23]. Для кружева нужен лишь моток ниток да коклюшки, а сколько прекрасных вещей мы создали с их помощью за эти годы: звезды, цветы, снежинки, животные… Помню, Мария сидела подле моего валика и смотрела, как я плету. Теперь ее больше нет с нами. Такова воля Господа.

Анджело рассчитывал услышать совсем иное. Он был смущен и расстроен.

– Я думал, вы узнаете ручную работу, – сказал он, засовывая пинетку в карман. Встреча далась ему тяжело. – И зачем только мы прислали ей билет…

– Марию все равно было не остановить. Она хотела к тебе. Много месяцев она проводила все свободное время за плетением кружев – воротничков, манжет, детских вещей, – старалась заработать лишнюю монету. Взгляни, как она улыбается на фотографии и какое изящное кружево на платье Алессии. Мария гордилась своей работой, а малышка – смугляночка, вся в тебя.

Каждая точка этой драгоценной фотографии была отпечатана в сердце Анджело, однако он вновь устремил взгляд на нее. Отец Марии наполнил стакан терпким вином.

– Пей, сынок. Мы не держим на тебя зла. Не ты потопил пароход. Он оказался слишком велик для океана, и океан его поглотил. Мария села не на тот корабль.

– Если бы вы знали, как тяжко носить эту боль в сердце, – заплакал Анджело.

– Тогда похорони прошлое и живи своей жизнью с новой семьей. Мы все желаем тебе добра. Сын хочет стать священником? Я был бы рад познакомиться с ним… Он в Америке, и это хорошо. Здесь ему пришлось бы вступить в ряды чернорубашечников. При дуче[24] у нас все по-другому. В школах учат только тому, что можно произносить вслух. Дети чиновников купаются в роскоши, а остальные ребятишки голодают. Жители деревни боятся лишний раз открыть рот – а вдруг кто-то донесет мэру? Говорят, всем будет хорошо, если мы пойдем за дуче, а я считаю, лучше жить свободным… где бы ты ни был.

Анджело крепко обнял родителей Марии. Больше уже он с ними не встретится. Когда он шел по деревне, соседи его не узнавали, да и он чувствовал себя чужаком. Он улыбался и махал рукой, но люди уходили в дома и захлопывали двери. Как тихо здесь по сравнению с шумными улицами Нью-Йорка, где пахнет чесноком и жареным луком, со всех сторон доносятся громкие голоса посетителей кафе и уличных продавцов фруктов, слышны нетерпеливые гудки автомобилей. Нью-Йорк теперь его дом.

Анджело забрался в горы, чтобы сверху посмотреть на сельские крыши и увидеть дальние холмы. Здесь он впервые поцеловал Марию. С тех пор прошла целая вечность. Сейчас тут зябко и сыро, все окутано дымкой серого тумана, а весной бушует зелень, цветут цветы и благоухает сосна. Всему свое время, вздохнул Анджело. Мария навсегда осталась в весне, тогда как для него наступила осень жизни. Пора возвращаться домой.

Облокотившись на перила парома, курсирующего через Ла-Манш, Элла с наслаждением вдыхала бодрящий морской воздух. С бирмингемского вокзала Нью-Стрит она приехала в Лондон, затем – в Дувр, и – вперед, во Францию. Закончились бесконечные препирательства с Форестерами, наконец-то долгожданная свобода! Элла и сама понимает, что доставила им много неприятностей, но они хороши: скрывали от нее такую тайну.

На помощь неожиданно пришла жена архидьякона, которая спросила, не хочет ли Элла провести лето в Париже, присматривая за детьми одной ее подруги.

Хейзел, позеленев от зависти, наблюдала, как Элла укладывает в сумочку новый паспорт, билеты и деньги. Элла чувствовала себя совсем взрослой: она ведь едет одна… ну или почти одна. Селеста настояла, чтобы Элла примкнула к группе личфилдских студентов художественного колледжа, которые отправлялись на экскурсию по парижским музеям. Правда, Селеста не знает, что Элла распрощалась с ними еще в Лондоне.

Это ее приключение, возможность пожить взрослой жизнью без вмешательства опекунов. Селвин презентовал ей элегантный кожаный чемодан, а Селеста свозила в Бирмингем прикупить летних нарядов. Арчи раздобыл карту Парижа. «Тебе просто необходимо увидеть шедевры Родена. Обещаю, разочарована не будешь». Как будто Элла сама не знает!

Преподобный отец Берджесс – один из викариев англиканской церкви Святого Георгия на рю Огюст-Вакери, и Элле вменяется в обязанность присматривать за двумя его дочурками, при том что в семье скоро ожидается появление третьего ребенка. У нее будет время посещать художественные классы, а что касается денег… Элла уже не испытывает угрызений совести за то, что обратилась в фонд «Титаника» и получила грант на поездку во Францию «с целью дальнейшего образования».

По этому поводу сперва было много споров, но в конце концов Арчи удалось ее убедить. Кем бы она ни была, в катастрофе «Титаника» Элла пострадала не меньше Мэй. Бедняга Селвин даже сумел выбить у компании «Уайт стар лайн» копию списка пассажиров, однако Элла пока не готова изучить его, ведь тем самым она признает ошибку, совершенную Мэй, осквернит память матери и превратит саму себя в фальшивку. Нет, лучше пока оставаться Элен Смит. Зачем лишние сложности?

Чайки с криками носились над волнами. С замиранием сердца Элла увидела на горизонте французский берег. Больше не будет плохих воспоминаний, сплетен и пересуд маленького городка. Элла на пути к новой стране, новым людям, которые не знают о ее печалях. Скорее бы началась эта новая жизнь.

Дорогие мои!

Добралась благополучно. Преподобный и его жена встретили меня на вокзале Гар-дю-Нор. Гермиона и Розалинда – прелестные маленькие ангелочки. Даже не верится, что я живу в самом сердце Парижа. Дом викария расположен в центре города; в двух шагах от нас – Триумфальная арка, от нее я могу пешком пройти через Елисейские Поля к саду Тюильри. Пожалуйста, еще раз поблагодарите от моего имени миссис Симонс за то, что порекомендовала меня этим людям.

Париж – лучшее лекарство от хандры. Англия кажется мне очень далекой. Здесь есть все, о чем только можно мечтать. Девочки вместе со мной ходят в музеи и парки. Я часто забываю, что они мои подопечные, поэтому иногда приходится их приструнять. Мой французский улучшается с каждым днем, а от витрин магазинов просто невозможно отвести глаз. Не беспокойтесь, парижский шик мне не по карману. Уроки скульптуры чрезвычайно интересны; кроме того, на них я перезнакомилась с кучей других иностранных студентов. Летние каникулы мы проведем на юге Франции. Жду не дождусь, когда увижу Средиземное море.

С любовью,

Элла

Дорогой Родди!

Конечно, ты не заслужил этого письма, так как сам почти не пишешь, но мне захотелось похвастаться парижским адресом и местами, где я побывала. Уроки скульптуры, которые я посещаю, – это что-то невероятное. Другие студенты в миллион раз талантливее меня, мне еще многому нужно учиться.

Я коллекционирую соборы: Нотр-Дам, Руан, Шартр, Тур, Орлеан, Париж – все эти здания словно один огромный учебник.

Приятная неожиданность: я побывала в Каннах! Стояла ужасная жара, и я так загорела, что туристы уже принимают меня за местную и подходят с вопросами. В теплую погоду я чувствую себя саламандрой, которая греется на камнях под лучами солнца. Забавно, правда? Я буду грустить, когда наступит осень и придется вернуться в пасмурную Англию. Девочки каждый день играли на пляже, мы все вволю накупались в море. Жена викария родила мальчика, которого назвали Лионелем. У него есть кормилица.

Самостоятельная жизнь пошла мне на пользу. Я научилась справляться с трудностями, узнала, как обращаться с мужчинами, которые слишком тесно прижимаются к девушке в метро и хотят залезть под юбку. В таких случаях я просто пинаю их в голень, и они морщатся от боли (и стыда, надеюсь). Иногда мне хочется быть мальчишкой, который спокойно может бродить где угодно, не опасаясь, что кто-то крадется вслед.

Я теперь отменно ругаюсь на французском – правда, шепотом, когда преподаватель находит недостатки в моих работах. Он научил меня оценивать чужие произведения критическим взглядом. Ох, сколько нового еще предстоит узнать. Я уже ощущаю себя совершенно другим человеком.

Пытаюсь не слишком часто думать о маме. Ужасно, что она умерла молодой – и все из-за того, что вовремя не обратилась к врачу. Она наверняка пыталась лечиться дома, экономила на себе ради дочки, и от этой мысли я мучаюсь совестью. Она не тратила на себя ни пенни, стараясь лишний раз побаловать меня. Ну а я теперь разъезжаю по Франции, как девица из светского общества. Наверное, это несправедливо, но в то же время я уверена, что мама была бы счастлива за меня.

Конечно, ты уже в курсе, что мне все известно про «Титаник» и знакомство наших матерей. Видимо, у моей были свои причины не рассказывать об этом. Порой мне кажется, она стыдилась того, что оказалась в числе спасенных пассажиров. Все, на что она осмелилась претендовать, – это пенсия, которая причиталась ей по праву и пошла на мое образование.

Сейчас уже поздно копаться в прошлом. Думаю, мы все не понимаем родителей, пока не обзаведемся собственным потомством. Возможно, когда-нибудь и мы будем так же волноваться за своих детей, стараться уберечь их и страдать от причиненной ими боли.

Нет, в моей жизни нет Рудольфо Валентино, из мужчин есть только Леон и Фридрих, студенты, которые иногда после уроков приглашают меня посидеть в кафе на берегу Сены. Тем не менее искра страсти пока не вспыхнула. У меня просто нет времени на романы. Ну а как с этим у тебя, мой большой братец? Даже не представляю, как ты сейчас выглядишь.

Соболезную по поводу кончины твоей бабушки. Знаю, ты ее любил. Прости, что болтаю только о себе. Ты много работаешь, и Селеста тобой страшно гордится. Процедура развода почти завершена. Несмотря на то что эта морока тянется не первый год, в Соборном дворе новость определенно наделает шуму. В Англии разводы распространены гораздо меньше, чем у вас в Америке. Люди до сих пор не понимают, что прожить всю жизнь в неудачном браке – сплошное мучение. Лучше уж совсем никакого супружества, по-моему. Уверена, ни ты, ни я не будем торопиться вступать в семейные отношения.

Постарайся написать мне до моего отъезда из Парижа.

С любовью,

Элла

Она не написала Родди всей правды о «Титанике» и предсмертном признании Мэй. Об этом знают только ее опекуны, пусть так и будет. И все же странно, как по-домашнему уютно и легко ей здесь, на континенте, под лучами теплого солнышка среди иностранного разноголосья. Она уже начала привыкать, что торговцы принимают ее за местную жительницу и, обращаясь к ней на французском, тараторят так быстро, что в ответ она вынуждена лишь кивать, улыбаться и пожимать плечами.

Однажды на пляже в Каннах Элла услыхала веселый смех и возгласы какой-то семьи, и на секунду ей показалось, будто она разбирает слова, будто где-то в глубине сознания всплывает правильный перевод. Она хотела послушать еще, но семья прошла мимо нее по пляжу и удалилась. Элла даже не знала, из какой страны эти люди. Она ощутила легкое беспокойство, но вскоре переключила внимание на бедняжку Роз, которую Гермиона уже почти целиком закопала в песок.

Элла точно знает, что это не последняя ее поездка за границу. Она обязательно побывает в Испании, Италии, Швейцарии… везде, где сможет найти работу или брать уроки. Раз она собирается стать профессиональным скульптором, то должна оттачивать мастерство, не боясь трудностей, развивать творческое видение. Пока что из-под ее рук выходят слабые, шаблонные вещи. Необходимо учиться на классических примерах, а значит, много путешествовать. Она по-прежнему будет зваться Элен Смит, чтобы иметь возможность получать деньги от фонда. «Титаник» унес тысячи жизней, так пусть теперь платит уцелевшим.

Селеста придирчиво осмотрела свое отражение в высоком зеркале и осталась довольна. Бирюзовая ткань выгодно подчеркивает цвет лица. Свадебное платье, выкроенное по косой, украшает отделка бисером, на плечах – свободный жакет. Миниатюрная шелковая шляпка держится на кудрявых волосах при помощи булавок. Простой ансамбль идеально подходит для гражданской регистрации брака. Хорошо, что родители не видят ее в этом «авантюрном» наряде. Как не похоже на прошлый раз – роскошное платье невесты, пышная церемония бракосочетания, торжественная служба в соборе…

Гровер до последнего отказывался дать развод. Чтобы получить его подпись, потребовались долгие годы затяжных и нелепых переговоров. Из Акрона он в конце концов переехал в Кливленд, потеряв должность в компании из-за какого-то конфликта. А потом Родди написал, что отец нашел богатую вдову, и подпись Гровера на документе о разводе появилась очень скоро.

Обидно, конечно, что Родди не приедет на свадьбу. По его словам, он не вправе оставить Уилла и «Фрахт экспресс». В качестве извинения он прислал Селесте и Арчи билеты до Нью-Йорка в первом классе, так что свой медовый месяц они проведут в Америке. Селеста никак не может отделаться от мысли, что этот щедрый жест продиктован чувством вины; в любом случае для нее это возможность увидеться с сыном.

Элла вернулась из Европы, полная восторженных впечатлений о поездке в Мадрид через Авиньон, Камарг и Перпиньян. В Личфилде ее уже мало что привлекает. Она превратила старый сарай в настоящую студию, где воплощает в жизнь все свои идеи. Мятежный дух Эллы не желает подолгу задерживаться на одном месте и постоянно рвется в путешествие.

Когда Элла бывает дома, они почти не говорят о том, что случилось раньше. «Я – это мое будущее, все остальное неважно, – утверждает она. – Предпочитаю оставить прошлое в прошлом». Всякий раз при упоминании вопроса о поиске ее настоящих родителей она словно бы опускает глухую решетку.

Элла тоже участвует в праздничной суете: крутится в столовой, добавляет последние штрихи в оформление фуршета. Вся комната пропахла крепким ароматом сыра бри, который она везла в чемодане через Ла-Манш, словно редкую драгоценность. Элла твердо решила развить у близких тонкий вкус к французским блюдам и хорошему вину.

Сегодня она прелестно выглядит в воздушном платье из бледно-лилового муслина с коротким цельнокроеным рукавом и букетиком кремовых и алых роз, приколотых на плече. Не хватает только Мэй…

Селеста сглотнула слезы, готовые брызнуть из глаз. Она стольким обязана своей безвременно ушедшей подруге! Иногда она чувствует незримое присутствие Мэй, как будто та одобряет намерение Селесты и Арчи стать наконец законными супругами. Предсмертное признание Мэй уже не давит на сердце Селесты тяжким грузом, ей лишь жаль, что судьба отвела им слишком мало времени.

– Пора! – громко скомандовал Селвин, подойдя к лестнице. Он вымыл машину и даже прикрепил на капот щегольскую белую ленточку. – Не мучайте бедного водителя, он и так черт знает сколько ждал этого дня.

В небе ярко светило солнце, однако, взглянув на шпили Личфилдского собора, Селеста тихонько вздохнула. Только после того, как священник благословит их и завершит скромную службу в боковом приделе, она по-настоящему почувствует себя замужней дамой.

Элла сидела на переднем сиденье автомобиля, изо всех сил вцепившись в букет из роз и листьев папоротника.

– Только не гони, Селвин. Тише едешь, дальше будешь.

– Ты же знаешь мою сестру, она вечно опаздывает. Надо поторопиться, а иначе парень передумает и уйдет домой.

Все засмеялись. Женщины положили руки на колени, придерживая платья, а Селвин вырулил на дорогу, ведущую в город, и принялся насвистывать «Вот идет невеста». Сердце Селесты взволнованно забилось в предвкушении свадебной церемонии.

Родди хотел, чтобы «высочайший визит» в его новый дом на Портидж-роуд прошел безупречно. Мама должна увидеть, какого успеха он добился в жизни. Его дела идут в гору. Компания «Фрахт экспресс» представляет собой группу грузоперевозчиков, обслуживающих тридцать производителей шин по всей стране, от Нью-Йорка до Атланты, от Уичиты до Балтимора. Родди постоянно занят, хотя при этом регулярно находит время прыгнуть в свой быстрый кабриолет-родстер и проверить кое-кого из двухсот наемных водителей – вовремя ли они доставляют грузы. Платить деньги расхитителям времени он не намерен.

Жаль, что его не видит бабушка Хэрриет. Как-то утром, вернувшись из церкви, она уснула в кресле и тихо отошла в мир иной. На похоронах Родди лицом к лицу встретился с Гровером. Они не сказали друг другу ни слова. Говорить с отцом Родди было не о чем, но однажды тот заявился к сыну в офис и потребовал дать ему работу. При этом от него разило виски.

В первую секунду Родди онемел от изумления. Он даже решил попытаться что-нибудь придумать, но потом вспомнил, что этот человек годами мучил его мать, затягивая с разводом, и не проявлял ни малейшего интереса к делам сына до тех пор, пока бизнес не стал процветать.

Родди выписал чек и протянул его отцу, сказав, что это – свадебный подарок и что работы в конторе для него нет.

– И это твой ответ отцу спустя столько лет? – прорычал Гровер, жадно схватив чек.

– Ты велел мне убираться, и я убрался. Это был самый верный шаг в моей жизни, па. А теперь у тебя хватает наглости являться ко мне и требовать, чтобы я взял тебя на работу. Интересно, на какую? – с вызовом произнес Родди. Человек по другую сторону стола был ему чужим.

– После всего, что я для тебя сделал, ты должен проявить к отцу почтение!

– Я тебе ничего не должен. Только из уважения к памяти бабушки я не отпущу тебя с пустыми руками. Забирай свой свадебный подарок и начни новую жизнь в Кливленде.

Секретарь Родди вежливо проводил Гровера к выходу.

– Чтоб тебе сгореть в аду! – на всю контору проревел пьяный отец.

Родди знал, что больше с ним не увидится. Гровер – часть прошлого, а он, Родди, отныне ни от кого не зависит. Если его и печалило, что отец докатился до такого состояния, то эту печаль затмевала радость и облегчение, что мама и Арчи наконец поженились. Для себя же Родди твердо решил не заводить семью. Никаких связей, никаких подружек и непрошеных поклонниц. Хорошо быть свободным, приходить и уходить когда вздумается, не оглядываясь на расписания. Новый дом – предмет его гордости: элегантные кожаные диваны, стеклянные двери, выходящие на террасу, современная кухня с холодильником и встроенной плитой. Иногда Родди даже щиплет себя за руку, дабы убедиться, что все это – не сон.

Никто ничего не преподносил ему на тарелочке. Родди накрепко усвоил, что успех – это целеустремленность и тяжелый многочасовой труд без отдыха. «Фрахт экспресс» поднялся на одну ступеньку с такими компаниями, как «Мотор карго», «Роудвей экспресс», «Янки лайнс» и «Моррисонс».

Мама и Арчи собственными глазами увидят, каких высот он достиг. Они проведут в Америке свой медовый месяц, Родди купил им билеты до Нью-Йорка. Таким образом он сможет провести с ними больше времени, чем если бы сам приехал в Англию на свадьбу. Разумеется, Элла, не стесняясь в выражениях, выскажет в письме все, что думает по поводу его отказа. Она преподает в художественной школе и кое-что зарабатывает скульптурными портретами. Родди видел некоторые ее произведения. Скоро она опять отправится путешествовать, на этот раз – через Францию в Италию. Так же, как и для него, работа для Эллы – главное. Мама даже беспокоится, что Элла слишком много времени проводит в своей садовой студии. Да, такая девушка пришлась бы ему по душе, она умеет расставлять приоритеты.

Между тем обстановка в Европе накаляется. Гитлер, предводитель национал-социалистической рабочей партии Германии, прибегает к все более агрессивной риторике. В газетах пишут о надвигающейся угрозе войны. У любого, кто имеет родственников в европейских странах, эти новости вызывают тревогу. Родди постарается уговорить маму и Арчи переждать неспокойные времена в Штатах.

Промышленность в Акроне чутко отреагировала на смену ветра: предприятия в огромных количествах изготавливают продукцию для военных нужд: дирижабли, аэростаты, специальные шины для армейских автомобилей. Расширяется авиационная база, Великая депрессия почти забыта.

Родди давно хотел съездить в Личфилд, но, поскольку бизнес для него на первом месте, он не может позволить себе отсутствовать целый месяц. Без него все пойдет вкривь и вкось. Партнер Родди, Уилл, – домосед и семейный человек, более мягкий по натуре.

В Акроне они пробыли совсем недолго. В этом городе Селеста всегда ощущала некий дискомфорт, а теперь еще и боялась столкнуться с Гровером. Родди уверил мать, что тот находится в Кливленде с новой женой, однако Акрон все равно вызывал у Селесты неприятные воспоминания. Арчи рвался домой к началу семестра в новой школе неподалеку от Стаффорда, куда устроился работать. Поездка получилась замечательная, хоть и утомила молодоженов. Родди из кожи вон лез, стараясь продемонстрировать свои успехи, во всем угождал гостям и водил в самые дорогие рестораны. И все же печаль из сердца Селесты не уходила. Сын изменился, возмужал, обрел твердость характера. Он постоянно сидел на телефоне, контролировал все дела в конторе, то и дело срывался на работу, оставляя их в своем прекрасном доме, и возвращался только поздно вечером. Он живет в другом мире. За годы вынужденной разлуки мать и сын отдалились друг от друга.

Кроме того, Родди уже не считает Англию родиной. Он американец до мозга костей, гордый индустриальными достижениями Акрона и своей транспортной компанией, сотни автомобилей которой несут надпись «Фрахт экспресс» по всей стране. Селеста получила развод, вышла замуж за Арчи и обрела респектабельность, но сына не вернула. К сожалению, их тропинки давным-давно разошлись.

Ее также беспокоит, что у Родди нет ни жены, ни даже девушки. Только бизнес, всегда только бизнес, прямо как у отца. Селесту передергивает при мысли, что Родди может пойти по дорожке Гровера и привыкнет снимать напряжение с помощью алкоголя.

Хэрриет делала все возможное, чтобы мальчик не сбился с пути, однако ее больше нет. Родди намекал Селесте, что ей с Арчи неплохо бы пожить, а со временем и осесть в Штатах. Предложение заманчивое, хотя и неосуществимое. Арчи сильно тянуло домой, и Селеста не имела права его удерживать.

Слухи о вероятной войне Родди на руку: новые контракты на перевозку грузов сулят неслыханные прибыли, это отличная возможность для расширения бизнеса. Даже когда они прощались на аэродроме перед посадкой на рейс до Нью-Йорка, мысли Родди витали где-то далеко, он был весь в новых планах, новых идеях. Селеста со слезами на глазах прильнула к сыну, сознавая, что должна сдерживать эмоции. Она могла бы напомнить Родди, что сребролюбие есть корень всех зол, могла бы предостеречь против ложных кумиров, но понимала, что сейчас не время для материнских нотаций. Нужно отпустить сына в свободное плавание, позволить ему извлечь уроки из собственных ошибок. Однако, даже если ему понадобится ее помощь, их будет разделять океан, и, стало быть, в следующий раз они встретятся не скоро.

– Жаль, что вы не останетесь, – вздохнул Родди. – Дома передавайте от меня всем привет.

«Все» – для него уже практически незнакомые люди: Элла, Селвин, миссис Аллен и, собственно, Личфилд.

Селеста с улыбкой кивнула.

– О, непременно передам, – сказала она, старательно имитируя американский акцент.

Улетала она с тяжелым сердцем.

Почему всегда так? Родди расплачивается за мое бегство от мужа-тирана. Он разрывался между нами и сделал свой выбор, так что не надо оглядываться. С ним все будет в порядке, и я тоже справлюсь… Наверное, мои родители испытывали те же чувства, когда я покинула дом. Отпускать всегда трудно… и все-таки необходимо. Кроме того, есть шанс, что однажды Родди вернется. Однажды… когда придет время.

Казалось, служба тянется без конца. Рукополагаемые по очереди вставали перед шеренгой епископов, облаченных в золотые ризы. Музыка, песнопения, звуки органа, аромат благовоний, пышное убранство храма – все, что входило в ритуал этого важнейшего из дней, являло собой живописное зрелище, пиршество для глаз.

Анджело и Кэтлин стоят в толпе вместе с остальными счастливыми родителями; женщины разряжены в пух и прах, лица скрыты под кружевными вуалями, мужчины одеты в воскресные костюмы. Как вышло, что все его дети любят находиться в центре внимания? Почему оба сына не выросли нормальными парнями, как сыновья Сальви, которые нашли себе жен и теперь окружены стайкой ребятишек? Взять хотя бы Фрэнка, посвятившего себя церкви. Вот он лежит ниц перед алтарем, руки распростерты в жесте полного смирения. Сердце Анджело кольнул страх за сына. Если честно, как отец он глубоко опечален. У Фрэнки никогда не будет жены и детей. Как Америка оторвала Анджело от родины, так и церковь забирает у него сына, и он все силится понять, отчего же столь необходима эта жертва. Кэтлин – та чуть не лопается от гордости, тогда как Анджело чувствует лишь горечь утраты.

Рядом с ним стоит Патти, в свои пятнадцать уже настоящая красавица. Ее жизнь – длинная череда прослушиваний, занятий танцами, изредка – роль в кордебалете какого-нибудь бродвейского шоу, ожидание момента, когда улыбнется удача. Патти тоже упрямо стремится к цели. Как бы не пришлось ей испытать жестокое разочарование.

Ну, и Джако – не успеет выйти из тюрьмы, как снова туда попадает. Младший сын – головная боль родителей, вечно ввязывается в неприятности и вечно клянется исправиться. Жизнь приводит его короткой дорожкой либо в зал суда, либо за решетку, при этом отец и мать никогда не знают, где он окажется в следующий раз.

С детьми столько хлопот и волнений… А если Патти попадет в дурную компанию? Если Джако переступит черту? Хорошо, что хотя бы Фрэнки ничего не грозит в руках церкви.

А тут еще «итальянский вопрос»!.. Муссолини завоевал Абиссинию и сблизился с Гитлером. Анджело заметил достаточно перемен в своей родной стране, есть от чего испугаться. Он вспомнил высказывание тестя, отца Марии, о «чернорубашечниках», марширующих по улицам. По слухам, Америке скоро придется выбирать, на чью сторону встать.

Анджело не готов смотреть, как дети будут сражаться в войне, особенно после того, что он сам пережил на фронте. Разве может его собственная семья быть «врагом»?.. От этих мыслей голова идет кругом, да и ноги затекли от долгого стояния на месте.

Он взглянул на карманные часы и облегченно вздохнул. Скорей бы церемония закончилась; потом, дома, будет и угощение, и выпивка. В церкви Анджело всегда нервничает, его обязательно начинают мучить всякие «а что, если» и одолевают думы о грешной душе. Слава богу, «сухой закон» давно отменили. В такой день, как сегодня, мужчине нужно подкрепиться.

Элла вошла в выставочный зал, стараясь унять дрожь в коленях и не смотреть туда, где выставлены ее работы, – вдруг там вообще никого нет? Она нарочно хотела прийти одна, чтобы привыкнуть к необычной атмосфере, прежде чем явится группа поддержки: Селеста и Арчи с друзьями.

Она и не представляла, как это страшно – выставлять свои произведения на публику. Элла объездила всю Европу, рассматривала картины и статуи, запросто анализировала работы студентов. Теперь же она испытывает жгучий стыд: ее посредственные творения стоят в одном ряду с гораздо более выдающимися: тут и затейливая, изящная керамика, и образные скульптуры из металла, и прекрасные картины – портреты и пейзажи.

Выставка устроена в честь коронации короля Георга VI, на ней собраны работы молодых художников центральных графств Англии. Так сказать, знакомство с новыми талантами. Часть работ продается. Конечно, на жизнь этим не заработаешь, но продать хотя бы одну работу, удостоиться отзыва в «Бирмингем пост» – это огромный шаг на пути к общественному признанию.

Элла долго и мучительно отбирала экспонаты и наконец остановила выбор на бюсте ребенка, который сделала по заказу одного священника (одолжила скульптуру у владельца на время выставки), классическом этюде женской кисти и своей последней работе, которую Элла создала, вдохновившись недавними экскурсиями по храмам Венеции и Флоренции. На нее произвели огромное впечатление образы Мадонны с младенцем Иисусом в галерее Уффици, особенно «Мадонна с длинной шеей» кисти Пармиджанино. Элла фотографировала самые знаменитые полотна, снимала матерей с детьми на улицах.

По возвращении в Англию в одном из таких снимков она и увидела искру вдохновения для своей следующей работы: мать сидит, слегка расставив ноги, и баюкает в подоле спящего младенца. В ее позе есть что-то умиротворяющее и одновременно пронзительное, перекликающееся с образом Богородицы, которая оплакивает мертвого Христа. Скульптура передает счастье и горе материнства, при этом видна тесная связь замысла с собственным неразрешенным конфликтом Эллы из прошлого. Она с любовью трудилась над фигурами матери и ребенка, и в итоге из-под резца вышло нечто новое, яркое и выразительное.

…Элла нервно кружила по залу, сжимая бокал вина и надеясь, что все же не совершила ошибку, выставив свои работы рядом с произведениями известных авторов. Нужно продержаться еще два часа, а потом можно будет унести экспонаты в нанятый фургончик и укрыться в привычном уюте Ред-хауса.

Напуская на себя непринужденный вид, Элла маячила неподалеку от выхода, и тут кто-то схватил ее за руку. Селвин.

– Молодчина! Вижу, одна работа уже нашла покупателя.

– Правда? – Элла изобразила безразличие, однако Селвин на это не поддался.

– Хватит прятаться, иди и сама посмотри.

К удивлению Эллы, перед ее произведениями собралась группа восхищенных зрителей.

Селвин за руку подвел Эллу к высокому мужчине

– Вот она, та самая застенчивая барышня. А это Гарольд Эшли, глава нашей юридической конторы на Темпл-роу. Он староста церкви Святого Иакова и хочет приобрести что-нибудь в духе твоих скульптур для придела Богоматери. Ну, я отойду, а вы пока обсудите условия, – заявил Селвин и удалился, оставив Эллу в полной растерянности.

– Вы берете заказы? – осведомился мистер Эшли, рассматривая статуэтку матери с ребенком. – Прелестная вещица, очень изящная и полная глубокого содержания. Нам понадобится такая же, только чуть покрупнее. Я хотел бы пожертвовать ее церкви в память о моей матери.

– Благодарю, – пролепетала Элла. – Рада, что вам нравится.

А затем она заметила ярлычок и на слепке женской кисти. Что такое? Неужели она и в самом деле не бездарна? Это надо отпраздновать. Элла подошла к столику и взяла второй бокал вина. Ничего себе – две проданные работы и новый заказ за один день!

Как могло дойти до этого? – размышляла Селеста, пытаясь усвоить новые правила поведения при воздушном налете. Многие ученики Эллы покидают школу и записываются в армию, по городу ходят тревожные слухи. Если начнется война, продукты и топливо будут продавать по карточкам. Элла беспокоится, не закроют ли совсем художественный колледж, не прекратятся ли заказы от частных клиентов. Как тогда ей зарабатывать на жизнь?

Военный из отдела расквартирования уже приходил осматривать Ред-хаус на предмет размещения в нем эвакуированных и летчиков. Перспектива делить кров с чужими людьми тоже внушает беспокойство. Война. Только об этом все и говорят. Личфилд всегда был важным стратегическим узлом, а теперь сразу за казармами, в Фрэдли, строят новый аэродром. Город стоит на пересечении крупных автомобильных дорог А38 и А5, по которым круглые сутки передвигаются транспортные колонны, перевозящие людей и оборудование. Неужели и вправду опять война?

Арчи знал студентов и преподавателей, попавших в жерло гражданской войны в Испании и умерших от ран. Сколько талантов погибло в кровавой мясорубке!.. Сколько еще молодых людей должны отдать жизни, прежде чем закончится это безумие?

Старые солдаты опять достают на свет военную форму. Селвин записался в территориальную армию, Арчи – в добровольческий резерв ВМС. При необходимости оба готовы встать в строй. Мирной жизни вот-вот наступит конец. От женщин тоже ожидают посильного участия. Элле придется поступить на военную службу либо другим образом вносить свою лепту – лучше как-нибудь так, чтобы не терять связи со своим любимым ремеслом. Будет жаль, если все ее труды пойдут прахом.

В соборе выставляют витражные стекла, из музеев и художественных галерей увозят предметы искусства, парки и сады перекапывают под огородные грядки. Такое ощущение, будто вся страна приведена в боевую готовность, и сколько продлится такое положение, никому не известно.

Слушая гул самолетов, кружащих над головой, Селеста с ужасом думала о том, что вражеская авиация разрушит их прекрасный город. Еще свежи в памяти кошмары прошлой войны, и вот все начинается заново.

Недавно они с Арчи поселились вблизи Стаффорда, в небольшом домике при школе, где Арчи преподает античную литературу. Конечно, хорошо жить отдельно, забыв обо всех хлопотах и ответственности, и все же Селесте очень не хватает Эллы. Все эти трудные годы, с того момента, как Селеста узнала правду об Элле, она и Арчи старались вести девушку по жизненному пути.

Какое-то время желание докопаться до истины владело всеми их помыслами. Они отчаянно разыскивали сведения о пассажирах «Титаника», словно найти родителей Эллы было их святым долгом. Элла, однако, считала иначе и хладнокровно отказывалась тянуть за ниточки. Арчи перечитал все, написанное о «Титанике», особенно документальную книгу Лоуренса Бизли[25], а еще они смотрели в кинотеатре «Палладиум» жуткий фильм. Когда корабль на экране начал тонуть, Селесте пришлось покинуть зал. Она верила: должны быть другие источники информации. Селеста уже хотела обратиться в «Фонд помощи спасенным», но вовремя удержалась, ведь при этом вскрылся бы обман Мэй, и их обеих признали бы мошенницами. Нет, так рисковать нельзя.

Селвин посоветовал сестре оставить все как есть. «Элла сама разберется, когда будет готова». Все, что хоть как-то указывало на ее происхождение, находилось в маленьком чемоданчике. Аккуратно сложенные детские одежки: сшитая вручную рубашечка, отделанная кружевом, и один башмачок с кожаной подошвой, также украшенный кружевом поверх хлопчатобумажной материи. Вещички довольно простые, где угодно в Европе найдешь такие, и тем не менее кружевная отделка невероятно изящна и затейлива. Чьи руки создали эту красоту? Селеста со вздохом закрывала чемоданчик и отправляла его обратно в сушильный шкаф для белья.

Плохо, что у Эллы нет никаких увлечений, кроме творчества. Она была подружкой невесты на свадьбе Хейзел. Теперь новоиспеченная жена в положении, а ее мужа отправили служить за границу. Хейзел – единственная близкая подруга, больше ни с кем из личфилдской молодежи Элла не общается. Ее единственный неизменный спутник – верная дворняжка, которую Элла подобрала на обочине оживленной Бертон-роуд, после того как несчастное животное сбила машина. Стараниями Эллы собачонка выздоровела. Поппи ни на шаг не отходит от хозяйки и охраняет сарайчик, когда та за работой. Элла настолько поглощена своими скульптурами, что Селеста, заходя к ней поболтать, иногда чувствует себя досадной помехой.

Правда, есть одно место, где они до сих пор собираются: пятачок перед статуей капитана Смита в Музейном саду, любимым памятником Мэй. Бедного капитана почти не видно среди разросшегося кустарника. Обращение Селесты в городской совет с просьбой почистить статую осталось без ответа. У Селесты и Эллы так заведено: каждый год пятнадцатого апреля они приходят к памятнику и возлагают к подножию цветы.

– Он вправду вытащил меня из воды или это еще одна ложь? – как-то спросила Элла.

– Уверена, так и было, хотя своими глазами я этого не видела. – Селеста ответила максимально честно, тем более что по прошествии лет большинство событий той ночи превратились в размытое пятно.

За эти годы репутация капитана сильно пострадала. В лучшем случае о нем предпочитали не вспоминать, в худшем – проклинали и винили в случившемся. Селеста часто думала о его семье, о дочери, которая торжественно открывала памятник. Как сложилась ее жизнь под столь тяжелым бременем?

Если война свершит свое черное дело, разрушив дома и храмы, каменотесы и резчики по камню будут широко востребованы, ведь уничтоженные здания придется восстанавливать.

Селеста поймала себя на том, что опять планирует жизнь Эллы, как будто она ей родная дочь. Элла уже взрослая, независимая женщина. Пусть идет своим путем. Не вмешивайся. Твой долг перед Мэй исполнен. Но разве можно не беспокоиться о детях, когда на горизонте война? Слава богу, Родди в Америке. По крайней мере, там он в безопасности.

Октябрьским утром Элла, гулявшая с Поппи в полях за Ред-хаусом, услыхала рокот небольшого самолета. Аэроплан летел совсем низко, мотор работал с перебоями. Самолет кружил, примериваясь к едва достроенной посадочной полосе, но было уже понятно, что машина теряет высоту и до аэродрома не дотянет.

– Поппи, ко мне! – взвизгнула Элла, однако дворняжка, напуганная шумом, прижала уши к голове и понеслась дальше.

Элла в ужасе наблюдала, как аэроплан с большим креном заходит на посадку в чистом поле. Машина ощутимо ударилась о землю, уткнулась носом в стерню и завалилась на одно крыло. Элла не раздумывая помчалась через все поле, чтобы помочь экипажу – если, конечно, кто-то выжил. Фюзеляж дымился; двое мужчин выкарабкались из кабины, а затем вытащили наружу третьего.

– Вы не ранены? – крикнула Элла.

– Брысь отсюда немедленно, машина сейчас взорвется! – рявкнул один из летчиков, чье лицо было скрыто защитными очками и кожаным шлемом. Вдвоем с товарищем они оттащили Эллу от самолета.

– Можете позвонить из моего дома, – предложила она.

– Я что сказал? А ну, назад! Если эта штука взлетит на воздух, мы поджаримся заживо! – прорычал тот, что выбрался первым. – Кыш, кыш отсюда, – уже спокойнее проговорил он. – Спасибо за предложение, мы доберемся до базы пешком.

– Нет, не доберетесь, ваш напарник ранен, – решительно заявила Элла, глядя на третьего члена экипажа. Штурман, весь в крови, лежал на земле в полубессознательном состоянии. Настала ее очередь отдавать приказы. – Я попрошу Селвина вас отвезти.

– Мы подавали сигналы, наши знают, где мы. «Неотложка» сейчас приедет. Но все равно спасибо, миссис?..

– Мисс Смит, – холодно ответила Элла. – Еще повезло, что вы нашли ровное место и не угодили в канал. Поппи! Поппи! – принялась звать она, но дворняжка не откликалась. – Пойду поищу собаку, у нее, наверное, от страха сердце в пятки ушло.

– Вы уж извините, что накричал на вас, – сказал первый летчик. – Рассчитывайте на нашу помощь, это самое малое, чем мы можем вас отблагодарить. А где мы? – Он огляделся по сторонам, еще не вполне ясно соображая.

– На окраине Личфилда, – сообщила Элла, указывая в сторону авиабазы Фрэдли.

– Черт, надо же, куда занесло. Мотор отказал.

– Да, вы счастливчики. Поппи!

– Нет, – улыбнулся второй пилот, отделавшийся легким испугом. – Это все из-за Тони с его «маневрами». А вы – наш ангел-спаситель.

– Я – мисс Смит, – напомнила Элла, встревоженная отсутствием Поппи. – Поппи, ко мне! Куда же ты подевалась?

Через несколько минут животное нашли. Собачонка забилась под изгородь и тряслась там от ужаса, из лапы торчал кусок металла.

– У нее кровь! – вскрикнула Элла.

Летчик снял с шеи шелковый шарф, соорудил из него подобие жгута и наложил на лапу собаки давящую повязку.

– К сожалению, тут не обойтись без ветеринара. – Он поднял собачку на руки и вдруг сам зашатался. – Ох… Немного растрясло, голова закружилась.

Он был вынужден сесть, и Элла осторожно забрала у него Поппи.

– Не двигайтесь, пока не приедет «Скорая». Я позабочусь о Поппи, с ней все будет в порядке. – Она уже слышала вой сирены: карета «Скорой помощи» неслась по проселочной дороге к упавшему самолету.

– Что с командиром? – спросил второй пилот.

– Видимо, головой ударился, – сказала Элла, поймав на себе любопытные взгляды летчиков.

– У этого парня и так не все дома. Кажется, у нас будут неприятности. Отклонились от курса, машину угробили, нарушили график. Вот что значит довериться Тони! Насилу живы остались. Ну, как ваш песик?

– Надеюсь, рана не слишком серьезная. Я должна поспешить к ветеринару. – Перед уходом Элла обернулась и еще раз оглядела место падения самолета.

– Интересно, как он нас будет выгораживать? – пробурчал штурман.

– Не волнуйся, командир кого угодно выгородит. Он как кошка, всегда приземляется на лапы, и я не имею в виду сегодняшний трюк. – Летчик подмигнул Элле.

Она побежала к дому, обрадованная, что никто серьезно не пострадал. Теперь самое главное – Поппи. Нужно взять «Остин» и отвезти бедняжку в Личфилд.

Когда Элла вернулась, в коридоре ее ожидал красивый букет цветов.

– Какой-то авиатор принес их для Поппи, а тебе там где-то в середине записочка, – засмеялся Селвин. – Осторожней, по-моему, ты разбила чье-то сердце.

– Вряд ли. Как он выглядел?

Несмотря на скепсис, Эллу разбирало любопытство. Интересно, кто из троих членов экипажа это был и где он ухитрился раздобыть такие замечательные цветы в разгар войны?

Летчик появился в Ред-хаусе несколько часов спустя, припарковав на подъездной аллее маленький «Моррис» с открытым верхом.

– Лейтенант авиации Харкорт прибыл! Правда, на раздолбанном драндулете…

Селвин пригласил его в дом.

– Как дела у собачки?

– Хромает, но жить будет, – ответила Элла, удивленно разглядывая визитера.

Он оказался настолько же белокур, насколько она темноволоса. На лбу – соломенная челка, и вообще в защитных очках на пол-лица он представлялся ей совсем другим. Четкое произношение явно выдавало в нем студента привилегированного колледжа. Ну все, Селвин теперь от него не отстанет.

– И как же это вас угораздило отклониться от курса, молодой человек?

Летчик взъерошил руками волосы и улыбнулся.

– Долго рассказывать, сэр. Попали в туман над Трент-Вэлли, а штурману нашему нужны очки посильнее и курсы повышения квалификации. Нам повезло, что Личфилдский аэродром, хоть и недостроенный, уже нанесен на карту. Похоже, в штабе нас ожидает выволочка.

Энтони Харкорт в нескольких словах изложил Селвину свою «летную историю»: был кадетом, окончил летную школу, по распределению направлен в бомбардировочную авиацию. Сейчас проходит боевую подготовку в учебной части, расположенной в сорока милях к востоку, готовит экипаж к военным заданиям. По его словам, родом он с Йоркширских низменностей, хотя акцент выдавал годы, проведенные в иных краях. Во время разговора Энтони то и дело поглядывал на Эллу и обводил глазами комнату, словно старался найти точки соприкосновения.

– Понимаю, с моей стороны это прозвучит весьма дерзко, мисс, но не согласитесь ли вы сегодня со мной поужинать? Заодно полюбуюсь на местные пейзажи, раз уж попал сюда.

– Меня называли по-разному, но «пейзажем» еще никогда, – засмеялась Элла, вознамерившись поставить самоуверенного юнца на место. Должно быть, он младше ее на несколько лет.

– Я имел в виду, что заказал столик в «Короле Георге», – пояснил Энтони. – Обещаю вернуть вашу дочь домой до того, как стемнеет, – обратился он к Селвину.

– Мисс Смит мне не дочь и сама в состоянии решить, во сколько ей возвращаться домой. Вам не кажется, что, прежде чем увозить девушку на железном коне, следует спросить ее имя? – Селвин изо всех сил старался сохранять серьезный вид.

– Боже, я опять все напутал, да? – Лейтенант смущенно зарделся.

– Меня зовут Элла, – улыбнулась она и протянула руку. – Охотно составлю вам компанию за ужином – исключительно потому, что сегодня у нас дома пирог с рыбой, а я его терпеть не могу. Дайте мне пять минут переодеться. – Она жестом указала на свой рабочий халат, заляпанный гипсом.

– Элла у нас скульптор. Обычно она не ходит такой неряхой, просто только что вышла из мастерской. А вы чем занимались до войны? – продолжил «допрос» Селвин.

Элла улыбнулась и помчалась наверх. Что же надеть? Есть костюм, в котором она ходит в церковь, есть юбка и блузка. Единственное нарядное платье слишком легкое для этой погоды. Ей решительно ничего не нравится. Все такое старенькое… Надо порыться в шкафу. Жаль, что у нее нет формы, как у Энтони.

Элла открыла дверцу шкафа, и резко пахнуло камфарными шариками. Этот запах не перебьют никакие духи. Ну почему ее не предупредили заранее!.. В конце концов она нашла блузку в крестьянском стиле с длинными рукавами, вышитым воротником и манжетами. С юбкой в складку и жакетом блузка будет смотреться неплохо.

Элла распустила непокорные волосы, повязала их шарфом, пощипала себя за щеки и аккуратно подкрасила губы драгоценной помадой. Отчего у нее трясутся руки? Почему так хочется произвести хорошее впечатление? Почему в обществе этого юнца она смущается?

А ведь с утра ничто не предвещало приключений. Элла справилась с домашними обязанностями, поработала в мастерской, пошла гулять с собакой. И вдруг буквально с неба сваливается этот молодой летчик. Является вот так запросто, уверенный, что она все бросит и станет развлекать его за ужином. Как странно… Тем не менее все именно так и выходит. Это совсем на нее не похоже – наряжаться, будто сегодня главный вечер в жизни, тогда как они всего лишь проведут вместе час-другой, а потом Энтони вернется на авиабазу и исчезнет с горизонта.

Легко сбежав по ступенькам вниз, Элла увидела, как Селвин вместе с Энтони выходят из ее студии в саду. Это место она считала своим убежищем и не любила пускать туда чужих. А все Селвин: нарочно демонстрирует молодому человеку антураж мастерской и инструменты скульптора, как бы намекая, что Элла девушка серьезная. Не стоит позволять себе лишнего с женщиной, которая так убийственно точно управляется с молотом и резцом.

Энтони изумленно воззрился на Эллу.

– Вы чудесно выглядите, а тот бюст в вашей мастерской… он должен стоять в музее.

– Я еще не закончила работу над ним. Так что вы делали до войны?

– Учился в университете. Колледж Святой Троицы в Кембридже. Записался добровольцем сразу, как узнал о войне. Вам бы понравились многие вещицы у нас дома. Мой отец вроде как коллекционер. А я больше люблю музыку – классическую, джаз… – Энтони бросил взгляд на запястье. – Пожалуй, нам пора. Не беспокойтесь за нее, мистер Смит.

– Меня зовут Селвин Форестер. Как я уже говорил, Элла, к сожалению, мне не родня, однако я все равно считаю своим долгом проверять, кто ходит к ней в гости, – засмеялся Селвин. – Приятного вечера, и не переживай насчет рыбного пирога миссис Аллен, дорогая. Весь я не съем, а тебе вполне можно разогреть его и завтра, – весело крикнул он с крыльца.

Их усадили за столик в уголке ресторана, располагавшегося на старом постоялом дворе. В меню значилось всего два блюда. Энтони заказал вино и угостил Эллу сигаретой из золотого портсигара.

– Еще дедушкин. Я считаю его своим талисманом.

От сигареты Элла отказалась; курение ее не привлекало. Что она здесь делает? У них ведь ничего общего. Энтони – совсем мальчишка, моложе ее лет на пять, а она все равно нервничает, как ученица в новой школе. Господи, да о чем же с ним говорить?

– Расскажите о себе, – начала она, надеясь вытащить собеседника на откровенность.

– Боюсь, рассказывать особо нечего. Энтони Джайлс Клермонт Харкорт, – представился он и на секунду умолк. – Больше похоже на прозвище, да? Мои родители живут посреди старой груды камней недалеко от Терска. Я – единственный сын, к тому же приемный, поэтому на самом деле не знаю, кто я и откуда. – Энтони поднял глаза, ожидая увидеть в глазах Эллы жалость, однако та лишь изумленно покачала головой.

– Какое совпадение, я тоже. Ну, вроде того, – ответила она и впервые озвучила часть необычной истории о путешествии Мэй Смит на «Титанике» и их дружбе с Селестой Форестер, опустив тот факт, что ее собственное происхождение никому не известно. – И почему я все это тебе рассказываю? – выдохнула Элла, глядя в ясные серо-зеленые глаза Энтони. Как только эти слова слетели с губ, ей отчего-то захотелось плакать.

– Сама знаешь почему, – улыбнулся он и накрыл ладонь Эллы своей рукой. – Иначе нельзя, мы одинаковые, два сапога пара. Как думаешь, почему из всех полей в Англии я приземлился именно на твое? Почему ты гуляла с собакой как раз в тот момент, когда упал наш самолет? Почему наши истории так похожи? Я никогда не расспрашивал о моих настоящих родителях. Мог бы найти их, но не хотел. Я признаю только Тома и Сибил, только их люблю как отца и мать. Мне больше ничего не нужно знать… У тебя все иначе. Спасенная с «Титаника»… Я знавал одного-двух таких, только постарше. С этим пароходом утонул сын наших соседей, единственный наследник.

– Ты – первый человек за исключением моей семьи, кому я это рассказываю, – промолвила Элла и залилась краской.

– Посмотри на меня. Разве ты не чувствуешь, что все так и должно было случиться?

– Чушь из бульварных романов! Я не верю в эти глупости.

Элла сознавала, что разговор заходит слишком далеко, становится чересчур серьезным, и все же не отнимала руку. Энтони же ее сопротивление ничуть не смущало.

– Если война нас чему-то и учит, то это умению ловить момент. На моих глазах отличные парни гибли в тренировочных полетах, даже не успев начать жить. На войне взрослеешь быстро. Я с благодарностью встречаю каждый новый день. А сегодня случилось нечто необыкновенное. В обычном полете вдруг отказал мотор… Мы запросто могли сыграть в ящик, но под нами вдруг нарисовалось это ровное поле, и мне, что называется, удалось спасти представление. А потом появляешься ты – вся такая, словно с киноэкрана. Наша встреча была предначертана судьбой на небесах. Кстати, о звездах: по гороскопу я – Рыбы, водный знак. По крайней мере, так мне сказали.

Во время затянувшегося ужина остатки неловкости рассеялись; они беседовали и о страстном увлечении скульптурой Эллы, и о летчицкой карьере Энтони, о том, как война изменила мирную жизнь, о своих семьях и надеждах на будущее. Элла еще никогда не была столь откровенна с мужчиной. И пускай Энтони всего двадцать три, в его глазах сквозил жизненный опыт, и это делало его старше. Рядом с ним Элла казалась себе наивней и невинней. И как только она могла посчитать Энтони пустым и дерзким юнцом! Напускное легкомыслие – лишь способ защиты от всего, с чем ему приходится сталкиваться.

– Тебе уже завтра уезжать? – спросила она.

– Ну да, к шестнадцати ноль-ноль мы должны быть в расположении части. А что?

– Я бы хотела показать тебе наш собор, во время службы там чудесно поют. А потом ты бы мог у нас пообедать. Обещаю, рыбного пирога не будет, – хихикнула Элла. – В конце концов, ты ведь можешь больше и не попасть в Личфилд.

Энтони устремил на нее взор, от которого у Эллы в животе закрутился маленький вихрь.

– Я обязательно вернусь. Не шути со мной. Я тебя нашел и теперь уже никуда не отпущу.

Домой они ехали в молчании. С неба светила полная луна. Элла ощущала, как Энтони напрягался всем телом, когда бросал на нее взгляды. Сердце гулко стучало в груди, словно она хотела насладиться каждой секундой, проведенной рядом с ним. Запах кожаной обивки, сигаретного дыма и бензина смешивался с ароматом ее духов, и эта гремучая смесь кружила голову.

– Гляди, луна светит специально для бомбардировщиков, – вздохнул Энтони, задрав голову. – Кому-то сегодня сильно не повезет.

Он поцеловал Эллу в щеку. Она инстинктивно подставила ему губы… и не пожалела.

– Спокойной ночи, Энтони, – прошептала она, наконец оторвавшись от него. Что это, явь или сон?

– Боюсь, Золушкину тыкву придется вернуть, – улыбнулся он на прощание. – Завтра приду на своих двоих.

– Ничего не имею против. Доберемся до города через поля. Спасибо за чудесный вечер.

Рокот автомобильного двигателя давно растаял в тишине, а Элла все стояла, остро ощущая, что Энтони с нею нет. Она понимала, что это какое-то безрассудство, любовная лихорадка, однако ей еще никогда не было так хорошо и легко рядом с мужчиной. Сегодня ночью она не уснет – нельзя расплескать ни капли этого замечательного чувства.

Засунув ночную рубашку в рабочие штаны и надев сверху теплый свитер, Элла взяла фонарь с козырьком и направилась в мастерскую. Опустила светомаскировочные заслонки и начала рисовать при свете лампы, перенося на бумагу каждую черточку прекрасного лица Энтони: чуть-чуть оттопыренное ухо, завиток кудрявой челки на лбу, полные губы, нежные прикосновения которых еще горели на устах Эллы. Что происходит? Возможно ли, что один день переменил целую жизнь? Однако это случилось, и отныне ни один день не будет прежним.

Селесте не верилось, что за последние недели Элла могла так измениться. Девушка не ходила, а словно летала. Когда она представила своего нового кавалера, Селеста безошибочно распознала в ее глазах огонь любви. У Энтони выдался короткий отпуск, всего сорок восемь часов, и они с Эллой примчались к Селесте через поля и луга на мотоцикле, одолженном у товарища.

Ничто не могло скрыть чувства, которым светилась влюбленная пара. С лица Эллы не сходило радостное возбуждение, словно этот молодой человек полностью перевернул ее существование. Раньше Эллу волновала только работа и скандалы вокруг женщин, вступавших в местное ополчение. Якобы женщинам не пристало брать в руки оружие для защиты своих домов. Элла бурно негодовала по этому поводу и потому добровольно вступила в отряд по борьбе с зажигательными бомбами. По ночам она в одиночку дежурила на крыше какой-нибудь фабрики и следила за «зажигалками», а утром ходила вялая и сонная. Теперь вся жизнь Эллы вращалась вокруг свиданий с Энтони. Она со всех ног бежала к нему на авиабазу, как только мелькал шанс на увольнительную, и прощалась на продуваемых всеми ветрами перронах, не зная, увидит ли его опять. Как выдержать влюбленным среди этого безумия? Элла жила ожиданием писем и встреч с Энтони, страшась однажды услышать, что его отправляют за границу. Только сегодня Селеста получила от нее письмо, которое все изменило.

Родители Энтони приняли меня очень тепло. Их дом переполнен эвакуированными детьми. Энтони не шутил, когда сказал, что Торп-Кросс – это груда камней: к одной стороне дома примыкает разрушенное аббатство. По ночам в комнатах так холодно, что, ложась в постель, я натягиваю на себя всю одежду, какая есть.

Энтони пилит дрова вместе со старшими мальчиками. Они ходят за ним по пятам, как за Бигглзом[26]. Младших я иногда катаю на стареньком пони. Северные пейзажи великолепны: каменные замки, волнистая линия холмов на горизонте, засеянные поля, луга, где пасутся овцы, и высокое небо. Правда, с северо-востока дует пронзительный ветер.

Путешествие на поезде было сущим кошмаром. Мне пришлось тесниться в коридоре вагона с толпой гогочущих солдат. Сойдя в Йорке, я полагала, что наконец-то отделалась от этой компании, но выяснилось, что двое прежних попутчиков поджидают меня в надежде на удачу. Каким счастьем было увидеть Энтони, который шел по перрону мне навстречу. Оказалось, он ждал у вагонов первого класса – как будто мне по карману такая роскошь. Мы действительно принадлежим к разным мирам, и я старше его, но когда он рядом, все это теряет значение.

Мы познакомились всего полтора месяца назад, однако я понимаю, что не смогла бы узнать его до конца и за много лет. Мое предубеждение против любви полностью рассеялось. На авиабазе устраивали танцы, и, танцуя вальс, Энтони ни разу не наступил мне на ногу. Это было потрясающе. Оркестр играл чудесную мелодию, «J’attendrais» – «Я буду ждать», она постоянно звучит у меня в голове. Только мы не можем ждать, ведь жизнь, увы, не идет обычным чередом.

Вчера мы устроили пикник среди скал в Бримхэм-Рокс. Забрались повыше и любовались видом. Все выглядело таким зеленым и мирным, как будто войны и вовсе нет. Энтони повернулся ко мне и сказал: «Мы скоро поженимся, правда?» таким невозмутимым тоном, точно просил передать соль. Я посмотрела на него и ответила: «Конечно».

Пожалуйста, пока не говори Селвину. Энтони считает, что должен попросить у него моей руки, поскольку он мне вместо отца. Думаю, Селвин будет тронут этим жестом. Прошу, порадуйся за нас. Каждый миг, отведенный нам судьбой, мы хотим прожить как можно ближе друг к другу, ведь будущего знать не дано.

Я хочу поговорить с Селвином насчет вступления в отряд ополченцев. Не понимаю, почему женщины не могут взяться за оружие, если наступает враг. Энтони учит меня стрелять, я уже два раза попала в цель. Учить детей – это, конечно, важно, однако я бы хотела заниматься еще чем-нибудь полезным. Энтони подвергает риску свою жизнь каждый день, и, зная об этом, я не могу не тянуться за ним в его стремлении помочь родине.

В следующий раз Элла вернулась из Терска с золотым кольцом на пальце – кольцо было старинное, с рубином, – и всем стало ясно, что ее не удержать. Эти двое едва знакомы, но кто такая Селеста, чтобы возражать, видя в глазах обоих пламя страсти? Их жадная любовь соткана из редких встреч, поэтому они ловят каждый шанс побыть наедине. Селеста искренне желала им счастья.

– Энтони знает одно местечко, где мы можем провести медовый месяц. Вы ведь рады за нас? Скажите, что рады. – Элла умоляюще посмотрела на них.

Арчи, потягивая трубку и с улыбкой глядя на парочку, промолвил:

– Когда встречаешь свою судьбу, сразу это понимаешь. Помню, на борту «Саксонии» я налетел на маленького мальчика, а потом увидел его маму и подумал, что когда-нибудь на ней женюсь. Правда, это заняло больше времени, чем я рассчитывал.

Все рассмеялись, пожалуй, чуточку громче, чем следовало.

– Мои поздравления! – весело закончил Арчи.

Энтони – очаровательный молодой человек и притом дьявольски красив, но и Элла ему ни в чем не уступает. Селеста уверена: у них будут прелестные дети. Они так уверены в своих чувствах, так захвачены первым порывом страсти, что за них даже страшно. Любовь, подобная этой, не продлится долго, если не трансформируется в прочную и глубокую привязанность. Арчи – верный спутник Селесты, ее самый близкий друг и утешитель до конца дней. Селеста очень хочет, чтобы у Эллы и Энтони сложились такие же отношения, однако война – опасное предприятие, и тяжелые потери в бомбардировочной авиации ни для кого не секрет. Селеста ощутила укол страха.

– Если хочешь обзавестись приданым, пора браться за дело.

– Я достану несколько лишних талонов, но нам не нужно никакой пышности, – заявила Элла, с ходу отвергнув идею традиционной свадьбы.

– Не хватало еще, чтобы ты пошла к алтарю в комбинезоне, заляпанном гипсом! Я хочу помочь тебе сделать этот день особенным. Уж будь добра, доставь мне такое удовольствие. Мы вместе съездим в Бирмингем и подыщем тебе что-нибудь приличное.

– К тому времени наступят холода, так что я вполне обойдусь новым костюмом. Свадьба на Рождество – это ужасно романтично, но все будет зависеть от того, когда Энтони получит увольнительную.

– Она права, – кивнул Энтони. – Боюсь, дата свадьбы определится в последнюю минуту. Надеюсь, мои родители успеют приехать. Обычные поезда сейчас ходят как попало.

Интуиция подсказывала Селесте: эти двое все равно соединятся, что бы там ни было. Трудно представить, что вокруг бушует война, когда они вот так уютно сидят у камина, пьют чай и беззаботно едят печенье с тмином. К сожалению, дела у британских войск в этом году идут неважно, особенно после Дюнкерка[27]. Британская авиация очистила воздушное пространство, однако полностью уничтожить вражеские самолеты не удалось, поэтому жестокие ночные авианалеты на города продолжаются. Все видели оранжевые отблески над Бирмингемом и Ковентри. Как могут Элла и Энтони строить радужные надежды в эти страшные времена? Их свадьба станет лучиком света в мире мрака, состоится всем смертям назло. Элла как никто другой заслуживает счастья, она ждала его слишком долго. Жаль, что Родди не торопится… Селеста отправила сыну письмо, сообщая новости.

Элла выходит замуж за летчика. Только-только познакомились и уже женятся. Судя по количеству объявлений в «Таймс», в последнее время люди очертя голову спешат связать себя узами брака. По-моему, риск – крепкий афродизиак; он, словно меха, раздувает огонь любви. Я от всего сердца желаю Элле и ее избраннику счастья, хотя и сильно переживаю за них.

Честно говоря, я всегда надеялась, что ты вернешься и влюбишь ее в себя. У матерей свои мечты. Ничего, когда-нибудь и ты найдешь свою половинку. По крайней мере, тебя не подгоняет вступать в брак барабанная дробь.

Ты, наверное, слышал, что центральные графства продолжают страдать от авианалетов. Официально почти ничего не сообщается, но у нас есть глаза и уши, да и рты людям не закроешь. Бомбежки сровняли с землей некоторые районы Бирмингема, Манчестера и Ливерпуля, но вражеский десант не высадился и не высадится у наших берегов благодаря таким парням, как Энтони Харкорт и его отважные товарищи, которые ведут заградительный огонь, отплачивая противнику его же монетой.

Как же ты сейчас далеко…

Целый уик-энд в деревне, – мечтательно вздохнула Элла, глядя на мирно спящего Энтони. Стояло великолепное февральское утро, идеально подходящее для прогулки молодоженов по лесу. При виде солнца, медленно поднимающегося за голыми деревьями, Элла улыбнулась. Каким образом Энтони ухитрился выпросить увольнительную еще на сутки – загадка. Расстанутся они только вечером в воскресенье.

Выпросив бензин у кого только можно, на стареньком «Остине» Селвина по зеленым дорогам Оксфордшира они доехали до деревушки под названием Лифилд, где Энтони снял коттедж у знакомых своего школьного приятеля.

Домик с покатым потолком под соломенной крышей был просто прелестный. Кто-то из местных жителей развел в очаге огонь, проветрил комнаты и расставил на нижнем этаже вазочки с гиацинтами, чтобы избавиться от запаха сырости.

– Это, наверное, мать Саймона, – предположил Энтони. – Она живет где-то здесь, в деревне.

– Мы непременно должны пойти к ней и поблагодарить, – заявила Элла, вдыхая аромат весенних цветов.

– Потом, – улыбнулся Энтони.

Он сказал ей, что сперва нужно заняться главным, и повел вверх по рассохшейся лестнице.

– Давай опробуем кровать.

Элла лежала на простынях, вновь и вновь переживая сладкий момент соединения. Мягкая постель, покой и комфорт – они занимались любовью, не опасаясь, что им помешают, постигая чудо прикосновений и объятий. Спальня стала для них храмом, и Элла старалась не думать, когда же Энтони получит отпуск в следующий раз. Молодые супруги отдавались друг другу с жаркой страстью, открывали новые ласки, новые способы приносить наслаждение и получать его. Разомлевшая и чуточку сонная, она в подробностях вспоминала свадьбу, которую успели сыграть как раз перед началом Великого поста.

Элла в белом палантине из меха лисы, который ей одолжила жена старшего священника, прибыла в собор, как принцесса, – на коляске, запряженной пони. Орган дважды сыграл приветственный «Марш принца датского»[28], прежде чем она прошла длинный путь между рядами в придел Богоматери. Элла всегда любила эту пьесу – торжественную, оптимистичную, истинно британскую. Энтони в парадной форме стоял, побледнев от напряжения, да и самой Элле, чтобы не рухнуть, пришлось крепко держать под руку Селвина. Все самые любимые и близкие люди пришли пожелать им счастья. Хейзел в качестве замужней подруги невесты шла позади нее в длинном вечернем платье благородного бордового оттенка – тоже у кого-то одолжила. Элла очень надеялась, что в этот день, самый важный в ее жизни, Мэй смотрит на дочь с небес и радуется. Стоило видеть лицо Энтони: оно светилось гордостью и любовью. О лучшей свадьбе Элла и мечтать не могла. После венчания состоялся скромный прием гостей в Ред-хаусе – шумная толпа военных, сигаретный дым, поздравительные тосты и звон бокалов.

Селеста буквально заставила Эллу надеть свадебное платье своей матери, Луизы Форестер, которое пришлось немного подогнать по фигуре, и ее же фату из брюссельского кружева. Для медового месяца Элла разорилась на элегантный костюм, пальто и новые туфли. Миссис Аллен сшила ей изумительную комбинацию и трусики из тонкого парашютного шелка нежнейшего цвета увядшей чайной розы. Элла была невероятна благодарна и растрогана почти до слез: хотя дату свадьбы объявили всего за несколько дней, подарки сыпались на них как из рога изобилия. Пришла даже посылка от Родди, в которой среди прочего была и кастрюля, очень пригодившаяся взамен тех, что они пожертвовали на металл для самолетов в первом порыве патриотизма.

Элле пришлось остаться в Ред-хаусе. В школе не хватало преподавателей, и никто не собирался отпускать ее только потому, что она вступила в брак. Родители Энтони настаивали, чтобы Элла перебралась к ним, однако их дом на севере располагался слишком далеко от авиабазы, тогда как она хотела быть как можно ближе к супругу, так что Личфилд оказался самым удобным местом.

Каждое мгновение, проведенное с Энтони, превращалось в час, время растягивалось, словно эластичная лента. Любовь посреди войны всегда пылка, ведь никто не знает, когда оборвется счастье. В эти драгоценные часы для них не существовало правил и границ, они были властителями мира. Элла тряслась от страха всякий раз, когда Энтони возвращался на базу. Оба сознавали степень риска, однако ничто не могло омрачить их прекрасный медовый месяц.

Они съездили в Оксфорд, где полюбовались старинными университетскими зданиями и шпилями, окутанными золотистой дымкой, прошлись вдоль реки Червелл и пообедали на старом постоялом дворе, а потом отправились в кино.

В фильме «У льва есть крылья» главные роли исполняли Ральф Ричардсон и Мерль Оберон. Картина была не самая жизнерадостная; сцены, связанные с бомбежками, отражали реальную жизнь. Сюжет показался Элле слишком близким к действительности, и потому фильм не доставил ей удовольствия, хотелось поскорее выйти на свежий воздух. Она жалела, что пришла сюда, однако Энтони увлеченно комментировал ошибки и неточности в сценарии и не замечал ее беспокойства. Элла попыталась взять себя в руки. Прекрати переживать из-за того, что нельзя изменить, – приказала она себе.

Затем они совершили экскурсию к Роллрайтским камням[29] – загадочному месту, где можно загадать желание. Суровые древние камни, неподвластные ударам стихий, внушали Элле уверенность в собственных силах. Эта война – священная борьба против деспотизма, и значит, каждый должен внести в нее вклад по мере сил. Может быть, еще не поздно поступить на военную службу?

В воскресенье днем Элла и Энтони заглянули в «Прэттс» – уютный домик под соломенной крышей, – чтобы поблагодарить мать Саймона за хлопоты. Им открыла девочка, которая сразу же пригласила гостей внутрь.

– Мама на огороде, – сообщила она, – входите, пожалуйста.

Миссис Рассел-Кук, высокая и статная, деловито рыхлила грядки. Подняв глаза, она улыбнулась.

– Ага, голубки наконец-то покинули гнездышко.

Элла вспыхнула.

– Мы просто хотели поблагодарить вас за коттедж.

– Саймон мне все про вас рассказал, а Энтони всегда был для него школьным героем. Рада, что вы воспользовались домом по назначению, – задорно подмигнула миссис Рассел-Кук. – Идемте, выпьем по рюмочке хереса.

Хозяйка провела их в гостиную, на стенах которой были развешаны красивые картины. Элла с восхищением обвела их взором.

– Чудесная комната, – произнесла она и умолкла, заметив знакомое лицо в серебряной рамке на подоконнике. – Это же капитан Смит!

Миссис Рассел-Кук удивленно кивнула:

– Верно подмечено, юная леди. Мой отец.

– Вы – Хелен Смит? Вы открывали памятник капитану в Личфилде?

– Да, только обычно меня называют вторым именем, Мел. Странно, на вид вы слишком молоды, чтобы знать отца.

– Моя мать боготворила его, а я знакома лишь со статуей капитана, той, что создала Кэтлин Скотт. Я тоже присутствовала на торжественном открытии, хоть и была совсем маленькой.

Миссис Рассел-Кук взяла фотографию в руки и вздохнула.

– Да, что творилось тогда… Я была молода и не понимала, насколько все ополчились против отца, но мать до самой смерти мучилась из-за этого пятна на его репутации.

Элла опустилась на стул, пораженная совпадением.

– Просто не верится… Известно ли вам, что я обязана вашему отцу жизнью? Он вытащил меня из воды и передал пассажирам шлюпки. Я была еще младенцем. Нет, ну надо же… Мама всегда почитала капитана Смита как моего спасителя.

– Боже праведный! Я слыхала об этом. Разговоров о спасении ребенка ходило много, но очевидцев так и не нашлось. Может быть, ваша матушка выступит свидетелем? – Мел Рассел-Кук с надеждой посмотрела на Эллу.

Та покачала головой.

– К сожалению, мама давно умерла. Знаете, ее сильно возмущало несправедливое отношение к капитану Смиту, а также пренебрежение к памятнику.

– Меня тоже… – Помолчав, миссис Рассел-Кук добавила: – Я бы предпочла, чтобы отец смотрел на море в Бландел-Сэндс под Ливерпулем, а не в Личфилде, где его со всех сторон окружает суша, но все равно приятно слышать, что там о нем кто-то заботится.

– Встретиться с дочерью капитана… Невероятно!

– Пожалуй, у нас есть повод выпить чего-нибудь покрепче хереса, – сказала хозяйка. – От ваших слов у меня полегчало на сердце. В самом деле, неожиданное совпадение, хотя в совпадения я не верю. Видимо, нам суждено было повстречаться. Мои близнецы, Саймон и Присцилла, тоже лишились отца еще в детстве, и в тот же год я потеряла мать.

Присцилла подошла к окну и по-новому посмотрела на фотографию деда, внимательно слушая откровения миссис Рассел-Кук.

– Отец постоянно был в морях, но когда он возвращался домой, нагруженный подарками, для всех это было огромной радостью. А однажды утром он уехал и больше не вернулся. Сейчас, когда идет война, все родители волнуются за своих детей. Близнецы для меня – отрада и утешение. Расскажите поподробней о вашей матушке и памятнике, это чрезвычайно интересно.

Элла замялась, не зная, с чего начать.

– Мы ходили к памятнику в каждую годовщину трагедии. Мама потеряла мужа в катастрофе «Титаника» и вернулась в Англию. Ну а я жила возле собора и столько времени проводила среди камней и статуй, что у меня зародилась любовь к скульптуре. Я хотела бы посвятить себя этому занятию.

– Поверьте, дорогая, – вздохнула миссис Рассел-Кук, – когда закончится война, на ваши услуги будет огромный спрос. Памятники и мемориальные доски… Простите, у вас ведь медовый месяц, больше никаких мрачных тем. Примите мои наилучшие пожелания, вы очень смелые молодые люди. Подумать только, я познакомилась с одной из самых юных выживших пассажирок «Титаника»! Время от времени я встречаюсь с теми, кто там был, но люди не хотят вспоминать пережитый кошмар, а вы и не можете ничего помнить в силу малого возраста. Тем не менее вы словно одарили меня. Я всего лишь дала вам крышу над головой, а вы отплатили мне вдесятеро. Спасибо от всей души. Обязательно приезжайте еще. Прошу, не теряйтесь. По правде говоря, я знакома со многими известными скульпторами; возможно, они смогут вам чем-то помочь.

– Жаль, что сегодня нам нужно возвращаться, – вставил Энтони.

– Если увидите Саймона, приглядите за ним. – Миссис Рассел-Кук протянула для рукопожатия крепкую ладонь и серьезно посмотрела ему в глаза. – Он мой единственный сын, к тому же еще совсем мальчишка.

– Постараюсь, – ответил Энтони. – Ну, нам пора собирать вещи. Еще раз спасибо за все.

Мел и Присцилла махали вслед молодоженам, пока те не вышли на дорогу. Элла, взволнованная неожиданной встречей, прильнула к плечу мужа.

– До сих пор не верится, что я общалась с дочерью капитана Смита.

Странное стечение обстоятельств никак не шло у нее из головы. Даже после того, как они вернулись в Ред-хаус и легли в постели, она продолжала думать об этом.

– Знаешь, дорогой, я еще кое-чего не рассказала тебе о той ночи, когда затонул «Титаник», – шепнула она на ухо Энтони. – И сегодня в разговоре с дочерью капитана тоже не упомянула.

– Хмм… И какие же темные секреты ты прятала столько лет за этой восхитительной грудью? – промурлыкал он.

Как начать?.. Пора набрать побольше воздуха и открыть новоиспеченному супругу правду о том, что произошло в шлюпке.

– После смерти моей матери Селеста рассказала мне… – и Элла выложила всю историю. – Видишь, – подытожила она, – я действительно не знаю, кто я такая. Что скажешь, Энтони?

Она повернула голову, ожидая ответа, но до нее донеслось лишь ровное дыхание мужчины, спящего глубоким сном.

В то воскресное декабрьское утро Родди, как и миллионы других американцев, узнал новость о нападении на Перл-Харбор. По радио выступал оркестр, но вдруг музыка оборвалась, и голос диктора сообщил: «По последним сведениям, японцы атаковали наш флот. Корабли в огне». Родди не поверил своим ушам и поспешно переключился на новостную станцию. «Удары нанесены по самолетам, находившимся на земле…» Родди лихорадочно крутил ручку настройки, не в силах полностью осознать значение чудовищного известия. «Войска, двинувшиеся в укрытия, подверглись пулеметному обстрелу…» В голове Родди вставали картины одна ужаснее другой. Еще несколько минут назад царил мир, и вот теперь ясно, что войны не избежать.

Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Звонил Уилл Морган.

– Да, да, я тоже слышал. Встретимся в гараже, я еду.

Не снимая воскресного костюма, Родди прыгнул в машину. Люди кучками собирались на улицах, ошеломленные соседи стояли во дворах, ища на лицах друг друга подтверждение страшной новости. Внезапно Родди остро ощутил собственное одиночество. Ему не с кем разделить потрясение – нет ни бабушки, ни мамы, ни Арчи. Только Уилл в конторе.

Внутри у него все бурлило от ярости: неужели одна нация вознеслась так высоко, что напала на другую, уверившись в своей безнаказанности? Тот же самый «блицкриг» Гитлера, только не где-то далеко, а здесь, на пороге. Для порядочного мужчины, не связанного семьей, есть только один способ действий в этой ситуации.

– Я запишусь добровольцем, – с ходу заявил Родди, вваливаясь в офис.

Уилл стоял у стены и разглядывал карту.

– Ты управишься без меня даже с завязанными глазами, – продолжил Родди. – Второй босс не нужен.

– Тебя не возьмут по возрасту, – засмеялся Уилл. – У нас обоих работы будет по горло. Водители помоложе уйдут на фронт, и если мы хотим, чтобы наши грузовики не стояли, а ездили, нам потребуются люди. Вот, выпей и успокойся, – сказал он и сунул в руку товарища бокал виски.

– Значит, поступим так же, как поступали компании в прошлую войну: наберем женщин, – ответил Родди. Когда-то его мать работала в правительственном учреждении в Вашингтоне.

– Шоферы-мужчины этого не потерпят, – возразил Уилл и уселся на стол.

– Думаешь? Погоди, совсем скоро это станет законом. А я вовсе не стар, чтобы отдать свой долг. Один из нас должен это сделать, и вполне логично, что это буду я. Ты женат, у тебя дети.

– С чего это ты запел по-новому? Никогда не представлял тебя в солдатской форме.

Родди сел в кресло, из которого открывался вид на автомобильную площадку, и покачал головой, вспоминая боевые награды Селвина.

– Оба моих дяди воевали в Первую мировую. Один погиб в битве при Сомме, другой был тяжело ранен.

– Но они ведь англичане, им пришлось сражаться.

– Не забывай, я наполовину англичанин. Кому по нраву наглецы, вторгшиеся в твой дом? Это единственно правильное решение, – убежденно произнес Родди.

– Ну да, и все девушки обожают парней в военной форме, – лукаво подмигнул Уилл.

Родди проигнорировал попытку друга и партнера смягчить тяжесть момента.

– Дело в другом. Я не поверил своим ушам, когда услышал новости. Я что, должен спокойно сидеть и ждать, пока какие-то уроды сделают из нас отбивные? – Родди открыл книгу заявок, а затем перебросил ее через стол. – Ты справишься. Морин не простит мне, если я отпущу тебя на войну.

– В тылу тоже хватит работы. Тебе совсем необязательно отправляться на подвиги. Мы оба понимаем, как война отразится на нашем бизнесе. Одна голова хорошо, а две лучше, – вздохнул Уилл.

– Повторяю, найми женщин, они тоже захотят внести свою лепту. А я намерения не изменю.

Родди встал, собравшись уходить.

– Всего через час после объявления новостей? Обожди до завтра, решишь на свежую голову. Выпьешь еще?

– Нет, спасибо, и ждать до завтра нет нужды. Моя мать, Арчи и все остальные в Англии уже несколько лет живут в аду, а у нас до сих пор была тишь да гладь. Мне и так стыдно, что я зарабатываю кучу зеленых, и посылками тут не отделаешься. Теперь мы все варимся в общем котле. Пора оторвать задницу от стула и поскорее вступить в армию, пока меня и вправду не записали в старики. Я жил слишком беззаботно.

– Никогда не видел тебя таким взбудораженным. Что на тебя нашло? – спросил Уилл, озадаченно глядя на друга, словно открыл новую грань его натуры.

– Перл-Харбор, вот что. – Родди был вне себя от негодования. – Тот, кто посмел пойти на эту низость, получит сдачи втройне! Не желаю наблюдать за представлением из партера. Япошки еще не поняли, с кем связались. Мы – не легкая мишень, и докажем это!

В последующие недели Родди ни на миг не усомнился в правильности своего выбора. Он записался на призывном пункте, прошел медосмотр, после чего ему обрили голову и отправили в казарму, где он потел на длинных пробежках и проходил различные тесты на проверку способностей. Он словно опять очутился в частной школе, только теперь у него появилась цель. Он ни разу не пожалел, что стал солдатом, ведь точно так же поступили много лет назад его дядья. Это практически его фамильная обязанность – отомстить япошкам за кровавую резню, которую они устроили на Филиппинах и Гавайях. Сколько мирных жителей погибло под бомбежками… Родди казалось, что он лично должен восстановить справедливость. Однако когда ему выдали обычное обмундирование, а не облегченную форму для тропиков, он воспринял это как удар. Его отправляют в Европу, а не в Тихоокеанский регион. Родди выместит свой гнев на штурмовых отрядах Гитлера. В его планы это никак не входило, и все же им владела одна приятная мысль, которая, правда, одновременно вызывала чувство вины: если он высадится в Англии, то сможет еще раз увидеть родных.

Отец Фрэнк Бартолини сидел за партой и разглядывал через окно внутренний двор Гарвардского университета. Преподаватель вдалбливал им в головы, насколько важна служба военных священников на передовой. Капеллан заменяет солдатам отца и мать, он никогда не бросит своих чад. Военные священники – представители Господа на земле, олицетворяющие Его любовь, всегда готовые дать совет, прочесть молитву, утешить, а также сделать все для спасения раненых и умирающих. Любой ценой.

Фрэнку разрешили покинуть церковь Святого Роха в Нью-Джерси, чтобы вступить в службу военных священников всех вероисповеданий, откликнувшихся на призыв под знамена.

Он носит сан священника уже шесть лет, паства отца Фрэнка – община итальянских эмигрантов в церкви на Хантертон-стрит. Этот красивый храм-базилика – проект отца Умберто Донати, который осуществил свою мечту, полностью воспроизведя облик церкви родного города на севере Италии.

Теперь Фрэнк – младший лейтенант и подчиняется приказам старших по званию. Он изучает военное право и традиции, правила армейской дисциплины, осваивает снаряжение, учится работать в тесном сотрудничестве с другими капелланами. Их воспринимают как единый отряд, в котором каждый должен иметь представление о ритуалах прочих конфессий и даже провести службу, если понадобится. Он обязан знать иудейский седер, а священники-евреи – уметь читать молитвы по четкам и исповедовать.

Мысль о том, что он универсальный служитель церкви, который заботится о духовных нуждах людей различного вероисповедания, одновременно пугала и вдохновляла Фрэнка. Капелланы должны иметь и соответствующую физическую подготовку. Будучи довольно молодым священником, он не видел в этом проблемы, однако некоторым из его старших коллег длительные переходы, марш-броски и гимнастические упражнения давались тяжело.

Фрэнк ожидал распределения, гадая, куда его отправят. Как и многие другие, в то роковое декабрьское воскресенье он слышал сообщения по радио и сразу же задумался: не пойти ли ему добровольцем? Он посоветовался с отцом Донати, и тот однозначно одобрил его намерение.

– Ступай, сын мой. Священники на войне нужны. В окопах атеистов нет. Молодым солдатам понадобится твоя помощь: ты научишь их молиться.

Фрэнки гордился своей формой с эмблемой креста на воротничке. Родители подарили ему епитрахиль из пурпурного шелка, которую он может надевать во время полевой службы. Его радовало количество священников, изъявивших желание пойти на фронт, причем многие из них имели итальянские корни, как и он. До сих пор с трудом верилось, что Гитлеру удалось сделать Италию своей союзницей. В отличие от отца, Фрэнк не ощущал связи с этой страной, однако его фамилия говорила сама за себя, и, значит, он должен приложить еще больше усилий, чтобы доказать свою преданность.

Военная подготовка оказалась не легким делом, и Фрэнк порой сомневался, справится ли он, когда придет время. Хватит ли у него мужества выстоять на передовой во время артобстрела? Как он среагирует, увидев оторванные руки, ноги и головы – зрелище, пока знакомое только по фотографиям? Будут ли солдаты уважать его?

Фрэнк понимал, что по характеру отнюдь не «крепкий орешек», не то что его брат Джеки. У него даже не будет оружия. Впрочем, как сказал лектор, «мужество – это страх, прочитавший молитвы. Держитесь за веру, она проведет вас через все трудности».

Больше всего Фрэнк боялся плыть по океану на большом военном корабле. Он совершенно не выносил качки, его тошнило даже в лодке на озере. Как посмотрят солдаты на священника, который всю дорогу через Атлантику будет висеть, перегнувшись через борт? Он станет посмешищем еще до выхода в море.

Перед отправкой на фронт Фрэнк получил короткий отпуск и приехал домой, где его ждал прощальный ужин с семьей. Фрэнк умял все свои любимые блюда, не забыв про густой, насыщенный соус аррабьята и особый чизкейк из кондитерской Беллини. Он сидел за столом, стараясь запомнить каждое мгновение, ведь все, что ему останется на ближайшие месяцы, – это воспоминания. Патти оживленно болтала, мама улыбалась, откидывая со лба прядь волос, а Джек поглядывал на дорогие наручные часы – торопился в город по своим темным делам.

Несмотря ни на что, семья – его крепость, плоть и кровь, как часто повторяет один из новых товарищей Фрэнка, священник-протестант. Ему будет не хватать простого домашнего уклада, ведь на фронте придется стоять бок о бок с парнями вроде Джека – сильными, крепкими, недоверчивыми, которые не жалуют духовенство.

Фрэнк уже собрался уходить, когда отец что-то вложил ему в руку – что-то мягкое на ощупь и странно знакомое.

– На память от меня, – произнес отец. – Прошу, сохрани. Мы очень гордимся тобой.

Фрэнк опустил глаза на крохотную пинетку.

– Не понимаю… – растерянно сказал он.

– Я всегда считал, что эта вещица принадлежала моей маленькой дочурке. Не сочти меня сумасшедшим, но в моем сердце Алессия остается живой. Чей бы это ни был башмачок, он уцелел в страшной катастрофе «Титаника». Пусть он принесет тебе удачу.

– Папа, это все предрассудки, – замотал головой Фрэнк, однако отец зажал пинетку в его ладони.

– Этот башмачок – символ любви, надежды и спасения в самых трудных обстоятельствах, а еще – маленькая память о доме, маме и папе, обо всех, кто ждет твоего возвращения. Пожалуйста, возьми.

Фрэнки ничего не оставалось, как принять подарок. Он положил пинетку в карман и обнял отца.

– Может быть, твой талисман убережет меня от морской болезни, – пошутил он, стараясь смягчить горечь прощания. – Молитесь за меня.

– Я буду молиться каждый вечер, – сквозь слезы проговорила мать и трясущимися руками забрала у него тарелку. – Береги себя, сынок, и да пребудет с тобой Господь.

Анджело проводил Фрэнки, едва сдерживая слезы. Он горд своими сыновьями: оба – добровольцы, оба попали в пехоту, а младший будет служить капелланом на переднем краю. Никто не обвинит мужчин Бартолини в отсутствии патриотизма. Анджело до сих пор не воспринимает тот факт, что его итальянская родня формально считается противником. Старик-отец – добрейшей души человек, ну какой из него противник? Тем не менее в письмах с родины явственно ощущается страх, смятение, недомолвки и подозрительность. Анджело не за тем оставил семью и пересек океан, чтобы родные люди превратились во врагов. В прошлую войну он держал в руках оружие, но сейчас слишком стар, у него слабая грудь, поэтому все, на что он способен, – это молиться за них. К тому же кто-то должен беречь честь семьи. Патриция того и гляди позабудет свои итальянские корни. Она даже имя сменила для сцены: Патти Барр.

– А чем тебе не нравится Патриция Бартолини? – возмутился Анджело, увидев фамилию в театральной программке.

– Слишком длинно. Мне нужно что-нибудь современное, короткое и звучное, – объяснила Патти и тряхнула огненно-рыжими кудрями, словно напоминая, что она еще и наполовину ирландка.

Дети нынче выказывают родителям куда меньше почтения, чем прежде. Анджело, к примеру, никогда бы не осмелился перечить отцу, а тут – один взгляд изумрудных глаз, и он уже растаял. Вдобавок Патти выкинула еще один фокус.

– Я посещаю курсы оказания первой помощи, – объявила она, – и, может быть, пойду на войну санитаркой.

– Наша семья отдала в армию двоих сыновей, этого достаточно. Я не позволю, чтобы все мои дети разлетелись кто куда! – не на шутку рассердился Анджело.

– Папа прав, не торопись, дочка, – поддержала его Кэтлин. – Твои представления помогают людям отвлечься от печалей. В конце концов, увеселение публики – еще один вид военной службы, – добавила она, также похолодев при мысли потерять дочь на поле боя. – Мы все хотим увидеть твое имя на афишах.

Его дорогая женушка знает, как найти подход к дочери. Интересно, как бы Мария воспитывала Алессию? В той, другой, жизни Алессия уже вышла бы замуж… Ладно, перед ним – действительность, и он обязан заботиться о семье, которая в нем нуждается.

Отдав Фрэнки детский башмачок, Анджело чувствовал себя глупо, и все же считал это очень важным. Он охотно подарил бы Джеки свои часы, если бы не опасался, что тот швырнет их на карточный стол. В каком мире приходится жить… Анджело вздохнул. Ему остается лишь сидеть в сторонке и наблюдать, как любимые дети сражаются на мировой арене.

Роды были нелегкими. Элле казалось, что она пытается вытолкнуть из себя младенца уже несколько суток, а не часов. Снаружи начало темнеть, мела метель. Повитуха пришла, ушла и опять заглянула в надежде, что дело продвинулось. Она осмотрела Эллу и улыбнулась.

– Ваш малыш не хочет покидать теплое и уютное гнездышко в такой морозный вечерок, но ничего не поделаешь, придется. Шейка уже полностью раскрылась.

Эллу не интересовали медицинские подробности, она лишь хотела, чтобы все побыстрее закончилось. Энтони кружит в небе где-то над Германией и даже не знает, что ребенок вот-вот родится. Эта ночь – самая длинная в ее жизни, однако, несмотря на боль, ею владеет радостное волнение: новый человек вступает в мир, его история пока – чистый лист. Жаль только, что мама не разделит с ней этот счастливый момент. Мэй всегда была прекрасной матерью; весь гнев и обида на нее давно рассеялись. Элле было бы легче, если бы сейчас Мэй сидела рядом и держала ее за руку.

Детская уже готова. На время, пока Арчи несет службу в Портсмуте, Селеста вернулась в Ред-хаус. Селвин дежурит на железной дороге, охраняет пути от коллаборационистов. Витрины магазинов пустеют – сказывается дефицит. На месте отсутствующих товаров – картонные вырезки. Не хватает шерстяной пряжи и гигиенических товаров. Мыло и продукты питания – предметы строжайшей экономии, однако все стараются держаться бодро, не ронять боевой дух.

Еще через несколько часов акушерка приложила к животу Эллы стетоскоп.

– Если вы не возьметесь за дело, мне придется позвать доктора, – предупредила она.

– Когда я лежу, мне только хуже. Можно походить? – спросила Элла, не желая дожидаться каждой схватки в кровати.

– Нет-нет, ни в коем случае. На этом этапе роженица должна лежать на боку, – заявила акушерка.

– Тогда принесите мне старый добрый родильный стул, не зря же люди его придумали. Может, если я буду двигаться, процесс пойдет быстрее.

Элла принялась расхаживать по комнате, страстно желая, чтобы младенец поскорее вышел из чрева.

– Ну, давай же, давай, – подгоняла она.

Роды сильно затянулись, и боль была мучительной, однако в конце концов сила земного притяжения сыграла свою роль, и ребеночек появился на свет – лилового оттенка, пухлый, как каплун, и возмущенно орущий.

– Девочка! – объявила повитуха, держа младенца за ножки.

Элла удивленно охнула.

– Я была уверена, что родится второй Энтони… Про дочку даже не думала, – улыбнулась она, разглядывая ребенка.

– Скажите спасибо, что дочурка родилась здоровенькой, – серьезно сказала акушерка, хлопоча у кровати. – Если уж на то пошло, можете назвать ее Антонией.

Элла удовлетворенно вздохнула, глядя на маленькое существо с шапкой черных волос и темно-синими глазенками. Она прижала новорожденную дочь к груди, и ее захлестнуло чувство всепоглощающей любви.

Селесте разрешили войти в комнату и познакомиться с новым членом семьи, а миссис Аллен принесла детское приданое, перевязанное из старых шерстяных ниток цвета слабого чая.

– Цвет, конечно, немного странный, но других ниток сейчас не купишь. По крайней мере, ребеночку будет тепло. Вам следует гордиться, миссис Харкорт. Уж как бы порадовалась внучке ваша матушка.

Элла опустила взгляд на дочь, деловито сосавшую грудь. Испытывала ли ее мать – кем бы она ни была – те же чувства, ту же безграничную любовь и благодарность, гордость и страх?

Позднее пришел Селвин.

– Молодчина, – похвалил он.

Селвин, как и все, был рад счастливому событию, однако, встревоженный последним сообщением по радио, взглянул на малышку лишь мельком.

– Только что узнал, – негромко сказал он Селесте, которая грела пеленки на каминной ширме в спальне. – Японцы атаковали американские корабли в гавани Перл-Харбор на Гавайях. Штаты вступили в войну.

Элла очень устала в родах, ее глаза закрывались сами собой. Услышав новость, она вздохнула и сонно пробормотала:

– Дату твоего рождения и так никто не забудет, детка, но я не назову тебя Перл. Это было бы слишком печально. Надо отправить телеграмму твоему папочке, путь выберет тебе имя.

Итак, Клэр Антония Мэри была крещена в соборе в самый канун Рождества. Девочку завернули в огромную шаль, под которой была кружевная рубашечка и чепчик из маминого чемодана – те самые, которые остались у Эллы с «Титаника». Энтони ненадолго вырвался с авиабазы в Линкольншире; Селеста и Хейзел выступили крестными матерями, а Селвин – крестным отцом. Хотя стояла лютая стужа, ничто не могло омрачить праздничное настроение собравшихся, даже письмо от Родди с новостями о том, что он записался в армию и сейчас находится в военной части, расположенной где-то далеко.

Получив телеграмму о рождении Клэр, он прислал в подарок нарядное платьице – в ящике с надписью «Консервы». Посылка чудом пересекла Атлантику, избежав немецких подлодок. Платье оказалось новорожденной велико, однако в эпоху талонов и карточек подарок мог считаться поистине королевским.

Когда Энтони пришло время возвращаться на базу бомбардировочной авиации, Элла расплакалась. Работа была опасная, и выглядел он усталым. Каждую ночь Энтони просыпался в холодном поту, а во сне кричал, отдавая приказы. Они с Эллой искали утешения в объятиях друг друга, но однажды рано утром она увидела мужа, склонившегося над колыбелькой Клэр. Энтони смотрел на дочь так, будто не смел взять ее на руки, опасаясь уронить хрупкую драгоценность.

– Если со мной что-то случится, я буду знать, что оставил на земле частичку себя, хотя наша дочь – вылитая ты. – Он умолк, поймав встревоженный взгляд Эллы.

– Даже не заводи эти разговоры, – произнесла она, желая прервать ход его размышлений.

– Нет, я должен сказать. Ты знаешь, чем я занимаюсь, знаешь степень риска. С каждой операцией шансов уцелеть у нас все меньше. Кто-то обязательно должен заплатить свою цену – либо одна сторона, либо другая, – и когда-нибудь может получиться так, что заплачу именно я.

– Прошу, не надо. Давай лучше прогуляемся, – Элла вновь попыталась отвлечь Энтони от мрачных мыслей.

Не обращая внимания, он продолжал:

– Когда я с тобой, то могу позволить себе прожить несколько часов, словно войны нет вовсе, а когда лечу над Северным морем, то вспоминаю о тебе. Я знаю, что ты в безопасности, занята обычными, повседневными делами, и это придает мне сил. Теперь у нас есть Клэр, и мы – одна семья, где бы я ни находился. Рядом с вами я забываю о своих страхах – забываю, что завтра могу не вернуться из полета, что у нас может не быть счастливого будущего.

По лицу Эллы потекли слезы. Как он смеет произносить подобные вещи?

– Не плачь, родная. Ты – самое лучшее, что есть у меня в жизни, о чем я только мог мечтать. Твоя улыбка разгоняет темноту, твои руки создают красивые вещи, ты заботишься об окружающих. Тебя нельзя не любить. Я часто думаю, что мог бы и не приземлиться на том поле, не встретить тебя, и мне чертовски повезло, что все произошло именно так. Многим мужчинам не выпадает шанса познать любовь женщины. Ты – мое благословение. Не переживай, мы преодолеем все трудности, все испытания.

– Ты ведь налетал уже много часов, тебя должны перевести в инструкторы, верно? – с надеждой спросила Элла.

– Надеюсь, хотя без полетов я долго не выдержу. Я не вправе оставаться на земле, имея такой опыт.

– Обещай, что вернешься к нам, – взмолилась Элла, прильнув к мужу.

– А если не вернусь, то хочу, чтобы ты жила дальше, продолжала заниматься искусством, нашла себе другого мужчину. Не превращайся в отшельницу. Деньги пусть тебя не волнуют; мои родители позаботятся, чтобы Клэр получила хорошее образование, – убеждал Энтони.

– Прекрати. Самое главное, возвращайся живым и здоровым.

Что за похоронные речи! Говорить о смерти – дурная примета. От этих слов кажется, будто кто-то ходит по ее собственной могиле.

– Нужно считаться с фактами, дорогая. Все против нас. Иногда у меня такое чувство…

Элла обвила руками шею Энтони и закрыла ему рот поцелуем.

– Идем, идем на улицу. Ты просто нервничаешь, потому что должен уехать. Свежий воздух нам обоим на пользу. Можем пройтись по берегу канала. Возьмем с собой малышку, покормим уточек.

Они неторопливо шли, а над их головами гудели самолеты, которые возвращались на учебную базу боевой подготовки в Личфилде после обычных тренировочных полетов, в ходе которых пилоты оттачивали навыки и учились взаимодействовать в команде. Элла никак не могла отделаться от этого гудения, оно преследовало ее даже во сне.

Сколько всего произошло и как быстро… Они зачали Клэр в медовый месяц. Любовь в войну и в самом деле стремительна, однако Элла не захотела бы изменить в ней ни одного дня. Энтони просто обязан выжить ради дочери. У Клэр должен быть отец, девочка должна иметь то, чего никогда не было у Эллы – настоящую семью с любящими родителями, которые будут заботиться о ней. Только так и не иначе.

Август 1942 г.

Летний пикник для эвакуированных детей стал для Селесты крайне изнурительным мероприятием. Женская добровольная служба организовала поездку в деревню Хопвас-вуд, чтобы дети могли поиграть и побегать на свежем воздухе. Из взрослых группу сопровождали матери, дедушки-бабушки и добровольцы из Личфилда. Селеста помогала накрывать закусочные столики, зная, что городская ребятня саранчой налетит на сэндвичи и пирожные и будет запивать их газировкой, которую доставили на вершину холма в деревянных клетях. Долго сдерживаемая энергия детей наконец нашла выход. Даже просто глядеть на их буйное веселье было утомительно.

Элла и малютка Клэр развлекали нескольких молодых мамаш с детьми, по большей части считавших Личфилд слишком тихим, заброшенным и сонным городком.

Мысли Селесты без конца возвращались к последнему письму Родди. Он сообщал, что подготовка закончилась, его призвали на службу, и он с нетерпением ожидает увидеть настоящие боевые действия на Дальнем Востоке. Где ее сын теперь, одному Богу известно.

Казармы в Уиттингтоне недавно заполнились американскими солдатами. Если прибавить к ним пилотов с авиабазы Фрэдли, можно считать, что в Личфилде стоит целый гарнизон. Жаль только, что среди этих военных нет Родди.

Вечерами они собираются в пивных – шумные, галдящие толпы парней, иногда в сопровождении девушек, одетых в форму женской вспомогательной службы ВВС. Изрядно набравшись, солдаты высыпают наружу – у них ведь отпуск, значит, надо веселиться.

Город готовится к войне. По улицам вновь катят транспортные колонны. По ночам из-за проезжающих мимо грузовиков в Ред-хаусе дребезжат стекла, а сверху доносится нескончаемое гудение бомбардировщиков.

Не верится, что война идет уже три года. Три года жизни по карточкам, светомаскировок, запретов на передвижения, и конца-краю этому не видно. Нередко Селеста ощущает на плечах груз пятидесяти прожитых лет – ей тяжело целый день стоять на ногах, а окружающая убогость повергает ее в уныние.

Что видит в жизни бедняжка Клэр? Ничего, кроме светомаскировочных щитов, противогазов, самодельных игрушек и перешитых платьев. Девчушка – единственный лучик счастья в их жизни, ее улыбка волшебным образом рассеивает тьму. Элла оказалась замечательной матерью, при том, что она находит время заниматься скульптурой, а еще иногда рисует пером и тушью портреты Клэр, чтобы потом отправить их Энтони. Друг Энтони познакомил Эллу с известными художниками, а художественная галерея в Лондоне приобрела две ее работы, что значительно укрепило веру молодого скульптора в себя. И пускай стало труднее раздобыть материалы и инструменты, на талант Эллы война никак не повлияла.

…Пикник явно удался. Здесь, в лесу, казалось, будто войны нет вовсе. Стоял теплый летний день, мягко светило солнышко, раздавались веселые голоса ребятни. Все шло прекрасно, пока сверху не послышался приближающийся рев самолетных двигателей, как будто в небе разворачивался воздушный бой. Взрослые быстро собрали детей и увели их под защиту леса на случай обстрела. По счастью, это оказался британский «Веллингтон», который медленно полз в направлении аэродрома Фрэдли, дымя левым бортом. Селеста облегченно вздохнула, однако в следующий момент ее сердце сжалось: самолет начал двигаться рывками, он явно падал. Было понятно, что помочь ничем нельзя, оставалось только молиться. Летная полоса аэродрома была все еще слишком далеко. Селеста надеялась, что подбитый самолет дотянет хотя бы до Уиттингтона, где имелось подобие узкой посадочной полосы, но внезапно бомбардировщик пропал из виду, а затем издалека донесся ужасающий взрыв от столкновения с землей, и в небо поднялся толстый столб черного дыма.

Чудесный день был омрачен смертью. Селеста едва сдержала вопль, рвущийся из груди, и тут же увидела бледное лицо Эллы: та постоянно тряслась от страха, что когда-нибудь Энтони именно так расстанется с жизнью.

– Так, все сюда, – скомандовала старшая сотрудница службы. – Собираем вещи, пора в обратный путь. В штабе нас ждет много дел.

Не сидеть сложа руки – вот их девиз в трудных ситуациях. Заниматься делом, в любом случае сохранять присутствие духа.

Все принялись поспешно упаковывать корзины с едой, складывать столики, стулья и пледы. Чтобы отвлечь притихших детей от тошнотворного дыма и страшного события, свидетелями которого они стали, им велели убрать мусор.

Помочь экипажу разбившегося бомбардировщика очевидцы трагедии не могли. Телами пилотов займется пожарная бригада. Сегодня какая-то несчастная мать получит телеграмму, извещающую о том, что случилось непоправимое. Такие телеграммы каждый день летели по всей стране. А что, если и Родди погибнет?

В Личфилд они возвращались молча. Поездка, начавшаяся так весело, закончилась печально.

– Как ты? – шепотом спросила Селеста Эллу. – Это не мог быть Энтони, его перевели в береговое командование.

Правда, для Эллы это слабое утешение: теперь муж от нее гораздо дальше, он почти не приезжает домой.

– Знаю, но своими глазами увидеть все это, находиться совсем рядом… Мне страшно… – Элла едва не плакала. – Я уже представить не могу, что такое нормальная жизнь.

– Когда-нибудь война закончится, и мы позабудем про тяжелые времена, – солгала Селеста, зная, что до последнего вздоха будет помнить кошмарное зрелище «Титаника», разломившегося пополам, и слышать крики тонущих в ледяной воде.

Добравшись до Ред-хауса, они увидели открытую настежь дверь и Селвина, который суетился у входа со странным выражением лица.

– Что случилось? – спросила Селеста. – Что-то с Арчи? – От страха у нее подкосились ноги – она предположила худшее.

Селвин расплылся в улыбке.

– Ну что ты. В нашем доме гость.

– Но у нас ничего нет к столу, разве что вчерашние остатки, – начала Селеста.

Она слишком устала и перенервничала после того, что увидела, какие уж тут гости… Однако в коридоре она заметила высокого офицера в американской форме и фуражке, щегольски сдвинутой набок.

– Здравствуй, мама.

– Родди… Ох, Родди! – Селеста упала ему на грудь, вся усталость мгновенно улетучилась. Ее сыночек наконец-то приехал домой. Спасибо, спасибо Всевышнему!

– В последний раз, когда я тебя видела, ты еще носил короткие штанишки, – расхохоталась Элла. – А теперь вон какой стал, стопроцентный американец. Надо же, больше двадцати лет прошло.

– Помнится, ты была занозой с жидкими косичками, – парировал Родди, разглядывая Эллу. – А кто же эта маленькая красавица?

– Это Клэр. Детка, поздоровайся с дядей Родди, – ласково сказала Элла дочери.

Но малышка обвила ручонками шею матери и спрятала личико у нее на плече.

– Она просто стесняется. Ничего, скоро привыкнет. Глазам своим не верю! Каким ветром тебя сюда занесло?

– Благодари «дядюшку Сэма». Первым классом через всю Атлантику. Наш пароход только и чертил зигзаги, уворачиваясь от немецких подлодок. Ну и путешествие, скажу я вам! Половина ребят провели его, перегнувшись через перила. Конечно, не круиз на кунардовском лайнере, зато до Ливерпуля мы добрались без единой царапины. Господи, на город больно смотреть. Разрушенный, но непокоренный, как и большая часть Британии, насколько я могу судить. В общем, я пустил в ход кое-какие связи и выхлопотал отпуск, чтобы встретиться с родными. Я не мог не повидать маму.

– Честное слово, на улице я бы прошла мимо, не узнав тебя. Ты и вправду настоящий американец. Нет, нет, в этом ничего плохого, – поспешно добавила Элла, – просто некоторые американские солдаты, расквартированные в Личфилде, скажем так, сорят деньгами. Ребятишкам – сладости, девушкам – нейлоновые чулки… на определенных условиях, если ты понимаешь, о чем я, – подмигнула она.

– Не волнуйся, конфеты для ребенка у меня есть.

Родди протянул Клэр шоколадку. Девочку не нужно было уговаривать: стеснительность прошла как по волшебству, и малышка моментально схватила угощение.

Чуть позже Элла и Родди отправились на прогулку с Клэр. Они шли по Маркет-стрит, толкая перед собой складную детскую коляску.

– Никогда не видела Селесту счастливее, чем в тот момент, когда она вошла в дом и увидела тебя, – призналась Элла. – Ты – самое дорогое, что у нее есть, она очень за тебя волнуется.

– Понимаю. Сегодня я здесь, а где буду завтра – не знаю. – Родди удивленно покрутил головой по сторонам. – Тут почти ничего не изменилось, только стало гораздо меньше.

– Что могло измениться? Кругом война, все изо дня в день делают одно и то же. Как ни странно, жизнь продолжается.

– А что думает твой муженек? Вы времени даром не теряли, – улыбнулся Родди, кивнув на коляску.

– Почему бы и нет? Дети – наше будущее, точнее, надежда на лучшее будущее. Твои, наверное, тоже бегают по улицам Акрона?

Родди посмотрел на Эллу и смущенно хихикнул.

– Если и так, мне о них ничего не известно. Между прочим, ты тоже не такая, как прежде.

– Хотелось бы верить. Я теперь мама. – Они брели в направлении Соборного двора. – Мы приходили сюда послушать, как ты поешь. Помнишь?

– Еще бы. Кажется, это было сто лет назад. Начитавшись наших газет, я ожидал увидеть всю страну в руинах. У вас, к счастью, ничего не пострадало.

– Не обманывайся, до конца войны потери понесут все. Во всяком случае, сейчас мы хоть что-то делаем в Европе, даем врагу сдачи… Послушай, хватит про войну. Лучше скажи, как долго нам придется выносить твои скверные шутки?

Элла и Родди остановились у знакомого фасада собора.

– Отбываю уже завтра. Куда – не знаю. Само собой, вся информация под большим секретом.

– Так скоро? – Огорченная Элла направилась к западному порталу. – Не хочешь зайти, как в старые времена?

– Отчего же, давай зайдем. Кто знает, когда я сюда еще вернусь? Обведу собор прощальным взглядом. Помнишь, дедушка Форестер носил в кармане сутаны карамельки? Если ты капризничала, он всегда давал тебе мятный леденец.

– Мне больше нравились его лакричные пастилки, такие маленькие кругляши, которые ты рассасывал, чтобы лучше петь. Добрый был старик и очень тепло относился к моей матери.

– Мама сообщила мне о кончине Мэй. Я собирался написать тебе, но не нашел подходящих слов.

– Селеста правильно поступила. Я очень тоскую по маме, особенно здесь, – прибавила Элла, проходя между скамьями.

– Мне тоже не хватает мамы, – откликнулся Родди, шагая позади.

– Я счастлива, что у меня есть Клэр, и Энтони, и Форестеры, – продолжала Элла. – Твоя мама – прелесть. – Она резко развернулась и в упор посмотрела на Родди. – Почему ты сбежал?

Вопрос, висевший в воздухе много лет, наконец прозвучал.

– Я не сбегал. Я вообще не собирался ехать с отцом, так получилось. Тогда я был еще слишком мал и не сообразил, что он сделал, а потом было уже поздно.

– Ты ведь мог вернуться с Селестой. Мы по тебе скучали.

– Знаю. Еще раз повторюсь: я был ребенком и мало что понимал, а позже… Не все было так просто. Оставалась еще бабушка. Ей тяжело приходилось, и все из-за пьянства отца. Я так долго прожил в Штатах, что возвращаться уже не имело смысла. Ну а теперь там меня держит бизнес.

– Я слыхала, ты процветаешь? Что-то не могу представить тебя водителем грузовика.

– Оставь свой английский снобизм, – засмеялся Родди. – Я как-никак офицер армии Соединенных Штатов, – он постучал по лацкану, – так что веди себя прилично.

В молчании они обошли собор, словно обычные туристы, слушая гулкое эхо шагов по каменным плитам. Все ценное заколотили досками или вывезли; внутри было пусто и холодно. Элле захотелось поскорее выйти обратно на солнышко.

– Пора домой. Боюсь, нас уже ждет вултонский пирог[30] миссис Аллен. Считай, что я тебя предупредила, – улыбнулась Элла.

– Ничего не упустила? – поинтересовался Родди.

Элла озадаченно посмотрела на него.

– Ты о чем?

Он показал на узкий проход, ведущий на Бикон-стрит.

– Если не ошибаюсь, мы должны пройти полным маршрутом, а значит, заглянуть в Музейный сад и поздороваться со старым морским волком.

– Капитан Смит! Я думала, ты про него давно забыл.

– Что ты, как можно! Если бы не он, мы с тобой тут бы сейчас не стояли, – произнес Родди.

Ну вот, они словно бы и не расставались. «Старший брат» вновь рядом с ней, такой же, как всегда.

– А знаешь, я ведь познакомилась с родной дочерью капитана. Ты не поверишь!

Родди толкал коляску, а Элла увлеченно рассказывала свою историю, не подозревая, что он смотрит на нее новыми глазами. Появись девушка с ее внешностью на авиабазе, все просто остолбенели бы от восхищения. Может, если бы он остался в Англии… Что ж, она замужем и для него недосягаема. Ну и поделом ему: слишком долго откладывал приезд.

Где-то рядом разорвался снаряд.

– На землю, падре! – выкрикнул голос из стрелкового окопа.

Фрэнк прыгнул, машинально прикрывая голову, и, распластавшись лицом в грязи, принялся читать молитву. Он знал, что в сражениях фортуна не жалует духовников. Фрэнк был весь перепачкан кровью и дико устал. Высадка в Анцио прошла легче, чем они предполагали, но теперь, после немецкой контратаки, они застряли на прибрежном плацдарме, пытаясь преодолеть хорошо укрепленную линию обороны.

Кажется, что бои в Северной Африке закончились очень давно. Как много товарищей Фрэнка погибло от ударов бомб, разорвавшихся мин, артиллерийских обстрелов, сколькие из них не выдержали военных тягот… Видимо, быстрого перехода из Неаполя в Рим не получится, наступление будет тяжелым.

Командир часто шутил, что Фрэнк воюет с той же страстью, с какой монах читает молитвы, однако это было не совсем верно. Перебегая из одного грязного окопа в другой, сгибаясь пополам, чтобы избежать снайперских пуль, он почти ничего не чувствовал, действовал механически. В последнее время он стал носить на рукаве повязку Красного Креста, и это уже не раз помогало ему, когда он вытаскивал раненых, оставшихся на поле боя, или соборовал умирающих. Не все солдаты неприятеля отличались бессердечием: некоторые немецкие пехотинцы отдавали дань уважения противнику и временно прекращали огонь. Некоторые, но не все.

Сейчас, после недавней бомбежки, Фрэнк должен отыскать на поле боя убитых и раненых с обеих сторон и на себе вытащить тех, кто еще жив. Это самое меньшее, что он может сделать. Они его семья, братья по оружию, они нуждаются в нем, и все же… На сколько еще хватит у него сил, а главное, мужества?

Пушки «Анцио Энни»[31] бухали все ближе, молитвы Фрэнка, скорчившегося в грязи, становились все жарче.

– Вымоли нам спасение, святой отец! – крикнул кто-то.

Это его жизнь – бок о бок с солдатами, пробивающими путь на север. С тех пор как они высадились на итальянской земле, их одежда и раскисшие ботинки никогда не просыхают, они спят на голой земле, из еды – только сухой паек «С». Неужели кто-то может спать под крышей, накрывшись одеялом, когда люди торчат по пояс в воде и грязи, а пушечная пальба им вместо колыбельной?

Чуть позже Фрэнк проведет ежедневный ритуал: снимет с погибших армейские жетоны и постарается установить их личности, даже если опознавать практически не по чему. В ноздри постоянно бьет тошнотворно-сладкий запах смерти. Самое тяжелое – сидеть рядом с трупами и ожидать, пока выкопают яму для захоронения. Иногда мертвых так много, что они сложены штабелями, точно дрова. Останки бережно укладывают в могилу, отдельные конечности – рядом с телами, лишенными рук и ног. Каждая заупокойная служба дается Фрэнку труднее предыдущей. Десятки молодых парней, которых он знал, в мгновение ока отправляются на тот свет, сраженные осколком снаряда или пулей снайпера. Это не война, а бойня…

Порой идентифицировать погибшего можно лишь по отпечатку пальца. Всякий раз, когда Фрэнк обводит взглядом длинный ряд тел, узнавая знакомые лица, часть его души умирает вместе с ними. Как можно произносить благословения, видя столько оборванных молодых жизней? И тем не менее это его работа. После того как трупы накроют холстиной и забросают землей, Фрэнку предстоит написать гору похоронных писем. Иногда он так устает, что перо застывает в пальцах, и он часами смотрит в пространство, моля Бога ниспослать ему сил в тысячный раз исполнить свой скорбный долг.

Англо-американские войска вгрызаются в землю под шквальным артиллерийским огнем с Албанских гор. Пробиться вперед практически невозможно. Устранить вражеские орудия, расположенные в выгодной позиции, способна только авиация. Противник контролирует каждое движение на прибрежной территории, блокируя атаки.

Если Фрэнку удается заснуть, ему снятся кошмары: совсем юный парнишка на последних секундах жизни цепляется за английский флаг. «Не дайте мне умереть, падре, я не хочу умирать…» Фрэнк мог лишь держать несчастного за руку, пока остекленевший взгляд паренька не устремился в блаженную пустоту. Еще ему снится немец, который прижимает к губам фото своего сына и плачет. «Святой отец, помогите мне, я хочу исповедаться». Фрэнк помолился над ним, отпустил грехи, как любому из своих солдат. Кто знает, добровольно или по принуждению этот человек пошел в армию, и насколько претили ему война, боль и кровь?

Есть и такие, кто при виде священника плюются и чертыхаются. «Пошел вон! Ступай куда-нибудь в другое место, обойдемся без тебя!» Хотя большинство солдат испытывают облегчение, когда Фрэнк приходит к ним, точно пес, учуявший запах людей. Он приносит письма, передает весточки, слушает жалобы или просто сидит вместе с ними, дымя сигаретой.

Военные священники тоже гибнут, и это все больше заметно. Ряды капелланов редеют, замен почти не присылают. Особенно не хватает католических священников. Тем, кто еще жив, кажется, будто они делают недостаточно, ведь они не могут прийти ко всем, кому нужна помощь. На каждую секунду активных военных действий приходится час затишья, когда капеллан молитвой поднимает боевой дух солдат, вселяет в них надежду.

Фрэнк надеется, что со следующей атакой они прорвутся на север. Он жаждет увидеть Святой Престол, услышать итальянскую речь, радостные возгласы освобожденных. В ушах у него стоит родной язык отца. Впереди несколько драгоценных дней отпуска на восстановление сил и бюрократические формальности, которые положено уладить священнику. Но кто будет молиться за солдат в его отсутствие, кто займет его место? Нет, сейчас нельзя позволить себе роскоши наслаждаться уединением и душевным покоем в каком-нибудь монастыре. Фрэнк будет отдыхать ровно столько, сколько и солдаты, ни часом больше. Он не сможет смотреть в глаза этим изможденным людям, если вернется сытым и выспавшимся, в чистой форме.

Как-то там Пол, знакомый священник ордена иезуитов? Они познакомились во время подготовки, а сейчас Пол – в авангарде наступающих частей. Фрэнк завидует жесткой военной дисциплине иезуитов. Они всегда на передовой и представляют здесь самую большую когорту католических священников, близких к мирянам и все же отделенных от них духовным призванием. Фрэнк воочию убедился в их храбрости и жертвенности, хотя они такие же люди, как и все. Как и все, они могут ошибаться, испытывать различные страхи, гадать, кто из них доживет до следующей мессы и сколько солдат вернется домой с войны. Страх – великий уравнитель.

Ныряя в окоп, Фрэнк со стыдом обнаруживает, что его рука сжимает на дне кармана крохотный башмачок – scarpetta d’Angelo. Поначалу пинетка пахла домом и маминым душистым мылом. Теперь она перепачкана пылью и грязью от пальцев, но пока никуда не делась. Как и он. Он тоже пока жив.

Солдаты считают, что он заговоренный. «Держитесь поближе к отцу Фрэнку, с ним не пропадете», – со смехом говаривают они новичкам.

В нем видят мудрого родителя, хотя он совсем не намного старше большинства из них. Святой крест в петлице отделяет Фрэнка от остальных, но не настолько, чтобы в его присутствии нельзя было шутить и дурачиться. На войне есть время и для личных моментов – кто-то делится плохими новостями, кто-то жалуется на зуд в паху, а после осмотра венеролога признается в грехе, – всякое бывает. Отец Фрэнк присматривает за своими чадами, которые готовятся оборонять траншею. Он знает, что матери в муках производили их на свет и воспитывали с любовью и заботой.

Пусть все сложится удачно. Когда война закончится, он сделает все от него зависящее, чтобы молодым парням никогда не пришлось платить столь высокую цену, как этим ребятам на плацдарме в Анцио. Передовая линия фронта полностью изменила мировоззрение Фрэнка, привела к открытию, что человеку, не рожденному католиком, вовсе не обязательно заранее уготован ад. Храбрецы есть среди приверженцев всех конфессий и даже среди атеистов, и эти люди тоже на верном пути. Жизнь нельзя делить на черное и белое. Фрэнк все чаще задумывается о том, что уже не сможет вернуться к прежним строгим догматам – если, конечно, выживет.

– «Анцио Энни» опять дает нам прикурить, падре!

Грохот взрыва и крики о помощи заглушили голос, прозвучавший совсем рядом. Пора вылезать из траншеи на поиски раненых и убитых. Фрэнк взялся за дело, стараясь унять дрожь в руке, которой осенял себя крестом. «In mano tuo, Domine»[32], – бормотал он, ползя на животе в направлении стонов. Как далеко… Отец Фрэнк не выносит криков несчастных, которым даже некому вколоть обезболивающее, поэтому он всегда старается не допустить, чтобы солдат в одиночестве умирал на дне воронки от взрыва.

Над головой свистели пули, однако Фрэнк упрямо полз дальше. Солдаты называют его ищейкой за безошибочное умение отыскать раненого. Вряд ли это так. Скорее, им руководят безумный страх и целеустремленность. Именно эти чувства заставляли его сейчас двигаться вперед, на слабеющий голос. Фрэнк увидел двух скорчившихся на земле солдат: один, убитый выстрелом в голову, удивленно смотрел в небо, второй трясся в болевом шоке, обхватив руками живот.

Времени не было. Фрэнк не мешкая прижал к ране ватно-марлевый тампон и сделал укол морфия стонущему бойцу, затем закрыл глаза его мертвому товарищу и успел прочитать короткую молитву. «Нет, святой отец, он был евреем», – еле слышно выдавил раненый. Фрэнк начал читать над убитым «Шма Исраэль» и внезапно почувствовал, что над ним нависла тень. Подняв глаза, он увидел дуло винтовки и серо-зеленые штаны вражеского солдата, наблюдающего за ним сверху. А потом он услышал слова, от которых внутри все похолодело:

«Для тебя, святой отец, война закончилась».

Капитан Родерик Паркс смотрел на Гору Смерти. Пальцы примерзли к биноклю, глаза полузакрыты от усталости – сказывается бессонная ночь под бомбежками. Уже два месяца они торчат здесь, под шквалом огня из крепости, расположенной в Апеннинах. Для некоторых батальонов это место стало кровавой адской бездной – выжили единицы. Сколько обстрелов предстоит еще выдержать, прежде чем они возьмут городок Санта-Мария-Инфанте вместе с соседними холмами и продвинутся на север?

Теперь рев авиамоторов вызывает слабую радость: удары бомбардировщиков ровняют с землей древнюю крепость, превращают здания в пыль. Другого способа нет.

Родди очень ждет известий о прорыве в Анцио, однако и там все без перемен, и Рим до сих пор не взят. Атака захлебнулась, войска застряли в богом забытой дыре, пытаясь хоть как-то укрыться от вражеского огня.

Почему он пошел на войну? Мог ведь преспокойно остаться дома, в безопасности. Ради этого самого момента, шанса посмотреть в лицо смерти, необходимости вести людей на гибель? Ради того, чтобы жить, как дикие звери, в холоде, грязи и паразитах? Итальянская кампания – это забытый фронт, на котором остановилось время. Слякоть, мулы и горы. Унылое Рождество они встретили, забившись в разбомбленную церквушку. Кто-то даже заиграл на губной гармошке «Святую ночь». Родди накрыла волна неизбывной печали и тоски по дому. Когда солдаты поникли головами, внимая одинокой губной гармошке, по щекам Родди потекли слезы.

Гора взирает на них, точно глаз циклопа. Зоркий глаз снайпера ловит каждое движение; стоит выдать себя, и тут же грянет выстрел. Во время воздушной атаки при каждой вспышке оранжевого пламени солдаты не испытывают никаких чувств, кроме облегчения – их еще не убили. Во всем виновата война, она лишает человека человечности и сострадания. Монастыри, церкви, замки, чудесные деревушки на склонах холмов – все, что создано во славу Господа, – гибнет в огне. Все это должно быть уничтожено, если они хотят наконец отбросить врага за Альпы.

Когда пыль, дым и туман рассеялись, Родди увидел, что цель достигнута, а значит, нужно воспользоваться шансом и двигаться, двигаться, отбивать однажды отданную территорию. Но среди груды камней, в которую превратилась разрушенная деревня, могут оставаться союзники, готовые объединить усилия и отвоевать больше земли. Будет замечательно, если их части соединятся и выступят вместе.

– Вперед, – махнул рукой командир. – Туда!

Выстроившись неровной цепочкой, они направили мулов по крутой и неровной тропе, уверенные в радушном приеме со стороны союзников.

Первым выстрелом был сражен полковник, крикнувший: «Прекратите огонь, черт подери! Мы – американцы!» Пули запели свою смертельную песню над головами солдат, поспешно рухнувших на землю. Они в ловушке: со всех сторон окружены численно превосходящим противником. На лбу Родди выступил холодный пот, ладони увлажнились от страха. Вот он – бессмысленный конец где-то среди гор, в чужой стране с незнакомым языком.

Это засада, настоящее кровавое месиво. Теперь их всех перебьют, и ничего поделать нельзя, остается только молиться.

Приближалось еще одно военное Рождество – время, когда снова нужно штопать, латать, чинить и перекраивать. Находить силы для душевного подъема было все труднее, и этот год не стал бы исключением, если бы не Клэр. Чистая детская радость помогла поднять настроение. Декабрь – месяц праздников: сперва день рождения Клэр, а следом Рождество. Девчушка пока мало что понимала, однако ради нее из сундука на свет божий извлекли елочные украшения, пусть даже старые и облезлые: бумажные цепи, колокольчики, елочные шары и прочие безделушки. К празднику припасли немного сухофруктов, сахара и драгоценной лимонной корочки – вышел вполне сносный фруктовый кекс.

Элла молилась только о хорошей погоде, которая позволила бы Энтони на несколько дней вырваться домой. Теперь он приезжал в отпуск реже и реже. Энтони перевели в береговое командование, в 144-ю эскадрилью, которая базировалась на самом севере Шотландии. Он лишь упоминал, что служит в противолодочной авиации – защищает корабли союзных войск, идущие со стороны Шотландии. Его последнее письмо не внушало оптимизма.

Родная моя,

не расстраивайся, если я не успею домой вовремя. Ты же знаешь, как сейчас обстоят дела. Только сбросишь ботинки, как уже опять пора на службу. Я очень постараюсь приехать.

Прости за прошлый раз. Что я мог поделать? Парням так хотелось сменить обстановку и посмотреть на мою жену! Я знал, ты не будешь против, если они проведут несколько дней у нас. Конечно, следовало предупредить тебя. Они действительно вели себя шумно, разбудили Клэр и испортили нам ночь. Твоя обида вполне понятна: нам и вправду почти не удалось побыть наедине. В следующий раз обещаю не проявлять такого легкомыслия, но ведь мой экипаж – это тоже своего рода семья, я просто не могу бросить ребят, зная, что им совершенно некуда податься. Иногда я забываю, что у меня есть настоящая семья, которой нужно уделить время в отпуске. Каюсь, я сто лет не был у родителей, хотя, насколько мне известно, они собираются навестить вас на Рождество. Мы все соберемся под одной крышей, и это будет чудесно.

Здесь сущий ад, постоянный ветер и дождь. Эта пора в Шотландии самая унылая, да еще чертовски холодно, но наша работа по патрулированию и разведке очень важна. Не могу сказать, где именно мы находимся, сама приблизительно догадываешься. Мне не хватает тебя, особенно вечерами и ночами. Особых развлечений тут нет, только книги, выпивка и девушки из Женской вспомогательной службы (успокойся, ни одна из них и в подметки тебе не годится). Считаю недели до того дня, когда поезд повезет меня на юг. Надеюсь, мы не застрянем здесь из-за снега.

Ходят слухи, что меня переведут на землю. Предполагаю, что это связано с предстоящим третьим этапом боевых действий, ведь чтобы молодые летчики успешно провели первые вылеты, нужно их обучать. Без долгих тренировок не получится торпедировать подлодку в кромешной тьме. Когда видишь этих парнишек, совсем еще зеленых юнцов, присланных к нам прямо из летной школы, хочется их защитить. Они так рвутся в бой и так быстро гибнут, если не подготовить их как следует… Я мог бы отчасти заниматься этим и тут, в учебке, но посмотрим, что будет в новом году.

Кстати, я слыхал, что Саймон Рассел-Кук тоже где-то здесь. Как тесен мир, да? Пожалуйста, отправь его матери поздравительную открытку. Никогда не забуду наш восхитительный медовый месяц, который мы провели в том коттедже.

Доброй ночи, милая. Бог даст, скоро увидимся. Передавай привет всем Форестерам. Слышно ли что-нибудь от Родди? Думаю, и американцам, и британцам в Италии приходится одинаково туго. Поцелуй Клэр от «папочки в небесах». Потерпи, осталось недолго.

Навек твой,

Энтони

Отпуск пролетал мгновенно. Энтони спрыгивал с поезда, мчался в Ред-хаус, отмокал в ванне, выпивал виски с Селвином, шел гулять с Эллой, а потом сразу ложился спать. Иногда он так уставал, что мог проспать большую часть отпуска. Он рассеянно играл с Клэр, однако Элла видела, что мысли его по-прежнему в небе. За последний год Энтони постарел: морщины на лбу превратились в глубокие борозды, в любую минуту он мог задремать.

Элла стыдилась собственной злости и ревности.

– Ты день и ночь со своим экипажем, мы тебя практически не видим. Так нечестно, ты женился на мне, а не на них! – заорала она как-то ночью.

Подавить ревность было трудно. Элла хотела быть рядом с мужем каждую секунду, только эта мысль и помогала ей держаться. Тем не менее приходилось признать, что в некотором смысле экипаж и в самом деле стал для Энтони семьей.

Он остался жив после двух крупных военных операций. Элла была рада предстоящему переводу на наземную службу, однако всерьез опасалась, что Энтони откажется от этой возможности, чтобы участвовать в третьей.

– Никто еще не выживал после трех операций! – кричала она в трубку всего неделю назад.

– Для всякого правила есть исключение, – ответил Энтони. – Я – везунчик.

Ей даже подумать страшно, что каждую ночь муж рискует жизнью, барражируя над темным морем, высматривает цели, делает фотографии, уворачивается от огня зениток или пробивается сквозь плотный туман при нулевой видимости, когда топливо на исходе и вся надежда только на огни посадочной полосы.

– Это моя работа, – убеждал ее Энтони. – Я мечтал этим заниматься еще с тех пор, когда дядя Джордж посадил свой биплан на нашем поле, а потом посадил меня в кабину и сделал круг над землей. На летних каникулах я ходил смотреть «Летающий цирк Кобхэма». Я учился летать на 504-м «Авро». Мальчишкой я проезжал на велосипеде несколько миль, только чтобы постоять за забором авиабазы и поглядеть, как взлетают и садятся самолеты. Понимаешь, любовь к небу у меня в крови.

Однако Элла терзалась страхом. Если Энтони долго не звонил и не писал, она не находила себе места – не ела, не пила, не могла сосредоточиться, пока не звучал долгожданный звонок.

Сейчас, правда, у нее много забот: подготовиться к урокам в школе, запастись продуктами к Рождеству, украсить дом, раздобыть подарки для Клэр, которые нужно положить в чулок. На ферме уже заказан каплун. Элла обожает, когда в доме много гостей. У них квартирует молоденькая учительница, но на праздники она поедет навестить семью и как раз освободит комнату для родителей Энтони.

Поход по магазинам – тоже хлопотное занятие, особенно с маленьким ребенком. Клэр опять раскапризничалась: оказавшись возле кондитерской, начала дергать мать за руку. В бакалее, как и в мясной лавке за углом, пришлось отстоять длинную очередь. Автобус пришел с задержкой, и Элла держала Клэр на коленях всю дорогу до Стритэя.

Торопливо шагая к дому, она заметила у крыльца незнакомый автомобиль. Какой сюрприз, Энтони приехал без предупреждения! Наверное, одолжил у кого-то машину и талоны на горючее, чтобы добраться поскорее. Элла распахнула дверь и радостно воскликнула:

– Детка, наш папочка дома!

Селвин стоял у телефона.

– А, ты вернулась.

В его взгляде она уловила что-то такое, от чего у нее сразу подкосились ноги, а в висках застучало.

– Что случилось? Кто у нас? – Она отстегнула ремешки, удерживающие ребенка в коляске.

– Элла, это к тебе. Я проводил их в гостиную. Давай мне Клэр.

По тому, как Селвин на нее смотрел, как ласково произнес ее имя, Элла мгновенно все поняла. Нет, боже, нет! Только не это!

Открыв дверь в гостиную, она увидела мужчин в знакомой синей форме. При ее появлении они встали. «Ваш муж пропал без вести. Не надо терять надежды», – вот что ей сказали.

Экипаж Энтони выполнял обычный вылет из Вика для обнаружения кораблей противника. Самолет не вернулся на аэродром, но существует вероятность, что он совершил вынужденную посадку на территории, занятой врагом. Возможно, экипаж взяли в плен. Нельзя утверждать, что Энтони погиб, он лишь числится пропавшим. Хорошо хоть, офицеры сообщили ей об этом лично, смягчив удар, который нанесла бы телеграмма.

– Будем молиться, что он жив, – промолвил капеллан.

Ошеломленная Элла не понимала половины того, что ей говорили, и даже дышала с трудом.

Ты бы не хотел, чтобы я билась в истерике или впала в отчаяние. Ты бы хотел, чтобы я сохраняла присутствие духа ради нашей Клэр. Она еще слишком мала для таких вещей. Я постараюсь выдержать. Тысячи солдатских жен проходят через это.

Сегодняшний день – самый страшный в ее жизни, однако она держится со всем возможным спокойствием и хладнокровием, подает пример настоящей офицерской жены.

Трясущимися руками Элла разлила чай по чашкам, выполняя роль хозяйки, точно актриса на сцене. Делегация не задержалась надолго. Безусловно, они видели подобное сотни раз.

Только после их ухода Элла скорчилась от нестерпимой душевной боли. Все мысли застыли, ее словно парализовало. Этого не может быть, просто не может случиться с ней. С другими – да, но не с ней. Тут какая-то ошибка. С минуты на минуту зазвонит телефон, и голос Энтони произнесет в трубку: «Дорогая, со мной все в порядке. В штабе напутали. Пропал какой-то другой бедолага по фамилии Харкорт. Я скоро буду дома. Поцелуй за меня Клэр».

Селвин вошел в гостиную с бокалом бренди.

– Выпей. Я позвонил Селесте, она уже едет.

Сейчас все начнут суетиться вокруг нее, словно она больна, будут уговаривать Клэр «не приставать к мамочке»… Элле не нужна Селеста, никто не нужен, кроме Энтони. С ним ничего не может произойти. Слова, которые все боятся произнести – «убит в бою», то есть утонул в море, взорвался в небе, – всего лишь слова, они не связаны с реальностью. Это вообще не по-настоящему. Элла ляжет спать, а завтра проснется, и все окажется только дурным сном.

Наступило утро, а телефон молчал. Элла не дождалась звонка ни в тот день, ни назавтра. Она начала вести дневник. Если Энтони попал в плен, то позже ему захочется узнать обо всем, что он пропустил. Она будет обращаться к нему на страницах дневника, каждый вечер перед сном делиться мыслями. Она будет поддерживать связь с мужем, как если бы они разговаривали по телефону. Это поможет ей пережить Рождество. Она расскажет Энтони об их попытках отпраздновать пришествие света в мир, объятый мраком.

Разумеется, без тебя все иначе. Все изменилось. Руки не берутся за резец и уголь. Мы слепили снеговика, и Клэр назвала его «папочка в небесах». Она уже давно называет тебя так. Где ты – в небе или в море? Море очень холодное. Где же ты, мой любимый? Я должна знать, что ты в безопасности. Вне всяких сомнений, я бы знала, если бы ты покинул этот мир. Я должна верить, что с тобой все в порядке и однажды ты к нам вернешься, поэтому и веду этот разговор. Он заполняет огромную дыру в моем сердце. Не чувствовать, как твои руки обнимают меня, губы касаются моих губ, – невыносимо. Почему ты оставил нас одних? Почему снова и снова подвергал жизнь риску?

Прости. Мне не следует злиться на тебя, но я злюсь. Я пока не открываю то письмо, которое ты оставил. Слишком мало времени прошло, и потом, не надо терять надежды, правда? Может быть, ты бьешься вместе с норвежскими партизанами, или тебя подобрали добрые люди – например, рыбаки, которые вынуждены держать твое спасение в тайне. Я понимаю, почему от тебя нет весточек. Ты – сильный человек и ни за что не стал бы подвергать опасности других.

Том и Сибил приехали сразу, как только получили известие. Когда я сказала, что ты всего лишь пропал без вести, твои родители посмотрели на меня с жалостью. Теперь я знаю, что чувствовала моя мать, потеряв мужа и маленькую дочь, почему прикипела сердцем ко мне и не смогла отдать. Ради меня она заставляла себя жить дальше. Отчего мы не понимаем родительских чувств до тех пор, пока сами не обзаведемся детьми?

Клэр щебечет днями напролет, не вспоминая о папе. У меня щемит сердце при мысли, что она слишком мало времени провела с тобой и может больше тебя не увидеть. Мы целуем твою фотографию и желаем спокойной ночи «папочке в небесах». Пока достаточно и этого. Прошу тебя, любимый, возвращайся к нам, а если не можешь, дай знать, что ты в безопасности.

Я день и ночь молю Бога, чтобы моя уверенность в том, что ты жив, не оказалась ложной. Это было бы так жестоко – цепляться за ложную надежду. О, Энтони, где же ты?

Видя потухшие глаза и осунувшееся лицо Эллы, Селеста остро ощущала собственную беспомощность. Бедняжка Элла ни минуты не сидит на месте, крутится как белка в колесе – преподает в школе, участвует в общественных делах – в общем, берется за что угодно, лишь бы не размышлять о своей утрате. На ее губах играет нервная улыбка, сквозь которую не пробиться. Хейзел регулярно заходит проведать подругу, но, как правило, не застает Эллу дома. Новостей об Энтони нет; недели превращаются в месяцы, и шансов, что он жив, все меньше.

Хуже всего, что Элла не дает выхода горю. Мастерская заброшена, полки покрылись пылью, словно со смертью Энтони ее творческий дух угас. На свои незаконченные работы она даже не глядит, только готовится к урокам. Все остальное время Элла посвящает дочери, ни на секунду не выпускает ее из виду. Девочка сейчас в том возрасте, когда ею руководит упрямство, и бурно выражает возмущение, если не получает, чего хочет. Селеста даже опасается, что Элла испортит Клэр, слишком часто потакая ее прихотям. Конечно, это лишь определенный период развития, однако Селеста убеждена, что ребенку нужна дисциплина. Как дать совет, если у тебя его не просят? Есть старая поговорка: «Бабушка должна держать кошелек открытым, а рот – закрытым», но ведь Селеста даже не бабушка, а просто престарелая тетушка.

Однажды утром Клэр сидела за столом и капризничала, не желая есть яйцо всмятку и тосты.

– Не хочу, – повторяла она, мотая головкой.

– Солнышко, ты должна кушать, – уговаривала ее Элла, – иначе будет болеть животик.

– Если не съест завтрак, останется голодной. Пусть не ест, только больше ничего не давай ей до обеда, – вмешалась Селеста, надеясь, что слова прозвучали не слишком резко.

– К обеду у нее, бедняжки, живот подведет, – ответила Элла.

– Вот и хорошо, тогда и съест за милую душу. Подумай о всех тех детях, которые месяцами не видят куриных яиц. Ребенок должен уважительно относиться к еде, – продолжала Селеста.

– Она еще маленькая, – возразила Элла.

– Достаточно большая, не грех и приструнить, только на пользу.

Элла смерила Селесту холодным взглядом.

– Ты слишком старомодна. Клэр сама знает, что ей на пользу.

– Неужели? И кто же тогда из вас двоих главный? – Пора достучаться до нее, решила Селеста. – Есть вещи, которые ты обязана контролировать. Нечего баловать ребенка только потому… – Осмелится ли она произнести священное имя? – … только потому, что Энтони нет рядом.

Элла в упор посмотрела на нее.

– Что ты имеешь в виду?

– Жизнь продолжается, и пока Энтони нет, ты – единственный родитель Клэр. Я знаю, тебе хотелось бы делать все так, как бы он того пожелал.

– Тебе-то хорошо, твой Арчи никуда не делся, – огрызнулась Элла.

– Не забывай, я воспитывала Родди в одиночку, и это было отнюдь не легко. Я работала, чтобы прокормить нас обоих. Элла, пойми, у Клэр сейчас сложный период, но он очень скоро закончится. Моргнуть не успеешь, как она уже будет носить шелковые чулки, – попыталась смягчить серьезность Селеста.

– Не говори так! Она – все, что у меня есть.

Элла расплакалась.

– Ты прекрасно справляешься, только позволь нам помочь тебе. Чем чаще Клэр будет с другими взрослыми, тем больше у тебя останется времени на отдых и личные дела.

– Мне не нужно время, – всхлипывала Элла, – я лишь хочу знать, что с Энтони все в порядке.

– Знаю, дорогая, но если он не вернется… – Фраза повисла в воздухе.

– Не смей! Почему ты такая жестокая?

– Прошло почти пять месяцев. Нельзя отрицать возможность…

– И думать об этом не желаю! Я не смогу жить дальше.

– Сможешь. Должна – ради Клэр. Так же, как твоя мать жила ради тебя.

– Это другое, – ощетинилась Элла, отведя взгляд.

– То же самое. Это твой «Титаник». Как и тысячи других людей, ты должна признать утрату, а признав, жить дальше, потому что этого желал Энтони. Как ты вообще могла подумать о том, чтобы оставить его ребенка сиротой? Твой муж хотел, чтобы ты жила дальше, чтобы подхватила нить и вновь соткала что-то красивое. Это единственное, что мы можем после такой трагедии. Нужно жить, нужно делать маленькие шажочки – по одному в день. Грядет мощное наступление. Видела, сколько людей и техники перебрасывают на юг? Дороги забиты танками, грузовиками, колоннами солдат, которые направляются бог знает куда. Говорят, ждать осталось недолго. По милости Божьей, скоро это безумие закончится.

– Ты не веришь, что он жив, да? – Элла опустилась на стул и уронила лицо в руки.

– Будь он жив, до нас бы уже дошли известия. Судя по всему, дело плохо, но я могу ошибаться. Надеюсь, что я не права, – неуверенно произнесла Селеста.

Элла взяла тарелки и встала из-за стола, глядя, как Клэр с энтузиазмом жует тост.

Селеста посмотрела на девочку и улыбнулась.

– Видишь, малышка прекрасно соображает. Как только на нее перестали обращать внимание, она быстро расправилась с едой, причем сама.

Селеста и Элла еще гремели посудой, когда в парадную дверь позвонили.

Элла метнулась в прихожую, точно лань.

– Почта!

Она принесла телеграмму Селесте, которая разливала чай.

– Тебе.

– Что-то с Арчи? – Селеста схватила бумажный листок, дрожащими руками вскрыла его. Изумленно заморгала, пробежав глазами по строчкам, потом швырнула телеграмму на стол. – Родди. Пропал без вести в Италии. Возможно, убит.

Клэр хрустела тостом, озадаченно глядя на крепко обнявшихся женщин.

– Хочу еще тостов!

Со временем привыкаешь ко всему, размышлял Родди, выбираясь из вагона для перевозки скота, спотыкаясь и щурясь на ярком солнце. Еще один лагерь в итальянских горах. Может, здесь условия будут хоть немного лучше, чем в предыдущем. Пересыльный лагерь – они называли его «Киностудия» – находился где-то в окрестностях Рима. Надо же, как близко от Священного города…

Попав в засаду, они сдались в плен. За этим последовал долгий переход по каменистым горным тропинкам под охраной собак, разрывающихся от лая. Еще повезло, что их не расстреляли на месте – немецкий командир оказался аристократом и приверженцем старой прусской военной школы, имевшим некоторое уважение к Женевской конвенции[33]. Тем не менее у них отобрали все ценные вещи – часы, зажигалки, кольца – и грубо гнали вперед, а потом погрузили в скотовозки. Без воды и пищи они проехали много миль и наконец, полумертвые от истощения, прибыли на место. Старые обитатели лагеря взирали на пополнение с ленивым любопытством.

Им устроили что-то вроде переклички с сортировкой на британцев, американцев, французов и прочих. Так загонщики разделяют овец по разным коралям. Родди ни о чем не мог думать, кроме воды и куска хлеба.

Вскоре их опять затолкали в вагоны и переправили на север, в следующий лагерь, довольно маленький. Из него открывался чарующий вид на горы, который загораживали заборы из колючей проволоки и караульные с винтовками, недвусмысленно дававшие понять, что самые дерзкие далеко отсюда не уйдут. Насколько Родди понял, лагерь располагался неподалеку от уничтоженного города Ареццо, известного своими шедеврами живописи. Впрочем, Родди просто радовался возможности дышать свежим воздухом и старался примириться с мыслью, что он теперь военнопленный.

Находиться во власти врага, во всем от него зависеть, подчиняться приказам и самым нелепым прихотям было постоянным унижением. Ходили слухи, что некоторые смельчаки пытались бежать и были расстреляны. Крестьян, которые оказывали пленным помощь, ожидала та же судьба. Все понимали, что эта мрачная перспектива не изменится, пока наступающие войска союзников не отбросят врага на север, за пределы Италии. Легче сказать, чем сделать, вздыхал Родди.

Лица товарищей по несчастью говорили о том же: загорелые до черноты, худые, изможденные, обтянутые задубелой кожей. Как справиться с унынием? Сколько времени пройдет, прежде чем они двинутся дальше, в Австрию или Германию? Родди крутил головой по сторонам, выискивая однополчан или солдат, знакомых по высадкам или боевой подготовке, силился услышать акронский акцент, но никого не находил. Никого.

Хорошо, что на родине у него не осталось девушки, которая проливала бы по нему слезы. Конечно, Уилл и мать скоро обо всем узнают, и этого достаточно. Она наверняка напишет сыну, получив открытку Красного Креста, в которой он сообщает, что находится в плену, жив и здоров. Ему действительно повезло. А вот его командир, сраженный пулей, до сих пор лежит на склоне горы и уже никогда не покинет Италию. Родди отдал бы что угодно, лишь бы ехать сейчас по широкому шоссе между штатами за рулем огромной фуры, перекусывать в небольших кафе стейками и жареной картошкой и чувствовать себя королем дороги. Уилл и «Фрахт экспресс» – за тысячи миль отсюда.

Пленных кормили густой похлебкой с макаронами, к этому прибавляли паек из банок с эмблемой Красного Креста. Странно, как быстро еда заполняет все твои помыслы, когда ты голоден. А еще надо как-то убивать время. Бесконечно тянущиеся часы и скука – нынешние враги Родди.

Книги, которые присылали в лагерь, бережно передавали по рукам, однако это была учебная, религиозная, классическая литература, – в общем, не то чтение, какое предпочитает большинство. Тем не менее на безрыбье и рак рыба – приветствовалось все, что хоть как-то отвлекало от тоскливой действительности.

Родди определили в офицерский барак. Компания подобралась разная, каждому было что порассказать, но через неделю-другую эти истории навязли в зубах. Бежать собирались все, однако любой план побега упирался в незнание языка. В лучшем случае добежишь до конца дороги, а там тебя поймают. На самом деле, шансов на успех больше, если переодеться в немецкую форму, ведь многие офицеры, высокие голубоглазые блондины, вполне сошли бы за германских солдат, но и в этом случае риск велик: партизаны, скрывающиеся в горах, запросто могут перерезать горло «неприятелю» в каком-нибудь темном углу.

В лагере обучали самым разным предметам: шахматам, итальянскому, польскому языкам, ивриту, животноводству, пчеловодству, умению вязать морские узлы и запускать воздушного змея. Всякий, кто обладал знаниями в той или иной области, делился ими с остальными, лишь бы не броситься от отчаяния на колючую проволоку и не схлопотать пулю в затылок.

Родди ничего не мог предложить, кроме рассказов о поездках через всю страну, самых удобных местах остановок, производстве шин и истории резиновой промышленности в Акроне. Как ни странно, у него тоже находились слушатели. Для самых набожных проводили церковные службы, но в душе Родди они не вызывали отклика. После увиденного в сражениях он сильно сомневался, что война разразилась по воле какого-то вселенского божества. Выбраться бы как-нибудь из этой тюрьмы…

Он стал посещать уроки итальянского – вдруг да пригодится. Священник, который обучал желающих, был больше американцем, чем итальянцем, но уроки вел очень старательно.

Несмотря на свое предубеждение против религии, Родди испытывал симпатию к отцу Фрэнку. Невысокий, темноволосый, чуть младше его, спокойный и невозмутимый. Он спас двух бойцов, вытащив их с поля битвы. Даже немецкие солдаты прекращали огонь, когда священник соборовал умирающих. А недавно отец Фрэнк устроил музыкальный клуб при помощи старенького заводного граммофона и пластинок, присланных в лагерь. Музыка была в основном классическая, однако она поднимала настроение и пробуждала в памяти различные картины.

Сегодня падре поставил «Симфонию Нового Света» Дворжака, наполненную мотивами народной музыки и негритянских духовных гимнов. Слушая ее, Родди со светлой грустью вспоминал бескрайние просторы Огайо.

– Думаю, неплохо было бы организовать хор, – поделился мыслями отец Фрэнк. – Может быть, даже устроим концерт. Если удастся собрать десять-двадцать голосов, подготовим несколько номеров.

– Меня сразу вычеркивайте, – заявил парень, сидевший рядом. – Начисто лишен слуха.

Зачем он тогда слушает музыку? – удивился Родди.

– Не знаю нотной грамоты, – сказал другой офицер, вставая, чтобы уйти.

– А кто говорил про нотную грамоту? – засмеялся священник. – Просто будем петь все подряд по памяти, пока не пришлют какие-нибудь ноты. – Он повернулся к Родди. – Как насчет вас, капитан Паркс?

Уже почти в дверях, Родди в притворном ужасе поднял обе руки.

– В последний раз я пел на публике еще в коротких штанишках, – расхохотался он.

– Где же это было?

– В Личфилде.

– Это где, в Коннектикуте?

– Нет, в Личфилдском соборе, в Англии. До встречи, святой отец…

– Погодите, погодите. – Священник направился вслед за Родди. – Кажется, первый хорист у меня есть, да еще какой! Церковный певчий, ни больше ни меньше.

– Черт… то есть, прошу прощения, падре, я – пас. С трудом представляю, что получится, если я открою рот.

– Никто не представляет, в этом-то и штука. Не волнуйтесь, капитан, я не буду придираться. Послушаю вас, а потом мы поработаем над голосом.

Значит, уже «мы». Родди застонал.

– Зовите меня Родди, падре.

– Увидимся на закате, капитан Родди, тогда и начнем. Кто знает, что принесет завтрашний день? Может, среди нас обнаружится второй Карузо, – со смехом проговорил отец Фрэнк, радуясь, что нашел новобранца.

И как это его угораздило? Родди недовольно бурчал себе под нос, хотя знал, что придет на репетицию. А чем еще заниматься в этой дыре?

Отец Фрэнк закончил обход больных. В лагере имелось что-то типа лазарета – оборудован он был бедно, местный доктор, как мог, растягивал средства из аптечки первой помощи, а потом добился, чтобы пленным выдавали положенные лекарства из посылок Красного Креста. Врач и сам еле держался на ногах от переутомления.

– Иди покури, – предложил Фрэнк. – Я тебя подменю, если покажешь, за кем надо приглядеть.

Радуясь, что может принести пользу, он исповедал нескольких солдат и написал короткое письмо родственникам солдата, у которого был сильный жар.

С гигиеной в лагере дело обстояло скверно. Уборные – одно название, просто дырки в полу. Несмотря на все старания соблюдать чистоту, экскременты все равно заносились на подошвах в бараки. Доктор опасался самой страшной инфекции – брюшного тифа.

Стояла жара, повсюду кружили мухи. Бригады, работавшие в поле, возвращались еле живые от усталости, обгорелые на солнце, и все же тем, кто еще сохранял силы, труд давал возможность хоть как-то избыть владевшее ими отчаяние. Главным врагом по-прежнему оставалась скука. Никто не знал, что происходит за стенами лагеря. Прибывающих извне засыпали вопросами о наступлении, однако союзные войска продвигались на север слишком медленно, и надежд на освобождение было мало.

Фрэнка очень интересовала окружающая местность. Это ведь совсем рядом с деревней, откуда родом отец! Наверняка до фермы Бартолини рукой подать. Он пытался вспомнить адрес на конвертах, что приходили отцу от родственников в Тоскане. Вроде бы отец говорил, что их небольшой участок примыкает к горным склонам у знаменитого города Ангьяри, обнесенного стеной. Где-то здесь родился и великий Микеланджело. Быть так близко и в то же время так далеко… Жаль, что он не уделял больше внимания семейной истории.

После того как в сентябре 1943 года Италия капитулировала и политическая коалиция фашистской Германии прекратила существование, местных жителей, работавших в лагере по найму, почти не осталось. На некоторое время режим ослабел, однако вскоре пришли немцы и усилили охрану. Между итальянцами и пленными солдатами союзных войск установился нейтралитет. Среди местных был старый священник, который обратился к коменданту лагеря за разрешением пообщаться с Фрэнком. Узнав, что его фамилия Бартолини, священник пообещал передать весточку родственникам через тайную цепочку связных. Старик при этом сильно рисковал собственной жизнью.

А что толку? – вздыхал Фрэнк. Если союзники не освободят лагерь в ближайшее время, пленных увезут на север, и он никогда не познакомится с родней отца. Радует хотя бы то, что удалось набрать голоса для хора – правда, на некоторых пришлось немного поднажать, – и репетиции уже дают первые плоды. У капитана Родди, к его удивлению, обнаружился прекрасный бас; также Фрэнк подобрал теноров. Ему доставляет удовольствие работать с этой разношерстной компанией, готовить ее к выступлению, добиваясь банальной гармонии. Они поют «Неси меня, легкая колесница» и номера из мюзикла «Регтайм-бенд Александра». Пошловато, конечно, зато мелодии всем знакомы.

Фрэнк неплохо ладит с Родди Парксом. Они встретились на лекции о «Титанике», которую читал парень, чей дядя был очевидцем трагедии. Рассказчик сыпал и реальными фактами, и домыслами. Большинство слушателей давно забыли о катастрофе гигантского лайнера и слушали скучную лекцию вполуха, до тех пор пока со своего места не встал Родди. «Моя мать была на «Титанике», – сказал он и поведал, что в спасательной шлюпке она подружилась с женщиной, на руках у которой была маленькая дочурка, что в конце концов они все поселились в Англии и что в Вашингтоне он видел «непотопляемую Молли Браун». Солдаты принялись обсуждать несправедливое отношение экипажа к пассажирам третьего класса, которых лишили малейшего шанса выжить в катастрофе, тогда как пассажирам первого класса была оказана вся возможная помощь.

Фрэнк вставил и свою историю.

– Я тоже здесь из-за «Титаника». Первая жена моего отца, Мария, погибла в этой катастрофе. И она, и их новорожденная дочь, – прибавил он. – Впрочем, отец до сих пор убежден, что девочка выжила, потому что нашел вот это. – Фрэнк вытащил из кармана пинетку, грязную и мятую, и пустил ее по кругу. – Он говорит, раз башмачок пересек Атлантический океан, то и мне поможет от морской болезни. – Фрэнк умолк, потом рассмеялся. – Не помог. Меня тошнило всю дорогу. Надо бы выбросить эту безделицу, но у меня рука не поднимается, ведь ее носил какой-то малыш.

– Башмачки – сильные амулеты. Их прячут под крышей дома для защиты от всего дурного. Не спрашивайте меня, в чем их сила, они просто действуют, – сказал один из солдат.

Все заговорили о легендах и мифах, связанных с «Титаником», – о том, что на борту, по слухам, везли таинственную египетскую мумию, на которой было проклятье, а еще – сейф, набитый крадеными бриллиантами. Вспомнили и призраков белфастских клепальщиков – якобы несколько человек случайно оказались заперты в грузовом отсеке, а потом по ночам на пароходе слышали стук их молотков.

После лекции Фрэнк обнаружил, что опять шагает рядом с Родди.

– Какое совпадение – у нас обоих жизнь связана с «Титаником», – заметил он. – Моя мать – ирландка; ее сестра, тетя Лу, тоже утонула тогда. Мои родители встретились в церкви в одну из годовщин трагедии.

– А моя мать бросила все и увезла меня в Англию. Можно сказать, мы сбежали, – признался Родди. – Она говорила, что зрелище той катастрофы заставило ее прозреть и уйти от мужа. Знаю, католическая церковь запрещает разводы, но мой отец был тираном.

– Да, в теории церковь против разводов, но вряд ли я мирился бы с тем, что мой отец бьет мать. Мне хватило и того, что фотография первой жены и дочери отца висела на стене вместо иконы. Много лет я считал, что мы для него на втором месте. Можно ли быть дороже умершего ребенка?

– Вы потому и пошли в священники? – спросил Родди, удивленно подняв брови.

– Кто знает… Возможно. Я о другой стезе не думал. Моя сестра нашла отдушину в танцах и выступает на Бродвее, пока только в кордебалете. Джек, наоборот… Впрочем, это другая история. Между нами совершенно ничего общего. Кому-то из двоих пришлось стать «хорошим» братом. В последний раз, когда я слыхал про Джека, он был где-то на Тихом океане.

К своему собственному удивлению, в лагере Фрэнк делился с солдатами такими подробностями личной жизни, о которых никогда не рассказывал прихожанам. Родди Паркс – его соратник, человек, во многом похожий на него; как и Фрэнк, он оказался в трудной ситуации, однако в его глазах не угас блеск, он полон решимости выжить.

– Я должен выбраться отсюда, прежде чем нас перевезут на север. Хочу вернуться к своим. Я еще собираюсь повоевать. Если двину в сторону юга, надеюсь, удастся уйти, – сказал капитан как-то после репетиции.

– Сомневаюсь, – ответил Фрэнк. – Местные не спешат переходить на нашу сторону. Далеко ты не уйдешь – выглядишь слишком по-американски, хотя, если кто-то решится на побег, это поднимет общий моральный дух.

И все-таки не исключено, что Родди помогут спрятаться в безопасном месте, а Фрэнку – встретиться с родственниками, пусть всего на час или два. Покидать лагерь ему нельзя, да он и не оставит свой пост, но… быть так близко и в то же время так далеко… Когда солдат отправят на работу в поле, те сумеют ненадолго прикрыть его. Чтобы вывести Родди, потребуется подкуп и молитва, однако, если рассчитывать на помощь извне, это вполне возможно. Фрэнк обязательно попытается, но, чтобы не возбуждать напрасных надежд, будет молчать до самого последнего момента.

Этим ноябрьским утром ученики Эллы никак не могли сосредоточиться и совершенно не понимали ее объяснений. Все только и говорили о чудовищном взрыве, который потряс Центральные графства два дня назад. В домах вылетели стекла, люди в страхе предположили ракетную атаку. Кто-то говорил, что разбомбили арсенал, другие утверждали, что на воздух взлетел целый город. Личфилд содрогнулся, словно ощутив эхо землетрясения, однако в новостях ничего не сообщали.

Элла посмотрела в слуховое окно школьной студии, из которого лился поток света. Странно – она больше не чувствует себя уютно ни здесь, ни в своей мастерской, хотя раньше оба этих места служили ей и убежищем от всех проблем, и источником вдохновения. Мастерская в Ред-хаусе превратилась в пустой, холодный и темный сарай. Недоделанные работы резали глаз, но Элла просто не смотрела на них. Она больше не хотела тут задерживаться, ну а когда из-за ударной волны большая часть скульптур упала на пол и разбилась, это лишь укрепило ее чувства.

Вот чем она должна заниматься – учить студентов основам кладки и резьбы по камню. За это платят, и можно не отклоняться от программы: приемы обращения с инструментом, виды камня, копирование и создание простейших мотивов. Элла объясняла теорию, вела практические занятия, поправляла ошибки новичков, а сама глядела на часы, желая поскорее сбежать домой. Она считала дни до летних каникул, когда можно будет больше времени проводить с Клэр.

Прошло уже много месяцев с того дня, когда ей принесли весть об Энтони и вернули его личные вещи, аккуратно сложенные в коробку. Все они до сих пор хранили запах его сигарет: фотографии в серебряных рамках с отпечатками пальцев там, где он их брал; книги, носки, бритвенный набор. Что за жалкая коллекция предметов, характеризующих человеческую жизнь… Элла до сих пор не находит в себе сил прочесть два письма, которые оставил Энтони: одно – для нее, второе для Клэр.

Ей продолжают слать соболезнования – родители друзей Энтони, старые школьные учителя. Она старательно отвечает на каждое словами благодарности.

Тяжелее всего дался ответ на письмо Мел Рассел-Кук, дочери капитана Смита. Ее сын, Саймон, погиб в ходе воздушной операции – такого же вылета, на который отправился Энтони, – в марте. Его мать проявляла невероятное мужество и стоицизм, сознавая, что шансов спастись после падения в ледяное зимнее море у сына практически не было.

Нам остается только черпать силы в труде, не сидеть без дела. Я вожу карету «Скорой помощи» в Лондоне, копаюсь на грядках ради нашей победы и работаю в деревне. Уверена, моя дорогая, ты и сама знаешь, как справляться с болью от страшной потери.

Нет, она не справляется, вздыхала Элла. Она просто старается не думать, притворяется, что ничего не случилось, что это – дурной сон и муж с минуты на минуту вернется домой. Она нервно мерила комнату шагами, стараясь не раздражаться при виде слабых усилий, которые предпринимают другие. Работать, работать, работать – да, это единственный способ не сойти с ума. Хорошо хоть Родди жив, пусть и находится в лагере для военнопленных где-то в Италии. От него пришло только две открытки, но они все равно отправляют в Красный Крест посылки так часто, как могут.

Когда закончится проклятая война? Разве недостаточно все уже настрадались? Союзные войска высадились в Нормандии, в Италии, на юге Франции, однако жестокие бои продолжаются. Душу переполняли горечь, злость и отчаяние: жизнь утратила цвета, счастье взаимной любви оборвалось. Это несправедливо! Ее сердце никогда не оттает.

Арчи вернулся к Селесте из Портсмута. Селвин развлекался по-старому: пил. Хейзел считала дни до возвращения мужа с Дальнего Востока. Элла завидовала им всем черной завистью.

Случайно поймав свое отражение в стеклянной дверце буфета, она пришла в ужас. Ну и страшилище! Она вздохнула, понимая, что состарилась от горя. Под глазами залегли темные круги, на лбу – морщины. В буйной шевелюре, по привычке собранной в тугой узел, виднеются первые седые волосы. Какой смысл следить за собой? Прихорашиваться больше не для кого, а Клэр все равно, как она выглядит. Элла перестала навещать статую капитана Смита в Музейном саду. В конце концов, это лишь кусок бронзы. Глупо возлагать на монумент все свои надежды и чаяния, как делала мать.

Ох, мамочка, я знаю, какие муки ты переносила, потеряв Джо и Элен. Ты лишилась обоих, а у меня осталась дочь, но все равно мне невыносимо тяжко. Теперь я понимаю, почему ты так поступила.

Смерть – это смерть, тут ничего не изменишь. В отличие от Селесты, Элла не посещала собор. Она все еще была слишком зла, чтобы молиться. Нет, отражение в зеркале определенно ей не понравилось. Казалось, будто никто в мире, кроме нее, не испытывал ничего подобного. Она чувствовала себя испуганной маленькой девочкой, которая, столкнувшись с утратами, в отчаянии топает ножками и не знает, что делать дальше.

– Мисс, мисс, с вами все в порядке? – прервал ее раздумья чей-то голос.

Это оказался Джимми Броган, студент Бирмингемской художественной школы, невысокий, худенький ирландец со впалыми щеками. Элла забыла взглянуть на его работу. Он вырезал в камне кельтский крест, и для новичка произведение отличалось большой точностью и изяществом.

– Очень хорошо. Мне нравится отделка, – улыбнулась Элла. Ну, хоть кто-то прислушивается к ее словам.

– Как вы думаете, мне разрешат забрать крест домой? – робко спросил студент.

– Сомневаюсь, – строго проговорила Элла. – Если ты не платишь за обучение, то обязан оставлять школе свои работы, разве не так?

– Что вы, мисс, я сделал это для Пег, на могилку, – пробормотал Джимми, не поднимая глаз.

– Пег – твоя собака? – удивилась Элла.

– Нет-нет, мисс, Пег – моя сестрица. Во время светомаскировки ее переехал автобус. Она всего-то и пошла к молочнику. – Юноша еще ниже опустил голову, пряча слезы. – Я хотел отдать крест мамаше.

– Хорошо, хорошо, забирай. Я сама возмещу расходы. Как твоя мама? – спросила Элла, прекрасно понимая, что должна чувствовать несчастная женщина.

– Плохо, мисс. Как нас разбомбили, мы переехали к мамашиной сестре, а они не больно-то ладят. А папаша мой – в Восьмой армии, в Италии. Тяжко нам сейчас.

Элла с восхищением оглядела работу Джимми.

– Для таких ребят, как ты, всегда найдется возможность и дальше обучаться бесплатно, – сказала она, подозревая, что одаренный ученик может бросить школу.

– Нет, это не для меня, – замотал головой паренек. – Я устроился на работу в плавильню к моему дяде Пату. Ну а учиться буду на вечерних курсах. Рад, что вам понравилось, мисс.

– Твое произведение создано сердцем, Джимми. Хорошая работа всегда начинается вот здесь, – она приложила руку к груди, ощущая, как поднимается новая волна скорби. – Главное – не голова, а сердце. Помни об этом, и ты не ошибешься. Удачи.

Да как она смеет сетовать на судьбу, когда этот мальчик лишился крыши над головой, потерял сестру и не знает, вернется ли отец! Теперь его талант останется без огранки. А у нее есть и кров, и чудесная дочка, и заботливые друзья, а в придачу – работа и кое-какие способности. Нельзя допустить, чтобы Джимми зарыл свой дар в землю. Нужно ему помочь. Может быть, определить парня в ученики к личфилдским каменщикам, в компанию «Бриджман и сыновья»? А что, хорошая мысль.

Элла резко развернулась, ощутив за плечом неуловимое присутствие. Знакомый голос бодро произнес: Молодчина, детка! Я знал, что ты встанешь на верный путь, родная. Только не останавливайся, не давай таланту угаснуть. Она слышала Энтони так отчетливо! Его голос пробил все защитные барьеры, которые она возвела. Я всегда буду с тобой.

Боль узнавания нестерпимо жгла душу, однако деваться было некуда. Элла стояла посреди класса и смотрела поверх склоненных голов учеников – совсем еще юных парней и девушек, у которых впереди столько надежд. По счастью, в следующую минуту прозвенел звонок. Она велела ребятам убрать инструменты и поспешно выпроводила всех из класса, а потом рухнула за свой стол и разрыдалась, уронив лицо в ладони. Энтони никогда не вернется, но его частичка осталась у нее в сердце, и если она прислушается, то сможет услышать любимого.

Элла ехала домой в автобусе и смотрела в окно, ощущая странную легкость. Она думала о кельтском кресте, который Джимми вырезал с любовью и гордостью. В голове вновь зазвучал голос мужа: Ты можешь помочь этому мальчику! Энтони почувствовал ее горе и пришел утешить. Пока Элла жива, у нее есть возможность соприкасаться с ним душой.

После ужина она метнулась наверх и вытащила коробку с вещами Энтони, среди которых лежало и драгоценное письмо. Прежде чем вскрыть конверт, Элла прижала его к груди. Сквозь слезы она разглядела строчки:

Я надеялся, тебе не придется прочесть это письмо, но если ты сейчас его читаешь, значит, случилось худшее. Я ни о чем не жалею и тебя прошу о том же. Мне было даровано счастье встретить тебя и знать, что часть меня осталась с тобой вместе с Клэр. В детях наше бессмертие. Когда сочтешь, что Клэр достаточно подросла, прошу, отдай ей письмо, которое я написал для нее. Нам с тобой не было дано знать своих родителей, но наша дочь избежит этого.

Не горюй о моей смерти. Как гласит поговорка, лучше прожить один день львом… а мы, летчики, – воздушные львы. Кто-то должен остановить этого безумца из Германии.

Мне хотелось бы написать стихотворение или сонет, чтобы выразить, как сильно я тебя люблю. Жаль, не умею. Я думаю только о том, как мне повезло узнать тебя и твою любовь. Никто не отберет у меня воспоминания о чудесных днях, проведенных с тобой в лесном домике, о поездках верхом по холмам вокруг Торп-Кросс и прогулках вдоль канала, о том, как мы занимались любовью на нагретых солнцем камнях и как ты в белом платье шла по проходу в церкви. Когда пройдет время, не бойся расстаться со мной и найди другого мужчину, который будет о тебе заботиться. Я не хочу, чтобы ты была одна.

Выше голову.

Прощай, моя любимая.

В последующие недели Родди и отец Фрэнк взялись по утрам и вечерам обходить периметровое ограждение лагеря. Прогулка часто проходила в безмолвии – каждый просто старался избыть свое отчаяние. Первые шаги к сближению переросли в настоящую дружбу.

– Если ты намерен бежать, то должен быть в хорошей физической форме. Ходи, работай, укрепляй ноги, – прошептал Фрэнк на одной из прогулок. – Поговори с другими офицерами, вдруг кто-то захочет присоединиться.

– Лучше попытаться в одиночку.

– Тогда забудь о побеге. Ты не проведешь на свободе и двух минут.

– Идем со мной, – предложил Родди.

– Мое место здесь, хотя искушение улизнуть очень сильное. Сбежать бы хоть на несколько часов, чтобы встретиться с семьей Бартолини!

Родди нравилась откровенность Фрэнка. Он не похож на других священников, при нем можно и поворчать, и выругаться. Отец Фрэнк боролся за увеличение пайка, раздачу предметов первой необходимости, которые присылает Красный Крест, расширение арсенала медицинских средств. Комендант лагеря, благочестивый католик, позволял местному священнику навещать отца Фрэнка, приносить облатки и исповедовать его.

Почта в лагерь приходила нерегулярно. Однажды утром Родди нашел отца Фрэнка у изгороди – тот беспокойно расхаживал туда-сюда вдоль забора, не в силах вымолвить ни слова. Фрэнк протянул Родди письмо от матери, в котором она сообщала, что младший брат погиб в Тихом океане – его корабль уничтожила вражеская торпеда.

– Джек был «плохим», а я «хорошим», но папа больше любил «плохого» сына… Для него это тяжелый удар. Война забрала у отца двоих детей.

Несколько недель спустя пришло запоздалое известие о муже Эллы. Родди уже не ходил, а совершал пробежки по периметру ограждения.

– Зачем мы это делаем, зачем убиваем друг друга? – спросил он Фрэнка, пыхтевшего позади, и резко остановился.

– Наверное, потому, что мы животные, вышедшие из джунглей. Как и у животных, у нас есть инстинкт защиты своей территории. Охотиться, добывать пищу, сражаться – в крови человека. Мы забываем, что внутри мы все одинаковые – падшая раса.

– В самом деле? Сомневаюсь, – отозвался Родди. – Я видел и ужасные вещи, которые творили наши солдаты, и проявления доброты со стороны противника. Вытащи меня отсюда, иначе я взорвусь изнутри. – Отчаяние и безвыходность сводили его с ума.

– Ты говорил с комитетом?

– Они хотят устроить организованный побег. Когда лагерь охраняли итальянцы, было проще. Сейчас охрана заметно усилена.

– Я слыхал, тайный ход, ведущий под внешний периметр, до сих пор существует, а рабочие в поле под охраной не все время. В городе есть священник, он сказал, что если мы выберем правильное место в поле, то сможем выйти, только нужно подучить итальянский. Местные говорят на таком жутком диалекте, что язык сломать можно. Кроме того, нужно накачать мышцы на ногах, если потребуется шагать по двадцать миль в день, да еще в гору.

Родди похлопал себя по бедрам: мышцы пока вялые и слабые.

– Увеличу пробежку вдвое.

– Набей карманы камнями, а я попытаюсь выхлопотать для тебя доппаек.

– Почему ты стараешься ради меня? – полюбопытствовал Родди. – Я ведь даже не католик.

– Ладно, позже разберемся, – съязвил Фрэнк.

Этим он и привлекал Родди – никакой пустой болтовни, только честность. Открытый человек с большим сердцем.

– Я считаю, один хорошо организованный побег стоит двадцати неумелых попыток. Если минуешь вражеские линии обороны и пробьешься к союзникам, пришли нам открытку.

– А как же ты?

Фрэнки покачал головой.

– Надеюсь, удастся вырваться на день к родственникам отца. Главное, быть на месте до вечерней переклички. Пока могу заняться сбором припасов. Уверен, отцу Марио можно доверять.

– Итак, когда мы бежим? – Родди ощутил нарастающее возбуждение.

– Когда придет время. Наберись терпения и тренируйся. Побег – не прогулка по парку.

– Ты все уже продумал, да?

Фрэнк легонько щелкнул Родди по носу и улыбнулся.

– Пока только в общих чертах. Сперва нужно снабдить тебя едой, деньгами для подкупа, папиросами, и самое важное – привлечь на твою сторону удачу.

– Тогда вставай на колени, – засмеялся Родди.

– Вместе с тобой, брат. Два голоса звучат громче, чем один.

Отец Марио и Фрэнк чудом установили связь с сочувствующими местными жителями, которые по цепочке передали семье Бартолини весточку о тайных визитерах. План, и без того почти нереальный, оказался еще более безумным, когда Родди сообразил, что им придется как-то отделиться от партии солдат, отправленных на работу в поле. Он наденет сутану и притворится странствующим священником. То есть нужно сорвать офицерские знаки различия, смешаться с рядовыми солдатами и подкупить одного из охранников – самого жадного – папиросами и подарками, чтобы тот не поднимал шума.

Ночью накануне побега Родди отвел Фрэнка в сторону.

– Для тебя риск слишком велик, – зашептал он. – Иди на встречу с Бартолини днем позже.

Если беглеца обнаружат, священник попадет под подозрение. Однако Фрэнк и слышать ничего не хотел.

– Мой долг перед отцом – встретиться с его семьей, прежде чем нас отправят на север. Это лишь вопрос времени. Чем ближе подходят союзники, тем дальше нас будут увозить, чтобы мы не могли к ним присоединиться. Твой побег и моя тайная встреча с родственниками никак не связаны. Я вернусь вовремя, между нами никто не заподозрит связи. Я знаю, как незаметно проскользнуть обратно.

Утром в назначенный день Родди под каким-то предлогом прошмыгнул в другой барак, сорвал офицерские нашивки, попытался придать форме сходство с крестьянской одеждой и наполнил вещмешок консервами, папиросами – всем, что можно обменять.

Когда открыли ворота, Родди начала бить дрожь. Если его отсутствие обнаружат слишком рано, наказание понесут все лагерники. Стараясь сохранять невозмутимый вид, во время короткого перерыва в работе он направился к дальнему краю поля – якобы отдохнуть. Пока несколько солдат отвлекали охранника, Фрэнк первым метнулся в небольшую рощицу, рассчитывая, что там ждут партизаны.

Стояла адская жара, и солдаты были раздеты до пояса. Каждый старался соорудить хоть какое-то подобие головного убора, который защитил бы лицо и шею от палящих солнечных лучей. Охранники в форме отошли в тенек покурить. Двое пленных затеяли драку, чем привлекли к себе общее внимание. Родди воспользовался шансом и побежал к тому месту, где, как он надеялся, его тоже ждут.

Верные своему слову, старик и молодой священник затащили Родди в глубь зарослей, натянули на взмокшее тело сутану, выгоревшие волосы спрятали под беретом. Его подсадили в кузов старого грузовика и бесцеремонно закидали грудой мешков. Фрэнк уже лежал там, обливаясь потом. Грузовик долго громыхал по узкой и извилистой проселочной дороге, а затем подъехал к контрольно-пропускному пункту.

Очевидно, отца Марио в его круглых очках с толстыми линзами здесь хорошо знали: ему махнули рукой, разрешая проезд, а он ответил охране бурным приветствием.

– Бартолини приютят тебя на день-другой, не больше. Крестьяне боятся расправы. В каждой деревне найдутся сторонники фашистов с языками длиннее, чем Большой Каньон. Ты должен продвигаться на юг, к союзным войскам, и как можно быстрее – разумеется, только по ночам. Сутана тебе поможет… или наоборот. В этих краях народ очень разный.

Машина остановилась возле небольшого сельского дома с красной черепичной крышей, перед которым стояли надворные постройки из желтоватого камня. Дом уютно расположился на склоне холма, из него отлично просматривалась дорога. Заслышав шум двигателя, на порог вышли немолодые мужчина и женщина. Щурясь на солнце, они глядели, как Фрэнк и отец Марио спрыгнули на землю, а затем помогли выбраться Родди.

– Это отец Франческо Бартолини и его товарищ, капитан.

Морщинистые лица стариков повернулись в их сторону, а потом муж и жена обменялись рукопожатиями с отцом Марио и залопотали на итальянском. Родди и Фрэнк вежливо стояли в стороне.

Родди на секунду ослеп, оказавшись в темной комнате с очагом, большим отполированным столом и оштукатуренными стенами, на которых были развешаны выцветшие фотографии. Однако первым Родди бросилось в глаза кружево. Оно было повсюду: на каминной полке, на спинках старых кресел; кружева украшали скатерть и шторы. Несмотря на скромную обстановку и запах дыма, в комнате царила безупречная чистота. Гостей накормили густым супом с макаронами и овощами, а также твердым сыром, порезанным на тонкие ломтики, и восхитительными спелыми персиками, которые таяли во рту, словно мед.

Фрэнк, запинаясь, что-то говорил, старался разобрать речь хозяев, кивал, махал руками и указывал на фотографии. Родди заметил, что древняя старуха, сидевшая в углу, заплакала. Она качала головой, крестилась, а когда рассказ дошел до счастливого башмачка, который он вытащил из кармана, старая женщина едва не лишилась чувств.

– Сальваторе, взгляни, merletto d’Anghiari![34]

Было видно, что она страшно взволнована. Атмосфера в доме резко изменилась.

– Il bambino d’Angelo, Francesco![35]

Фрэнк тоже затряс головой и начал сбивчиво объяснять Родди, почему пожилая женщина пришла в такое возбуждение.

– Она говорит, мой отец привозил эту пинетку много лет назад. Теперь она уверена, что я его сын. Сначала они думали, что мы шпионы. Это один из орнаментов сестер Марчелли, местный узор. Она говорит, это чудо. Смотри, вон там ее инструменты для плетения кружев, скамеечка и валик. Я видел такие в Нью-Йорке. Это моя бабушка, мой двоюродный брат и его жена. Они не хотят называть имен, так, ради безопасности. Мне, наверное, все это снится. Что будет, когда я расскажу обо всем дома! – Фрэнк улыбнулся и пригубил крепкое свойское вино, сладкое, точно лакрица.

Время пролетело как один миг. Солнце село за горизонт, и Фрэнку пришла пора возвращаться. Отец Марио настойчиво просил его поторопиться.

– Ты должен вернуться в лагерь. Нельзя находиться на улице после наступления комендантского часа.

Фрэнку, однако, не хотелось расставаться с семьей – столько всего еще нужно спросить, столько рассказать.

Воссоединение растрогало Родди. Он, тайный гость этого дома, уже снял сутану, а ночь проведет на чердаке. В качестве благодарности он мог предложить лишь папиросы да несколько жестянок с консервами, присланных Красным Крестом. Все это он отдал хозяевам, старательно бормоча grazies – «спасибо» по-итальянски.

Опасаясь чужих глаз, Родди, светлокожий и белокурый, решил не высовываться на улицу. В этих местах любой секрет моментально станет известен всей деревне. Он крепко пожал руку Фрэнка.

– Когда и если я вернусь, обещаю известить твоих, что ты жив-здоров и что наконец встретился с родней отца.

Фрэнк уже стоял на пороге, когда двоюродный брат протянул ему пинетку.

– Пусть останется здесь, на память о моем визите. Этот башмачок объединяет нас, – сказал Фрэнк и вложил амулет обратно в ладонь кузена. – Считайте это желанием моего отца.

Этот простой жест так сильно тронул Родди, что он неожиданно опустился на одно колено.

– Благословите меня, святой отец. Божья помощь понадобится мне в пути, – прошептал он. – Когда все закончится, воспоминаний нам хватит на долгие годы. Не знаю, как и благодарить вас, друзья, за все, что вы для меня делаете, несмотря на риск… Фрэнк, переведи им мои слова.

Отец Фрэнк выполнил просьбу, а потом шепнул Родди на ухо:

– Просто выметайся отсюда завтра же утром и дуй к нашим.

Неподалеку от Ареццо грузовик проколол колесо. Фрэнк знал, что опаздывает на перекличку и их ждут неприятности. Комендант – хороший человек, однако он не потерпит обмана и уже наверняка обнаружил, что пропал не один, а двое пленных. Фрэнк вздохнул, понимая, что остаток пути придется проделать пешком. Старый священник не поспеет за ним, но он знает, где проделана дыра в заборе из колючей проволоки.

– Оставайтесь в машине с водителем. Можете сказать, что ездили соборовать умирающего, вам поверят. Я пойду в лагерь, попробую срезать дорогу через поля – здесь не больше одной-двух миль. Спасибо, что дали возможность повидаться с родными. Больше я вас такому риску не подвергну, вы и так сделали достаточно. Я никогда не забуду вашу доброту.

Отец Марио схватил Фрэнка за рукав.

– Прошу, не уходи. Ты тоже можешь сбежать, – уговаривал старик. – Капитан не продержится и трех дней без твоей помощи. Ты – один из нас, ты легко сойдешь за местного жителя, который вернулся из Америки. Конечно, акцент тебя выдаст, но мы сочиним какую-нибудь легенду. Останься, Франческо.

– Не могу. Я дал слово. Больные нуждаются в моем утешении, доктор тоже без меня не обойдется. – Фрэнк крепко пожал руку священника. – В лагерь я попаду поздно ночью. Пленный, который умоляет заточить его обратно в тюрьму, позабавит охранников, и я разжалоблю их рассказом о моем тайном паломничестве. Я изучил местность – надеюсь, пригодится в следующий раз.

Фрэнк умолчал, что под сутаной, в одной из пуговиц униформы у него спрятан компас. Сейчас он оторвал пуговицу, чтобы определить направление. Ночь была теплой.

В темноте лес казался совершенно иным: смутно виднелись очертания древесных крон, над ухом тоненько жужжали комары, где-то квакали лягушки, рваной дымкой стелился туман. Фрэнк нахмурил брови: здесь легко заблудиться. Он посветил зажигалкой, сориентировался, однако тревога не отпускала. Сегодня он позволил себе на целый день покинуть лагерь, теперь за эту роскошь нужно расплачиваться.

Фрэнк рассчитывал на доверие коменданта, ведь тот позволял отцу Марио видеться с ним. Поставил ли он под угрозу жизнь товарищей? Он помешкал, наслаждаясь ощущением свободы, вдыхая аромат сосен. Кто бы не хотел задержаться в раю?

В сгущающейся темноте различать тропу становилось все труднее, однако Фрэнк все же вышел к тому месту в поле, где они с Родди были еще утром. Не успел он сделать и десяти шагов, как в стороне послышался лай собак и замелькали лучи фонарей. Может, это охотники, вышедшие на оленя или дикого кабана? В следующее мгновение Фрэнк понял, что дичью является он сам, и преследуют его не охотники, а Feldgendarmerie – полевая жандармерия, которая занимается поимкой беглых военнопленных.

Он поспешно натянул поверх формы сутану, и в этот момент его ослепил свет фонаря.

– Стоять!

Фрэнк поднял руки и заговорил.

– Я – отец Франческо Бартолини. Пошел погулять и заблудился. Sono Padre Americano, американский священник, – пояснил он, указывая на крест и нашивки на воротничке.

Голос на ломаном английском произнес:

– Ты – пленный, который бежал из лагеря. Его видели в сутане священника. Значит, он – это ты.

– Нет, нет, я отец Бартолини, я возвращался в лагерь. Господин комендант знает меня. Отведите меня к коменданту. Capisce?[36] Я все объясню…

– Ты – американский шпион, беглый пленник. В лагерь ты не вернешься, – ухмыльнулся жандарм.

Фрэнк продолжал идти им навстречу. Услышав, как щелкнули затворы винтовок, он приготовился к смерти, но помолиться не успел – пули пробили его грудь.

Родди проснулся на соломенном матрасе, укрытый старой попоной. На сеновале что-то шуршало. Он напряг слух – нет ли подозрительных звуков? Снаружи заливались птицы. Где он? В голове всплывали смутные картины: кузов грузовика, грязные мешки, запах скотного двора, пятна соуса на пальцах… Солнце уже взошло. У Родди страшно чесалось все тело, но он продолжал лежать на спине, прикидывая шансы добраться до расположения союзных частей.

Светловолосый и голубоглазый, он не знает и дюжины слов на итальянском, а в этом доме находится только по доброте родственников Фрэнка. Да, преимуществ у него немного. Задерживаться здесь нельзя, однако ужин и крепкий сон и так сотворили чудо. Ему велено не высовываться до темноты, хотя каждая минута, проведенная под крышей этих людей, грозит им лишним риском.

А сколько волнений вызвала вчера маленькая пинетка, отделанная кружевом! Неужели отец Фрэнка прав и башмачок, сшитый в этой самой деревне, действительно оказался на «Титанике»? На взгляд Родди, в этой истории слишком много совпадений. Тем не менее Фрэнк настоял на том, чтобы оставить пинетку у родственников.

Он сильно рисковал, приведя беглого лагерника к своим. Родди от всего сердца надеется, что Фрэнк успел вернуться до переклички. Ясное дело, местная milizia уже прочесывает холмы с собаками.

Если он двинется на юг, то рано или поздно наткнется на войска союзников. Опираться бы еще на факты, а не на слухи. Может, кто-то из жителей деревни, сочувствующих союзной армии, тайно слушает радиосводки Би-би-си? Смогут ли кузены Фрэнка потихоньку вызнать нужную информацию, не возбуждая подозрений? Жизнь Родди полностью в их руках – лишь благодаря добросердечию и великодушию этих людей у него есть приют до наступления ночи. Если он намерен выжить, нужно собраться с мыслями и все как следует продумать.

Двоюродный брат Фрэнка Джованни принес ему завтрак – холодную ветчину, сыр и фрукты, а также желудевый кофе и большой кувшин теплого молока. Юноша кое-как изъяснялся по-английски и расстелил перед ним карту, прямо на пыльной земле во дворе.

– Идти в горы, когда наступить mezzo notte[37]. Не останавливаться долго-долго. Americanos скоро приходить, si? Бах-бах больше нет, – Джованни изобразил выстрелы. – Allora, vieni[38].

Родственники Фрэнка прятали Родди четыре ночи. Кормили, охотно показывали письма из Нью-Йорка, детские фотографии Фрэнка, его брата Джека и младшей сестренки Патриции. Родди предлагал им деньги, однако они их не приняли. Одним из немногих богатств этой семьи была гордость.

К вечеру четвертого дня отец Джованни знаками объяснил Родди, что тому пора отправляться в горы, где его будет ждать проводник по имени Мани, который покажет дорогу до следующей долины.

– Мани найти тебя сам.

Его отправили в путь, снабдив одеялом, сыром и ветчиной. В карманы положили горсть сухофруктов и пузырек с какой-то маслянистой жидкостью, сильно пахнувшей лимоном.

– Zanzara[39], – проскрипела бабушка Фрэнка, показывая, что Родди должен нанести средство на лицо и шею.

Он понял, что эта жидкость отпугивает насекомых.

– Grazie, molto grazie, io non dimenticato[40], – только и смог произнести он.

Чем же, чем отблагодарить тех, кто проявил к нему доброту и вернул свободу?

Родди переодели в старые штаны и рубаху, однако маскировка смотрелась неубедительно. Ему придется избегать встреч с путниками, самому добывать пропитание. Документов у него при себе нет, только жетон на цепочке вокруг шеи. Весь план – смертельная игра в кошки-мышки, и все же Родди готов рисковать.

Он шел несколько миль в гору, стараясь не сбиться с тропы и прислушиваясь к любому подозрительному шуму, но его окружали только звуки ночного леса, навевавшие покой. Было тепло, даже слишком тепло. Родди искал родники, чтобы утолить жажду, а потом, спрятавшись в заросли, соорудил себе постель из листьев и веток. Первую ночь в бегах он провел под звездами.

В последующие недели он неизменно двигался на юг и благодарил небеса за добрых пастухов, проводников и итальянских партизан, которые указывали ему путь от одной долины к другой. Разумеется, своих имен никто не называл. Как говорится, чего не знаешь, не выдашь. Кожа Родди загорела до черноты и обветрилась; на лице и шее краснели точки от укусов комаров, хотя он и продолжал использовать лимонное масло бабушки Бартолини. Ноги были растерты в кровь, но ботинки пока не разваливались. От него несло скотным двором и выгребной ямой, он вонял хуже последнего бродяги. Один раз Родди наткнулся на озерцо и выкупался в нем, а рубаху выстирал и повесил сушиться на куст. Отросшая рыжая борода выдала бы его первому встречному – Родди могли принять за немца-дезертира, но пока что ему везло. Он ел, что давали люди, а давали они все, что у них было. Родди переживал, что из-за него голодными окажутся другие. Он похудел, стал крепким и жилистым и постоянно хотел есть.

Он понимал, что зимой среди холмов не выживет, ведь было совершенно ясно, что в горах все заметет снегом. К счастью, какой-то пастух показал Родди пещеру, где тот мог укрываться от ненастья и разводить костер в сырую погоду. Как-то утром, промучившись всю ночь страшным голодом, он так упал духом, что уже подумывал пойти в ближайшую деревню и сдаться. Какой смысл прятаться дальше? Он прошел по чужой стране больше сорока миль, но не достиг цели. Ослабевший, почти сломленный, Родди мечтал вернуться в Акрон, сидеть на крыльце своего дома и потягивать пиво. Зачем он обрек себя на муки?

Прошедшие месяцы сильно изменили его. Роскошь и удовольствия прежней акронской жизни утратили всякий смысл. Только на войне Родди занимался действительно важным делом. Он сражался за своих близких, за однополчан, которые уже встретили смерть, – сражался ради того, чтобы обычные люди могли выбирать, где и как им жить, не страшась бомбежек и прочих ужасов. Родди в огромном долгу перед местными крестьянами, и когда-нибудь, если ему удастся добраться до дома, он непременно найдет способ отблагодарить их. Он просто обязан выжить, он дал слово Фрэнку. Вот только как?

Несмотря на голод, Родди решил, что пора уходить, как вдруг услышал хруст веток. Кто-то идет! Он спрятался в дальнем углу пещеры, приготовившись к худшему. Снаружи донеслись тоненькие голоса:

– Americano, Americano, buon giorno[41].

Две темноглазые девочки в косынках стояли перед пещерой и вглядывались в темноту, у одной из них за спиной была корзина.

– Элла? – прохрипел Родди, в полубреду приняв первую девочку за свою сестру. Это сон?

– No, signor, Agnese[42], – улыбнулась та. – Иди, поешь.

Родди вышел на свет и от неожиданности зажмурился, словно ему явились два ангела. В корзине нашлось холодное мясо, сыр, хлеб, бутылка молодого вина и гроздь винограда. Чтобы принести ему снедь, детям наверняка пришлось выйти из дому еще затемно.

Девочки молча смотрели, как пировал Родди, и при этом отказывались от всего, что он им протягивал. Потом одна из них подозвала его поближе и показала пальчиком вниз, на долину.

– Vieni a casa, mezze notte, vieni?[43]

Когда сгустились сумерки, Родди спустился в долину и прошмыгнул в хлев, где коровы ожидали утреннюю дойку. Он провел ночь в яслях, зарывшись в солому. Разумеется, с первыми лучами солнца он потихоньку покинул хлев и скрывался в лесу, пока не стемнело, и только тогда опять вернулся в коровник.

Родди так и не увидел других членов семьи и общался лишь с двумя сестричками, которые пытались обучить его местному наречию. Однажды утром он оцепенел, услышав страшное слово Tedeshi – немцы. Весь день Родди провел настороже, готовый нырнуть в пещеру при первых звуках облавы. Вероятно, кто-то выдал беглеца.

Мысль о том, что его поймают и вернут в лагерь или, того хуже, расстреляют, после того как столько людей проявили к нему щедрость и отзывчивость, наполнила Родди отчаянием, однако окрестный покой ничто не нарушало, и с наступлением темноты он вновь возвратился в свою колючую постель в коровнике. Там его встретил высокий мужчина, который в радостном волнении простер к нему руки.

– Americano amici, Inghilterra, Americano… Tedeshi… kaput, vieni… amice![44]

Из полумрака выступила вперед женщина, и Родди увидел, что она улыбается, как и мужчина. Его привели в дом и усадили за стол. Горели свечи, в воздухе витал аромат жареного мяса. Из полупонятного набора слов Родди сумел разобрать, что союзные войска наконец-то осуществили прорыв. Враг отброшен на север и продолжает отступать, американская армия совсем близко. Лица крестьян светились неподдельным счастьем. Liberazione![45]

– Ты свободен. – Девочка, напоминавшая ему Эллу, широко улыбнулась. – Ты свободен!

Если бы все было так просто… Да, немецкие части отступили, но в каждой деревне еще остались коллаборационисты и местная жандармерия. Пока непонятно, кому можно доверять. Тем не менее атмосфера изменилась. Повсюду гордо реяли итальянские флаги.

Родди не хотел показываться на людях, поэтому двигался параллельно дороге под прикрытием леса, пока однажды не увидел вдалеке армейский джип.

Родди выскочил из зарослей и замахал руками, привлекая к себе внимание.

– Стойте! Стойте!

Его обыскали – вдруг шпион. Офицерское звание и личный номер Родди убедили всех в том, что он свой. Ему выдали гимнастерку и настоящие сигареты. Как выяснилось, в джипе ехал британский разведывательный отряд, задачей которого было проверить, нет ли на пути засад. Военные записали данные Родди и координаты места, где жили итальянцы, давшие ему приют. Он получил приказ возвращаться туда и ждать дальнейших распоряжений.

Родди, вынужденный долго скрываться, испытал настоящее облегчение. Английские сигареты – настоящее сокровище – он отдал хозяевам фермы. Теперь он отработает свой долг – будет помогать крестьянам в поле. У него есть время побриться, привести себя в порядок, написать домой.

Две недели спустя Родди получил письмо из Рима с предписанием обратиться в Проверочный комитет союзных войск с просьбой о репатриации. Казалось бы, Родди должен радоваться предстоящему возвращению, однако ему отчего-то было не по себе. Война не закончилась, враг не повержен. Как же он может уехать в Штаты? В любом случае он напишет отцу Фрэнку и сообщит, что сдержал обещание. Для него, Родди, война еще продолжается.

Многочисленная толпа в Соборном дворе наблюдала, как мощные лучи прожекторов осветили «Трех Дев» – шпили Личфилдского собора. Светомаскировка была отменена. Война подходила к концу, однако Элла по-прежнему пребывала в оцепенении. Она безразлично плелась мимо людей, высыпавших на тротуары, чтобы принять участие в уличных празднествах. Глядя на оркестры, марширующие по мостовой, и развешанные флаги, она не испытывала радости. Чуть поодаль прыгала и показывала ручкой на прожекторы Клэр. Селеста и Арчи, провожавшие друзей, увели девочку с собой, оставив Эллу наедине с ее мыслями.

Личфилд был залит светом. Родной город Эллы вместе с ней пережил и хорошие времена, и плохие. Она всегда испытывала нежную привязанность к его мощеным улочкам и соборным шпилям, однако сейчас ею владела опустошенность. Письмо из министерства ВВС уничтожило последнюю надежду на возвращение Энтони.

Ввиду истечения срока давности и отсутствия известий о Вашем супруге, майоре авиации Э. Д.К. Харкорте, числящемся пропавшим без вести и удостоенном креста «За летные боевые заслуги», с прискорбием вынуждены признать его погибшим и считать формальной датой смерти 10 декабря 1943 года.

Она официально стала вдовой, так же, как ее мать много лет назад. Как странно – история повторяется в другом поколении. Жизнь безрадостна и пуста. По крайней мере, во время войны нужно было что-то делать, бороться, совместными усилиями обеспечивать более-менее нормальные условия детям. А что теперь?

Она обнаружила, что опять бредет вокруг собора, смотрит на него усталым, оценивающим взглядом. Это здание с высокими куполами, горгульями и медными табличками на стенах никогда ее не разочаровывало. В отличие от более величественных храмов, Личфилдский собор, уютный, душевный, немного таинственный, – важная часть ее юности.

Элла опустилась на скамью. Ей бы выплакать все свои потери, но здесь, среди оживленно переговаривающихся людей, для этого не место. Она заставила себя подняться и направилась в заднюю часть собора, к приделу Богородицы. При виде «Спящих детей» в ее глазах мелькнула искорка радости. Вопреки всему, этот образ вновь тронул сердце Эллы, только теперь она смотрела на него глазами не подростка, а женщины, понесшей утрату и охваченной смятением.

Взор профессионального художника скользил по очертаниям скульптуры, следил за плавными изгибами, наслаждался безупречностью линий. Элла остановила взгляд на уголке матраса: он казался таким натуральным, таким мягким, что на него хотелось прилечь. Однако ей известно, что, создавая этот шедевр, сэр Фрэнсис Чентри оставил свою метку, умышленный дефект: необработанный кусочек мрамора под ногой ребенка, как напоминание о том, что это лишь несовершенное творение человеческих рук. Какая прекрасная скульптура… Неудивительно, что, будучи выставлена впервые, она произвела огромное впечатление на публику.

Смерть не всегда приходит тихо и мирно. Элла знает, что девочки, воплощенные в мраморе, погибли во сне, когда вспыхнул их дом, – сгорели заживо, задохнулись дымом, как и многие жертвы войны. Нужно постараться смягчить урон, нанесенный смертью, при помощи скульптурных изображений и памятников. Сколько мемориалов возведено в память погибших пассажиров и членов экипажа «Титаника»? А в честь павших в Первую мировую? Мир обязан знать и помнить о чудовищных жертвах, мир должен извлечь урок из страшной трагедии.

При мысли о том, как Энтони встретил смерть, как до последнего пытался удержать машину в воздухе, у Эллы внутри все переворачивалось. Они не сказали друг другу последних слов, нет даже могилы, к которой она приходила бы оплакивать мужа. Видимо, те же самые муки испытывала Мэй. Понятно, почему ноги сами приводили ее к статуе капитана Смита в парке. Что до настоящих родителей Эллы, чьей могилой тоже стал бескрайний океан, все эти годы она почти не думала о них, однако сейчас, увидев скульптуру «Спящих детей», внутри у нее что-то шевельнулось. Кем были ее отец и мать, откуда родом?

Не думай об этом, – приказала себе Элла, отворачиваясь, – иначе еще глубже увязнешь в трясине отчаяния.

Жизнь продолжается. И хотя нет возможности прийти к месту упокоения Энтони, Элла обязана сохранить счастье, которое он ей подарил. У Клэр должно быть что-то, чтобы помнить отца – не только его письмо, но что-то более осязаемое.

Скульптура в Личфилдском соборе послужила утешением для родителей маленьких девочек, погибших в пожаре, значит, и она должна пойти этим путем – создать нечто прекрасное, долговечное и полное особого значения.

Внезапный прилив воодушевления пронзил ее тело, словно удар электрического тока; перед мысленным взором забрезжила идея, готовая воплотиться в действительность. В собор Элла вошла, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах, а сейчас покидает его стремительной походкой. Пора домой, точнее, в мастерскую.

В студии пахло сыростью и плесенью, пол был усеян гипсовыми обломками – почти все работы разлетелись на куски от взрыва. На полках валялись дохлые мухи, всюду царило запустение. Ничего, это июньское утро выдалось ясным и солнечным. Самое время смести паутину с подоконников и устроить генеральную уборку.

Чтобы перенести мысли на бумагу, выразить все чувства к мужу, Элле нужен свет – много света, льющегося с северного неба, – свежий воздух и свободное пространство, но прежде всего нужно избавиться от мусора и грязи.

Элла подошла к мольберту и улыбнулась.

Энтони, я дома, и я собираюсь начать все с чистого листа.

Родди перегнулся через перила транспортного корабля, который вез его домой. Он чувствовал себя стариком – ничего общего с молодым парнем, вставшим под американские знамена в 1942 году. Голова полнилась воспоминаниями, которые он предпочел бы забыть: кровопролитные сражения к северу от Италии и дальше, до самой Германии, ужасные зрелища, открывшиеся там, марш-броски измученных, обессиленных частей, узники концентрационных лагерей, целые города, разрушенные бомбежками… Не видеть бы этого больше никогда.

Родди вступил в другое подразделение Пятой армии. Из его прежнего взвода никого не осталось. Он был чужаком среди чужаков, но скоро все эти чужаки слились в крепкое боевое братство.

Он никогда не забудет доброты итальянских contadini – простых крестьян, подаривших ему возможность добраться до своих. Необыкновенные месяцы, проведенные в предгорьях, навсегда останутся в его памяти.

Корабль проделал примерно половину пути, когда в офицерской столовой Родди оказался за столом с двумя капелланами. Судя по нашивкам, один был евреем, другой – католиком. Изможденные лица, знакомая горечь, застывшая в опущенных глазах. Католический священник страдал нервным тиком – у него постоянно подергивалась щека.

Завязался разговор. Родди рассказал капеллану-католику о своем друге, отце Фрэнке Бартолини – как они вместе попали в лагерь для военнопленных под Ареццо, как Фрэнк помог ему бежать и спрятал у своих родственников, – а потом осведомился, не слыхал ли кто, где он сейчас.

Священник-иезуит, отец Пол, поглядел на него с любопытством.

– Франческо Бартолини? Он был в моей учебной группе в Гарварде – такой невысокий, темноволосый, да? Его… – Отец Пол умолк и посмотрел на Родди из-под очков без оправы. – Вы не знаете?

У Родди екнуло сердце. Он покачал головой.

– Вы с ним виделись?

Отец Пол тоже коротко качнул головой.

– Боюсь, он погиб. Во всяком случае, так мы слышали. Его наградили медалью «Пурпурное сердце». Посмертно.

– Когда? Где? – У Родди затряслись руки. Мозг отказывался воспринимать услышанное.

– Немало священников осталось лежать на передовой. Я просто узнал фамилию во время молитвы, припомнил, что мы были знакомы.

– В последний раз я видел отца Фрэнка в Италии. Он, как и я, был военнопленным. Где можно навести справки?

– Все данные будут в Службе военных священников. Сожалею. Он был вашим другом?

Родди кивнул.

– Я многим обязан этому человеку…

Аппетит внезапно пропал. Срочно захотелось на воздух.

Меряя шагами палубу, Родди не мог избавиться от тревожной мысли, что смерть падре могла быть связана с его собственным побегом. А что стало с родственниками Фрэнка? Боже, что с теми девчушками, которые кормили его, пока он прятался в пещере? Живы ли они? Родди решил во что бы то ни стало все выяснить. Он не имеет права вернуться в Акрон к прежней жизни, пока точно не разузнает судьбу своего верного товарища. Он так ждал встречи…

Вспомнился разговор, в котором Фрэнк упоминал о новой церкви в Нью-Джерси, точной копии старинного храма в Италии. Ну, это он найдет быстро. Всего несколько телефонных звонков, и Родди уже знал адрес церкви Святого Роха на Хантертон-стрит, а также адрес семьи Фрэнка в Нью-Йорке. Он написал его родителям короткое письмо: назвал себя и попросил разрешения навестить их перед отъездом в Огайо, чтобы выразить соболезнования. Родди также сообщил, что обязан их сыну жизнью.

Два дня спустя он постучал в дверь дома из красновато-коричневого песчаника в итальянском квартале Нижнего Манхэттена. Седовласая женщина открыла ему и улыбнулась.

– Входите, капитан. Я – Кэтлин Бартолини.

Родди поймал себя на том, что боится встречи с родителями Фрэнка. Ладно, он скажет, что хотел, и сразу уйдет. Вряд ли им приятно смотреть на человека, из-за которого погиб сын.

– Вы, должно быть, Родерик Паркс. Фрэнк про вас писал, вы пели в его хоре. Он называл вас «своим английским певчим», – произнесла Кэтлин, немедленно расположив к себе Родди ирландским акцентом.

Вслед за хозяйкой он прошел в гостиную, заполненную картинами, декоративными украшениями и статуэтками Мадонны с младенцем Христом. На диване сидели пожилой мужчина и самая потрясающая девушка из всех, которых Родди видел. У нее были роскошные волнистые волосы золотисто-каштанового цвета и изумрудные глаза. Она встала с дивана – высокая и стройная.

– Мой супруг Анджело и наша дочь Патриция.

Старик тоже попытался подняться.

– Нет-нет, сэр, не вставайте, – торопливо попросил Родди.

– Мужу нездоровится уже много месяцев, – объяснила Кэтлин.

Родди поразил взгляд пронзительных темных глаз Анджело – таких же, как у его сыновей, Фрэнка и Джека, что смотрели с фотографии на полке.

– Зовите меня Патти. – Видение в зеленой шелковой блузке протянуло Родди руку. – Присаживайтесь, капитан.

– Благодарю, мэм. Должен признаться, я видел всех вас на фото в доме вашей бабушки, – произнес Родди. – Только вы еще были вот такого росточка, – показал он жестом, улыбнулся и… утонул в ответной улыбке.

Анджело вскинул глаза.

– Вы виделись с моей семьей, Бартолини? Когда?

– Позвольте сперва рассказать, что случилось с Фрэнком. – Родди перевел взгляд на фото товарища. В лагере Фрэнк не выглядел таким красавцем. Впрочем, как и все остальные. – Я узнал о его гибели только на борту корабля.

– Его расстреляли. Говорят, он пытался бежать. Вот и все, что нам сообщили, – промолвила Кэтлин.

Все невольно повернулись к фотографии Фрэнка, словно ожидая, что он вступит в разговор и изложит свою версию событий.

Родди отчаянно замотал головой и протестующе поднял руки.

– Это неправда. Он возвращался в лагерь, к своим солдатам. Он помог сбежать мне. Ваша семья укрыла меня. Я видел, как он сел в машину с другим священником, чтобы успеть к вечерней перекличке. Это доподлинно мне известно. Я предлагал Фрэнку бежать со мной, но он отказался. Я был там, вы должны мне поверить. – К своему ужасу, Родди обнаружил, что по его лицу текут слезы. – Он был хорошим человеком и моим другом. Если бы я знал, как сильно он рискует…

Семья изумленно уставилась на него.

– Вы вместе с Франческо были под Ангьяри?

– По правде говоря, я до сих пор не знаю, как называлось то место. Фрэнк через священников связался с вашими родственниками. Они прятали меня несколько дней, благодаря им я обрел свободу. С ними все в порядке?

– У нас нет никаких известий. Теперь, когда война закончилась, мы напишем в Италию. Говорите, вы отправились к ним вместе с нашим сыном и видели, как он уехал оттуда? – переспросила Кэтлин.

Родди подробно описал их тайный визит, не забыл даже историю с маленьким башмачком и рассказал, что произошло, когда пинетку показали самой старой представительнице рода.

– Башмачок Алессии? – взволнованно выдохнул Анджело.

– Простите, я не знаю, кто такая Алессия, но когда Фрэнк показал пинетку, ваша бабушка поняла, что Фрэнк – на самом деле ваш сын, а не шпион. Она что-то говорила про кружево, но, боюсь, для меня все кружева выглядят одинаково, – виновато произнес Родди, видя, какое действие произвели его слова.

Кэтлин осенила себя крестом.

– Ох, Анджело, ты правильно сделал, что отдал пинетку Фрэнку. – Она перевела взгляд на Родди. – Первая жена и дочка моего мужа погибли.

Он уже знал, что услышит дальше.

– Утонули с «Титаником», Фрэнк мне рассказывал. Моя мать тоже плыла на этом пароходе, но ей удалось выжить. Какое совпадение…

– А он говорил, что и моя сестра погибла на «Титанике»? Мы все связаны этой страшной трагедией… Так, значит, Фрэнк отдал пинетку родне как доказательство? Видно, когда он лишился туфельки сестры, своего талисмана, удача отвернулась от него, – всхлипнула Кэтлин, и Патти тут же нежно обняла мать.

– Нам трудно сразу принять ваши слова, но все равно спасибо, – сказала Патти и тоже расплакалась. – Вы посланы нам в утешение.

Родди вскочил со стула, не желая более утомлять хозяев своим присутствием.

– Мне лучше уйти, – произнес он.

– Пожалуйста, останьтесь, мы еще не обо всем вас расспросили, – сказала Кэтлин. – Вы открыли нам правду о нашем сыне, а разговор о Фрэнке помогает нам представить его живым. Я сейчас соберу на стол.

Она встала и поспешила на кухню.

– Я тоже скоро ухожу. – Патти вытерла слезы с глаз. – У меня сегодня выступление.

– Моя дочь танцует на Бродвее, правда, пока во втором составе. Ее сценическое имя – Патти Барр, – с отеческой гордостью улыбнулся Анджело.

Родди вновь впился взглядом в красавицу Патти. Он бы не удивился, узнав, что она снимается в кино.

– Как называется спектакль?

– «Энни, берись за ружье»[46]. Если хотите, могу достать билеты.

– Конечно, хочу! – воскликнул Родди, пожалуй, с излишним энтузиазмом. – Простите, если я не вовремя. Понимаю, у вас горе…

– Мы уже привыкли к мысли, что Фрэнк не вернется. И не только он. Наш младший сын, Джек, был убит на Тихом океане, – вздохнул Анджело.

– Фрэнк упоминал о нем, и я видел письмо. Потерять обоих сыновей… Примите мои соболезнования, – смутился Родди.

Старик пожал плечами и воздел к небу руки.

– Как сказал бы Фрэнк, все в Божьей воле. Господь дает, Господь и забирает. Сегодня пришли вы и возвратили нам Фрэнки. Прошу, задержитесь, расскажите обо всем, что знаете. Бог не случайно послал вас в наш дом. Мне не терпится услышать о моей famiglia – семье. Как они там? Все ли в добром здравии? Я так давно не был на родине…

В последующие недели Родди слал красавице Патти Бартолини жаркие письма. Он много думал об их странной встрече. Родди никогда не верил в любовь с первого взгляда, но хватило одного взгляда изумрудно-зеленых глаз, и он пропал. До этого момента он лишь смутно представлял, чего ищет, а тут мгновенно понял: вот оно.

Настроен Родди был решительно: он пересек пешком половину Италии, да что там – сражаясь, прошел через всю Европу, так разве разлучат его с любимой девушкой такие препятствия, как расстояние, разница в происхождении и вероисповедании? Самое невероятное, что Патти ответила на его чувства с той же страстью. Ну и что, что ему придется принять ее веру, веру Фрэнка. Родди совсем не против, если среди католиков есть такие люди, как его друг. Где они будут жить? Неважно. Важно другое: Фрэнк непостижимым образом свел их с Патти вместе. Родди перед ним в неоплатном долгу.

Осталось только написать матери, сообщить счастливую новость: он нашел себе жену, нашел свою половинку, и жизнь только начинается.

В ту ночь Анджело не спалось, но не из-за привычной ноющей боли в ногах. Уснуть мешало странное чувство радости. Башмачок вновь сыграл свою роль. Какая необычная судьба у маленькой вещицы – потеряна, найдена, отдана, взята и наконец опять передана. А потом пришел незнакомец, который теперь забирает у него дочь. Он-то сразу заметил, как между этими двоими ударила молния. Наполовину англичанин, наполовину американец, да еще и протестант украл сердце Патти прямо из-под носа отца. Следовало бы запретить их союз, однако этот американский солдат последним видел его сына живым. К тому же он хороший человек с хорошими перспективами.

Как все это загадочно! Жизнь сурово относилась к семье Анджело – била, швыряла на острые камни, терзала испытаниями, и вот поди ж ты – впереди грядут свадебные торжества. Конечно, сыновей уже не вернуть, однако дочь с зятем народят внуков, которых Анджело будет любить и баловать.

– Начали снимать фильм про «Титаник», – сообщила Клэр, просматривая свежий выпуск «Кинолюбителя». – Грандиозная картина, съемки в Лондоне, одну из ролей играет Кеннет Мор[47].

– Вот как, дорогая? – рассеянно отозвалась Элла, которая сосредоточенно трудилась над очередным заказом и не хотела, чтобы ее отвлекали.

– Нет, в самом деле, тут пишут, что это будет настоящая киноэпопея: правдивая история, основанная на правдивой книге.

– Сильно сомневаюсь, – отозвалась Элла. – По большому счету, кто знает, что действительно произошло в ту ночь?

– И нечего придираться. Ты прекрасно поняла, о чем речь! – Клэр обиженно задрала подбородок и резко вышла, не дожидаясь объяснений.

Элла вздохнула. Интересно, она тоже была такая колючая в этом возрасте? Клэр, чья школа находится недалеко от Йорка, приехала домой на каникулы. Ей и Элле всегда требуется некоторое время, чтобы вновь наладить теплые отношения. Воспитывать дочь в одиночку нелегко, особенно такую неугомонную, как Клэр. Девчонка постоянно крутит на проигрывателе рок-н-ролл, отчего Элла вынуждена искать тишины и покоя в мастерской.

Творческому человеку необходимо уединение, и школьные каникулы – суматошное время для обеих. Клэр жаждет внимания к себе, прогулок, бесед с матерью, а у Эллы невпроворот работы. С той первой послевоенной экспозиции, когда она выставила на публику серию скульптур авиаторов – усталых, сгорбленных мужчин, закинувших куртки за плечи, – а также бюст Энтони и подборку эскизов, на которых были изображены лица людей, перенесших войну, – Элла ни дня не оставалась без заказов. Она создавала памятники, мемориальные таблички, а также бралась за частные заказы – лепила бюсты, увековечивала в камне память о мужчинах и женщинах, жертвах войны.

Элла приняла участие в Фестивале Британии[48], где своим творчеством представила образную сторону современной скульптуры – пожалуй, в противовес удивительным абстракциям Генри Мура[49] и Барбары Хепуорт[50], чьи авангардные работы на выставке в Баттерси затмили все прочие.

Иногда Элла так занята скульптурой, что на остальное просто не остается времени. В ее жизни есть лишь работа, Клэр и Форестеры. Она по-прежнему живет в Ред-хаусе с Селвином, делит с ним расходы – так удобнее обоим. Селвин одряхлел; старые раны ослабили его здоровье, алкоголь продолжает убивать печень.

Элла так и не нашла замену Энтони. Он остался ее единственной любовью, а кроме того, всю страсть она вкладывает в свои произведения. Порой мужчины приглашают ее на романтические свидания, однако дочь и творчество неизменно занимают в жизни Эллы главное место.

После тусклых военных лет, когда в силу обстоятельств она лишь копировала, восстанавливала, преподавала и училась дышать, Элла заново влюбилась в искусство и теперь выплескивает наружу всю накопленную энергию. Бедняжка Клэр чувствует себя обделенной материнским вниманием. Нужно хотя бы вывезти ее куда-нибудь пообедать…

Клэр знала, что прошлое семьи связано с «Титаником», однако совершенно этим не интересовалась. После войны она нашла в шкафу чемодан с детскими одежками, забрала чепчик для своей куклы, а однажды Элла пришла домой и обнаружила, что дочь срезала с рубашечки кружево и пришила его к коротенькому подъюбнику своего костюма для игры в теннис. Ругать Клэр Элла не стала – что толку, если кружево годами лежит на верхней полке шкафа и постепенно желтеет? Тем не менее она аккуратно сложила оставшиеся одежки из набора и убрала их подальше, на память. Если она соберется переезжать, все это окажется на свалке… За кружевными детскими вещичками стоит реальная история. Жаль, ее не покажут в новом фильме о «Титанике». А что, любопытно, как подобный сюжет воплотился бы в сценарии. Надо же, какую популярность получила книга Уолтера Лорда «Незабываемая ночь»!..[51] Лучше бы навсегда забыть эту ночь.

Благодаря возродившемуся интересу к давнему событию в газетах и журналах опять начали публиковать статьи, посвященные трагической судьбе лайнера, воспоминания выживших очевидцев катастрофы. Элле все равно никто не поверил бы, а она сама ничего не помнит. Интересно, как относится миссис Рассел-Кук к тому, что газеты опять полощут имя ее отца? После войны Элла и Мел Рассел-Кук, навеки связанные смертью летчиков – мужа и сына, – поддерживали связь через письма. Новый спутник Мел – художник, Элла видела обоих в Лондоне, на коктейле в честь участников экспозиции. Пара о чем-то оживленно беседовала с владельцем галереи, и Элла не стала их отвлекать, а когда позже поискала взглядом, они уже ушли.

И хорошо. Многие хотят забыть войну и тяжелые утраты. Но, как говорят, горе – это постоянный жилец, который заслоняет собой очаг, не пропуская тепло, так что хозяева просто привыкают носить лишние свитеры. Элла так и не приступила к поискам своих настоящих родителей, хотя обещала себе сделать это сразу после войны, – постоянно мешала то работа, то что-то еще. Время находится лишь для того, чем хочешь заниматься, с грустью подумала она. Почему-то поиск сведений о родителях всегда находился на последнем месте, да и вообще уже слишком поздно.

Жизнь – это все, что происходит сейчас, в настоящем, и то, что ждет в будущем. Какой смысл оглядываться в прошлое, которое нельзя изменить? И все же… Эллу не отпускало смутное чувство вины – она ведь даже не попыталась.

Селеста только что вернулась из Штатов, куда ездила посмотреть на внуков и поздравить одного из них с днем рождения. Она до сих пор не свыклась, что Родди женился на полуитальянке-полуирландке, перешел в католическую веру и открыл сеть закусочных вдоль центральных дорог Америки. Бизнес Родди приносит огромную прибыль, после войны у него все сложилось как нельзя лучше. Разумеется, Элла и Клэр были приглашены на его пышное бракосочетание, однако не поехали, сославшись на то, что путешествие займет чересчур много времени. Да, отговорка весьма неубедительная. Что до Селесты и Арчи, впечатлений им хватило не на один месяц. Денег на свадьбу не пожалели. Патти в роскошном кружевном платье и вуали, выписанных из Италии, выглядела, как Морин О’Хара[52]. Танцы длились до утра, угощения было вдоволь, и после британского аскетизма военных лет у Селесты при виде каждого блюда текли слюнки. Родди уговаривал мать переехать в Штаты насовсем, однако Селеста знала, что Арчи никогда не покинет Англию.

Как странно обернулась жизнь: если бы Родди не познакомился с капелланом, чьи родственники помогли ему бежать, то не встретил бы Патти.

Элла забыла о фильме, однако несколько месяцев спустя вдруг получила необычное приглашение от Мел Рассел-Кук, которая устраивала закрытый ужин по случаю премьеры на Лестер-сквер[53] «Незабываемой ночи». В июле хозяйка рассчитывает видеть Эллу и ее семью, включая Селесту, в качестве гостей кинокомпании.

– Ты должна там быть! – прыгая от восторга, заявила Клэр. – Просто обязана. Везет тебе, встретишься со звездами кино, а я, увы, еще буду в школе.

– Вообще-то я не считаю развлечением смотреть, как тонут люди, – передернула плечами Элла, но, обсудив вопрос с Селестой, поняла, что ответить отказом вряд ли удастся.

– Дорогая, интересно взглянуть, что сценаристы накрутят с сюжетом. Мы должны выступить от имени тех, кто не выжил в катастрофе. Я слыхала, киношники построили на озере половину лайнера, а потом взяли другой пароход, списанный, и разрезали его пополам, чтобы правильно воспроизвести геометрию. Впервые после войны публика проявила интерес к «Титанику». Может быть, даже мелькнет упоминание о тебе или о том, как капитан Смит спас из воды младенца и передал его в шлюпку. Кто знает, вдруг картина тебе понравится?

Эллу аргументы Селесты не убедили.

– Не хочу, чтобы моя история попала в газеты. Нет, я не пойду.

– Отказываешься, когда нам с тобой оплачивают поездку в Лондон, прекрасный ужин и лучшие места в кинотеатре Вест-Энда? – не отставала Селеста. – Подумай как следует. По-моему, очень заманчиво.

– Заманчиво? Как ты можешь так говорить? Ты же была на том пароходе, своими глазами все видела! – Легкомыслие Селесты шокировало Эллу.

– Теперь это уже история, события давних дней. Катастрофа «Титаника» стала одной из самых известных трагедий века. У нас будет возможность поговорить с другими выжившими. Элла, пойми, я не могу поехать одна, без тебя!

Жаркая мольба заставила Эллу изменить свое решение. Она многим обязана Селесте. Отказать ей в этой просьбе значило бы проявить черную неблагодарность.

– Хорошо, едем – при одном условии. Я появлюсь под именем Эллы Смит, Эллы Смит-Харкорт, а не Элен-Бог-знает-как-фамилия. Из уважения к матери моя история должна остаться семейной тайной.

– Она очень хотела, чтобы ты докопалась до истины, это было ее последнее желание. – Подчеркивая важность своих слов, Селеста взяла в руки фотографию Мэй. – Последнее желание! Поэтому она и открылась мне перед смертью.

– Допустим, но я не желаю переписывать историю, не желаю сенсаций. Так и вижу газетные заголовки: «Мать британской художницы и скульптора украла младенца на «Титанике»!», «Пропавшая с «Титаника» девочка наконец найдена!». Я этого не допущу.

– Ты слишком много просишь. Насколько я понимаю, ты так и не рассказала Клэр правды о себе? Она вылитая ты, такая же упрямая, особенно когда ей в голову что-нибудь втемяшится.

– Вот как? И что же она тебе сказала? – полюбопытствовала Элла.

– Дала мне альбом, в который я должна собирать автографы знаменитостей. Рассчитывает продавать их по фунту за штуку, чтобы накопить денег на какое-нибудь путешествие. Хочешь не хочешь, а нам придется посетить премьеру.

На премьере «Незабываемой ночи» Родди и Патти предусмотрительно усадили Кэтлин между собой. Анджело посоветовали остаться дома во избежание проблем с сердцем. В американской прессе эта низкобюджетная попытка британцев воссоздать события прошлого вызвала неоднозначную реакцию. Уильям Маккуитти, продюсер, подготовился к премьере и пригласил на нее кое-кого из выживших пассажиров и членов экипажа судна – подкрепить художественную картину реальными историями. В обращении, сделанном по радио, продюсер призвал американцев, уцелевших в катастрофе, поделиться своими воспоминаниями. На его обращение откликнулось немало дам, переселившихся в Америку, ныне почтенных матерей семейств. Кэтлин, чья сестра в числе других ирландцев стала жертвой катастрофы, также получила приглашение на премьеру.

Патти, используя связи на Бродвее, достала билеты на лучшие места и устроила так, что они смогли увидеть многих знаменитостей. Родди, в свою очередь, приложил все усилия, чтобы обеспечить чудесный уик-энд в Нью-Йорке: они навестили друзей и родственников, накупили в универмаге «Мэйси» подарков для Фрэнки-младшего и малышки Тины, которые остались дома с няней.

Внешне казалось, что богатство дается Родди легко, однако он много трудился над процветанием «Экспресс дайнер», тогда как Уиллу Моргану отошло управление перевозками «Фрахт экспресс». При помощи Патти, имевшей страсть к дизайну интерьеров и различным театральным эффектам, Родди удалось занять свою нишу в рыночной сфере заведений быстрого питания и организовать сеть недорогих придорожных кафе в двух стилях: закусочные «Мама Джо» предлагали итальянские блюда, а «Кухня Мерфи» – ирландские.

Родди выкупал старые вагоны и ставил их вдоль автомобильных дорог вблизи заправок либо просто в выгодных точках. Внутреннее убранство копировало обстановку домашней столовой; шторы и милые безделушки создавали уют.

Как и многим другим ветеранам, Родди не верилось, что он прошел войну практически без единой царапины. Шрамы, которые он получил, были невидимы глазу, зато проявлялись в снах.

Когда киносеанс закончился, Родди почувствовал непреодолимое желание позвонить матери в Англию. Как, пережив этот кошмар, ей удается сохранять такое спокойствие? Музыка к фильму продолжала звучать в голове Родди, накатывая волнами. Сюжет прост и хорошо подан: в картине показаны несколько семей из разных слоев общества, вынужденных спасаться, когда разразилась катастрофа. Зрители следили за судьбой морского офицера, оказавшегося в лодке среди женщин, и их попытками не падать духом; видели стоицизм крупных промышленников, которые проводили жен и детей в шлюпки, а сами не покинули тонущий пароход; вместе с героями фильма ощущали отчаяние и безысходность из-за недостатка спасательных средств, задавали те же вопросы, что уже давно оставались без ответов…

Фильм глубоко тронул публику. Он не походил на крупномасштабные голливудские картины, в которых звезды позируют перед камерами. Родди увидел другое: простые лица, хорошую актерскую игру и качественные декорации, позволяющие представить гигантские размеры судна.

Зрители выходили из зала в молчании, пораженные размахом трагедии. Совершенно ясно, что картина будет иметь кассовый успех.

– Что скажете? – обратился Родди к жене и теще, поддерживая Кэтлин под локоть.

– Хочу пойти в церковь и поставить свечку за упокой души несчастной Луизы и первой жены Анджело. А вдруг его версия насчет маленькой дочки – правда? Как вы думаете, могла ли она, уже взрослая, находиться в зале среди нас и смотреть фильм, не подозревая, кем является на самом деле? Все эти годы мы просто отмахивались от предположений Анджело и поступали неправильно. Не стоит ли обратиться к репортерам, рассказать им обо всем? Они проведут расследование, и…

– Для этого мы должны быть уверены в фактах. Папа уже смирился с мыслью, что пинетка принадлежала какому-то другому ребенку. Не нужно зря обнадеживать его, – высказалась Патти. – Я все вспоминаю ту молодую мать и ее детей, особенно мальчугана, который проспал всю ночь, а еще выражение на лице его отца, махавшего семье рукой. После такого не хочется подниматься на борт корабля с детьми. Как смогли эти мужчины отпустить своих близких, зная, что уже никогда их не увидят?

Родди пожал плечами.

– Ты делаешь, что должен, и все. Это инстинкт. – Он поежился, вспомнив картины, оставшиеся в памяти с войны: детей, изрешеченных пулями и цепляющихся за них безутешных матерей; мужчин, расстрелянных на глазах у родственников, за помощь продвижению союзных войск.

– А меня больше всего потрясло, что большинство шлюпок ушли практически пустыми. Сколько еще пассажиров можно было бы спасти – мою сестру, Марию с Алессией. Те, кто не смог покинуть корабль, – вот настоящие жертвы. Хорошо, что мы не пустили Анджело на этот фильм. «Титаник» был обречен, верно? А еще говорили – «непотопляемый». Какая самонадеянность – бросать вызов Провидению!

Даже в ресторане гнетущее впечатление от фильма не рассеивалось. Родди лихорадочно искал способы поднять дамам настроение. Стены траттории на Малберри-стрит были увешаны итальянскими пейзажами, изображавшими знакомые тополя, изящные церквушки и горы на заднем плане. Картины сразу же навеяли Родди воспоминания о побеге. Неожиданно он улыбнулся: его посетила блестящая мысль.

Селеста откинулась на подушки и расхохоталась.

– Арчи, только послушай. У Родди возникла очередная потрясающая идея.

Я организовал для нас поездку в Европу в июле. Снял большой дом, где всем хватит места. Мы проведем несколько недель под солнцем Тосканы. Понимаю, затея может показаться безумной, но я очень хочу собрать вместе всю семью. Насчет расходов не волнуйтесь, я возьму их на себя. Вся семья – значит, все: ты и Арчи, разумеется, Элла, Клэр и дядя Селвин, если вам удастся вытащить его из «Якоря».

Кэтлин, Патти и детишкам не терпится увидеть вас и места, откуда родом дедушка Анджело. Надеемся, здоровье позволит и ему полететь с нами. Конечно же, мы хотим посетить могилу Фрэнка и встретиться с добрыми людьми, которые укрывали меня во время войны. Все уже устроено – перелеты, аренда автомобиля и прочее. Вы прекрасно знаете, как я решил, так и будет. Меня самого снедает нетерпение. Нас ждет невероятная поездка.

Селеста повернулась к мужу.

– Поедем в Италию на машине?

– Нет уж, предпочитаю ехать поездом. По крайней мере, не будет проблем с туалетами. Ты ведь знаешь, у меня слабый мочевой пузырь, – усмехнулся Арчи. – Как думаешь, Элла согласится?

– Конечно, иначе Клэр с нее не слезет. Элла в последнее время совсем превратилась в отшельницу, допоздна торчит в мастерской.

– Это ее работа, ее мир… Впрочем, художники и Италия – отличное сочетание, полагаю, Эллу мы уговорим. Интересно, что подвигло Родди на этот поступок? Он настроен весьма решительно.

Селеста легла поудобнее и ненадолго задумалась.

– Чувство вины за то, что выжил в войне. Есть много людей, которым он благодарен. – Она вздохнула. – Уж нам-то с тобой это известно.

С самой премьеры фильма сны Селесты полны кошмарами той ночи: сначала она слышит душераздирающие вопли, а потом воцаряется еще более зловещая тишина. Кинематографисты допустили ошибку: «Титаник» не ушел на дно в целом виде, а разломился пополам. От этого воспоминания Селесте никуда не деться…

Актер, исполнявший роль капитана, невероятно походил на реального Эдварда Джона Смита. Миссис Рассел-Кук тоже призналась, что была потрясена, впервые увидев его на экране. Она проявила себя замечательной хозяйкой вечера и уделила время каждому из гостей, выживших очевидцев трагедии. Столь же обаятельна, как и ее отец за капитанским столиком в ресторане, подумалось Селесте.

Элла шепотом сообщила ей, что Мел Рассел-Кук потеряла не только сына, но и единственную дочь Присциллу, которая умерла от полиомиелита совсем молодой сразу после свадьбы. Супруг миссис Рассел-Кук погиб еще в 1931 году от загадочного «несчастного случая» на охоте, а еще через шесть месяцев она похоронила мать, которую сбило такси. Мужественная леди, сидевшая с ними за столом тем июльским вечером, являла собой прекрасный образчик британской стойкости.

Каждый из гостей миссис Рассел-Кук, как и сотни тысяч других людей, после войны заново построил свою жизнь. Селеста охотно подбросила бы собеседникам «бомбу», сообщив, что красавица, сидящая рядом с ней, – сирота с «Титаника», никогда не знавшая своих настоящих родителей. Она не сделала этого лишь потому, что пообещала Элле хранить молчание. Сколько еще секретов, связанных с пассажирами злополучного лайнера, останутся нераскрытыми? Селеста поежилась, вспомнив, как желала, чтобы ее первый муж, Гровер Паркс, утонул в ту ночь. Его уже нет на свете, он умер в первый послевоенный год. Она давно не испытывает к нему злости и ожесточения, лишь жалость, ведь в семье никто не оплакивал его кончину.

Глядя на экран, Селеста словно бы смотрела на прошлую жизнь. Одежда, манеры, обходительность начала века – все это навсегда потеряно по вине Первой мировой войны. Селеста была частью того времени: она родилась в Викторианскую эпоху, но живет в годы правления Елизаветы, когда в Британии вновь установились мир и процветание.

…Они пересекут Ла-Манш на пароме, потом на поезде доберутся до Милана, а там возьмут автомобиль и проделают на нем оставшуюся часть пути в Тоскану. Это уникальная возможность для всех членов семьи собраться вместе и почтить память тех, кого уже нет. Селеста гордится сыном – Родди молодец, что запланировал такое восхитительное путешествие.

Как только Клэр взяла дело в свои руки, вопрос выбора отпал. Любит она порой покомандовать, улыбнулась Элла. «Мамочка, это будет моим большим путешествием перед отъездом в университет, – заявила Клэр. – Я хочу увидеть Париж, Швейцарские Альпы, юг Франции, ну и, разумеется, морем попасть во Флоренцию. Ты покажешь мне все музеи, а потом мы на автомобиле отправимся в Ареццо, чтобы посмотреть картины Пьеро делла Франчески[54]. Машину можем вести по очереди, я ведь уже получила права. Только у меня есть одно условие: ты купишь себе несколько приличных нарядов. Не могу же я допустить, чтобы моя мать выглядела оборванкой!»

Да, с дочерями нелегко: они не выбирают выражений. Вот Родди – тот бережет мать и обращается с ней, точно с драгоценной китайской вазой. Впрочем, путешествие – это хорошо. Селвин ехать отказался, чем никого не удивил. Он будет присматривать за домом, кормить котов и собаку, поливать грядки – по крайней мере, так он сказал. Элле любопытно познакомиться с Патти. Судя по свадебным фотографиям, она настоящая ирландская красотка.

Селеста говорит, что у них очень любящая семья, а Родди – чрезвычайно гордый отец. Если Элла и ощущает легкие уколы зависти, то тут же от них отмахивается. Каждому свое. У нее есть дочь Энтони, чего еще желать? Клэр – большая умница, только слишком быстро подросла. Скоро она поступит в университет, и тогда Элла действительно останется одна. Мысль об этом внезапно наполнила ее неуверенностью и страхом. Иногда она чувствует себя брошенной на произвол судьбы и мучительно не хочет отпускать дочь, но как только своенравная девица начинает ее изводить, Элла мечтает, чтобы та поскорее уехала.

На этот раз они чудесно проведут время. Самое смешное, что Элла и сама давно хотела съездить в Италию. Каким образом они доберутся туда, не столь важно, хотя проехаться с Клэр на автомобиле по французским дорогам будет приятно. Жаль только, рядом с ними нет Энтони. Он теперь так далеко… Элла отдала дочери письмо от него в ее четырнадцатый день рождения, и с тех пор конверт лежит в ящике прикроватной тумбочки Клэр вместе с фотографией отца в форме летчика.

– Я не похожа на папу, да? – вздыхала Клэр, разглядывая свое фото в паспорте. – Мы с тобой брюнетки. В кого это, а?

– Не знаю, – только и могла ответить Элла.

Ее и саму тревожит отсутствие интереса к собственному происхождению. Безразличие вызвано тревогой и сомнениями, а вовсе не ленью. Чего она боится? Если Элла не станет копаться в прошлом, то не испытает разочарования. С другой стороны, не пора ли Клэр узнать правду?

Возможно, в дороге Элла деликатно поднимет эту тему. Мэй уже не будет больно. После выхода на экран фильма о «Титанике» информации о выживших в катастрофе стало больше. При желании можно что-то выяснить. Если ей страшно сделать это для себя, то ради дочери она обязана постараться.

Изваяв бюст супруга, Элла запечатлела Энтони навечно молодым, зато сама она стареет, и годы ее не щадят. Черные кудри уже тронула седина, хотя темные глаза по-прежнему блестят, а овал лица четкий, разве что подбородок немного обвис.

Пожалуй, парочка новых блузок и свободные брюки придутся кстати. Клэр, однако, ничего не хотела слушать и заставила мать купить облегающий купальный костюм, красивое белье, два сарафана, брюки-капри и элегантное вечернее платье.

– Ты можешь выглядеть роскошно, если только приложишь капельку стараний.

– Мне нужно избегать солнца, иначе кожа пересохнет и задубеет, по опыту знаю.

Как странно вновь путешествовать по Европе, теперь уже с комфортом, – ночевать в небольших палаццо, а не где-нибудь под крышей, на матрасе, полном клопов.

Элла улыбнулась, вспомнив юность, когда она, свободная и беззаботная, бродила по французским «блошиным рынкам», имея в кармане всего несколько сантимов. Молодые не ведают страха, у них нет причин сомневаться в будущем. Когда-то и Элла любила шумные компании, была смелой и уверенной в себе… Она по-хорошему завидует дочери. Как идет Клэр цвет юности! Хочется надеяться, что какой-нибудь итальянский повеса не заставит этот бутон увянуть. Война проредила предыдущее поколение, но не должна изуродовать следующее.

Поначалу война казалась Элле захватывающей и опасной, наполняла каждый день страстью и риском, однако потом нанесла неминуемый удар, и все, что осталось на долю Эллы, – неизбывная горечь утраты. Только бы уберечь Клэр от страданий! Для Эллы муки любви в прошлом, а вот у Клэр еще все впереди.

Потрясенный Родди шагнул вперед, к бесконечным рядам белых крестов на Американском военном кладбище во Флоренции. Он прошел вдоль гранитных плит с высеченными именами солдат, пропавших без вести, устремил взор вверх, на каменную колонну, и отдал честь погибшим товарищам в часовне на склоне холма. Он думал о тех, кого знал и кто обрел здесь вечный покой, и вместе с этими мыслями к нему неизбежно вернулись образы из прошлого: лица, запахи, взрывы.

Здесь все так чисто, так по-американски толково и аккуратно и так волнующе. Анджело не смог поехать с ними, поэтому Кэтлин в одиночку поплакала на могиле сына, а Родди в это время стоял и держал маленького Фрэнки за руку, молясь, чтобы ему никогда не пришлось перенести столь тяжкие испытания. Фрэнки еще слишком мал и мало что понимает, однако и он, и его сестренка прониклись общим настроением: дети почтительно, на цыпочках обходили могилы, сдерживая любопытство.

Пусть видят, что такое самопожертвование. Каждый из этих крестов – непрожитая жизнь; свеча, погашенная раньше срока. Тут, на кладбище, смерть кажется спокойной, стерильно-чистой и опрятной, а когда они впервые пересекли границу Штатов, она выглядела иначе. Война – грязное дело.

В Риме путешественники посетили едва ли не все музеи и художественные галереи. Несмотря на усталость после многочасового перелета, они постояли на площади Святого Петра, впитывая атмосферу Ватикана, и только потом двинулись из Рима во Флоренцию, чтобы отдать дань уважения погибшим членам семьи. Теперь, когда Кэтлин знает, где находится могила ее мальчика, груз скорби немного ослабнет.

Родди не ожидал, что заплачет, но при виде бессчетного количества надгробных крестов слезы сами собой покатились по щекам. Воспоминания нахлынули мощной волной. Не наложат ли они отпечаток на всю поездку?

– Почему папочка плачет? – спросила маленькая Тина, глядя, как Патти обнимает мужа за плечи.

– Потому что здесь похоронены его боевые товарищи. Они не вернулись домой с войны. Твой дядя Фрэнк тоже тут лежит.

– А мы победили в той войне? – спросил Фрэнки.

– В войне не бывает победителей, милый. Люди только думают, что победили.

Два дня спустя они прибыли в Тоскану и поселились в просторном сельском доме на окраине старинного города Ангьяри, обнесенного стеной. Дом стоял на вершине поросшего лесом холма, из окон открывался великолепный вид на долину, а воздух, напоенный ароматами кипарисов, сосен и душистых трав, вновь возвращал Родди к тем временам, когда он скитался в итальянских горах. Он вспоминал жуткие ночи, проведенные в лесу, пещеру, где прятался днем, сладковатый смрад хлева и запах масляных ламп.

Родди с нетерпением ждал встречи с теми самыми contadini – жившими на отшибе крестьянами, что укрывали его от немцев. Все эти годы он не уставал благодарить родственников Патти и друзей в Италии, так сказать, в натуральной форме – регулярно отсылал им новые шины для автомобилей, добротную одежду. Бартолини знают об их приезде, а Родди привез им подарки от Анджело, старого Сальви и его детей. Когда к Родди присоединится английская часть семьи, в доме Бартолини состоится большой праздник.

Родди волнуется, как перенесут дорогу мать и Арчи, когда появится Элла и появится ли вообще. Он не виделся с ней с тех самых пор, когда Клэр была еще малышкой, а Родди ненадолго заскочил в Ред-хаус перед возвращением домой. Элла ему теперь практически незнакомая женщина. Она даже не прилетела на свадьбу – признаться, его это задело. В редких письмах к Родди она писала только о Клэр, ни словом не упоминая о своих творческих достижениях и громком имени. Элла для него почти как сестра… Ну ничего, у них найдется время вновь сблизиться и поговорить. Будет просто замечательно, если Патти и Кэтлин понравятся Элле и они все станут одной большой семьей.

Элла всегда держала дистанцию, была одиночкой. В семью она попала благодаря доброте деда и матери Родди. Вот и теперь у нее нет никого, кроме Клэр, и только Родди с его семьей она может считать родственниками. Хочется верить, Эллу уже не пугает идея общей встречи. Родди не слишком хорошо разбирается в живописи, однако эти места дали миру немало знаменитых художников, а недалеко от Ангьяри появился на свет сам великий Микеланджело. Родди порадуется, если всем будет здесь так же уютно и хорошо, как ему.

Селеста изумленно разглядывала виллу «Коллина», словно сошедшую с открытки: золотисто-желтый камень, разрисованные ставни, крыша из волнистой черепицы терракотового цвета. Дом с изящными башенками величественно стоит на холме, отделенный от окружающего леса оливковой рощицей, к нему ведет удобная подъездная дорожка. Умеет же Родди выбрать самое красивое место!

Селеста и Арчи пообедали в Ангьяри на Пьяцца-Бальдаччи, полюбовались высокими стенами средневековых улочек, прекрасными старинными зданиями. Местный колорит с лихвой оправдывал долгое путешествие, хотя жара и слишком сухой воздух – не то, к чему привыкла Селеста.

Они как будто очутились в сказке. Кажется, вот сейчас мужчины в камзолах и чулках выскочат на мощенный камнем двор и начнут сражаться на шпагах, а на балкон выйдет Джульетта, ожидая своего Ромео.

Распаковав вещи в уютной спальне, где стояло зеркало в невероятно красивой позолоченной раме, Селеста присоединилась к остальным членам семьи, которые сидели в теньке и потягивали вино, наблюдая, как солнце медленно клонится к горизонту.

Фрэнки и Тина играли на лужайке, разбитой на склоне холма. Фрэнки – темноволосый, худой и долговязый, на зубах – скобки. Ничуть не похож на Родди. Зато уже ясно, что Тина с ее рыжими кудрями – в маму и бабушку – вырастет настоящей красавицей. Фрэнки кого-то неуловимо напоминает Селесте, но кого именно, она пока не может вспомнить. Оба, и мальчик, и девочка, – воспитанные, живые ребятишки, гордость родителей. Селеста постарается провести с внуками как можно больше времени и будет безбожно их баловать.

Ну и странная они компания! Арчи сидел на солнышке с какой-то исторической книгой и наслаждался теплом; Кэтлин вязала, а Патти бегала туда-сюда, объясняя экономке и прислуге, что к ужину при свечах, который накроют на террасе, ожидаются еще гости.

Как все они будут ладить целых три недели? Этот отпуск – самый длинный в жизни Селесты, однако места здесь более чем достаточно, никто никому не станет мешать.

Кэтлин упомянула, что в Сансеполькро есть прелестный магазинчик, где продается кружево, сплетенное местными мастерицами.

– Кружево для свадебного платья Патти выписали как раз оттуда, а вот фату ручной работы Бартолини прислали в качестве свадебного подарка, – сообщила она. – Думаю, ее выплела Мария. Такой красивый орнамент и отличается от прочих, его не спутаешь с другими.

Селеста не призналась, что совершенно не разглядела орнамента и прочих деталей свадебного платья, настолько взволнована была событием, настолько нервничала перед знакомством с итальянскими и ирландскими семьями и старалась соблюсти все свадебные обычаи. Селеста запомнила лишь, что Патти выглядела как кинозвезда.

Она посмотрела на часы. Элла и Клэр опять опаздывают. Не хотелось бы, чтобы дорога их сильно утомила. А может, они заблудились? Этот отпуск распланирован с армейской точностью Форестеров, все расписано четко и подробно: какую церковь посетить, где перекусить и остановиться на ночь, по какому маршруту ехать и какие достопримечательности увидеть. Милый Родди возлагает большие надежды на воссоединение семьи. Селеста очень надеется, что Элла окажется на высоте положения и не подведет их.

Так много всего нужно осмотреть, а времени – если они хотят успеть добраться до виллы «Коллина» к ужину, – ничтожно мало! Элле вовсе не нравится эта спешка на юг, она хочет как можно дольше оставаться наедине с Клэр. Они неторопливо проехали через всю Францию и провели несколько дней во Флоренции, где обошли все музеи, в том числе галерею Уффици с ее знаменитой статуей Давида. Как чудесно вновь посетить старые места вместе с дочерью, заново узреть волшебство глазами юной девушки. Элла и Клэр просто влюбились в Сиену и Ареццо, особенно в местную еду и вино, решив, что до конца жизни так бы и питались этими салатами, рыбой и восхитительной пастой.

Поднимаясь по дороге на Ангьяри, Элла невольно сбавила скорость. Жаль, что драгоценное время в компании Клэр заканчивается. Кроме того, она пока не разобралась в своих чувствах насчет предстоящей встречи с разросшейся семьей Селесты. Она опять связана с этими людьми… В довершение всего, Элле не хватило мужества рассказать Клэр о признании Мэй. Стоит ей подумать об этом, и у нее замирает сердце. Может, решится как-нибудь потом, после двух-трех бокалов вина.

Родди проявил невероятную щедрость, и выражать свое недовольство чем-то – просто гадко. Вот если бы собственная семья Эллы была побольше… Как ни странно, с годами она чувствует себя рядом с Форестерами все более и более неловко. Всю жизнь и она, и Мэй зависели от доброты чужих людей, предоставивших им кров и возможность получить образование. Селеста заменила ей мать, однако история Эллы скрыта под покровом тайны, а сейчас уже, наверное, поздно что-то выяснять. Точно лишь одно: никто и никогда не заявлял на нее родительских прав.

Интерес к «Титанику» и всему, что с ним связано, продолжает расти. Выходят книги, создаются даже исторические общества. Еще вполне можно поделиться своей историей и узнать правду о себе, но Элле отчего-то стыдно быть никем. Как офицерская вдова она имеет хорошее положение, а когда у Клэр родятся дети, Элла по праву станет им бабушкой. Разве этого не достаточно?

– Мама, ты свернула не туда! – взвизгнула Элла. – Надо было налево, а не направо.

– Ты уверена? Черт! Погоди, дай посмотреть. – Она остановила машину, чтобы свериться с картой. И как прикажете развернуться на этой узкой улочке, да еще на крутом подъеме?

Позади притормозил спортивный автомобиль. Водитель понял, в чем проблема, и подошел к окошку.

– Прошу вас… Вы говорите по-английски? Сбились с дороги, верно? Позвольте вам помочь.

– Dove e Villa Collina, per favore?[55] – обратилась к нему Элла, используя весь доступный словарный запас.

– А, синьор Форестер, да? Нужно повернуть обратно. – Незнакомец жестом показал разворот и улыбнулся. – Нет, лучше поезжайте за мной, я покажу.

– Нет-нет, не стоит, – запротестовала Элла.

– Я покажу дорогу. За мной, – безапелляционно скомандовал мужчина.

– Ничего себе, – хихикнула Клэр. – А он – вылитый Витторио де Сика.

– Кто? – раздраженно рявкнула Элла, разворачиваясь. Она уже сообразила, в каком месте свернула не туда.

– Итальянский актер, кинозвезда… Ладно, неважно, просто поезжай за ним. Мамуля, ты безнадежна, – с досадой выдохнула Клэр.

Обе устали, начинало темнеть, до конца пути осталось совсем немного. Элла напрягла последние силы. Нравится тебе или нет, а удовольствие от этой поездки ты получишь, – мысленно пробурчала она, когда впереди показались ворота виллы.

Дни складывались в недели; все быстро привыкли к ленивому образу жизни: неспешное пробуждение по утрам, поздние завтраки в ближайшем ресторанчике, сиесты, экскурсии по окрестностям и долгие ужины на террасе под звездами, когда каждый рассказывает, чем занимался днем.

Они ездили в Ареццо, где восхитились шедеврами Пьеро делла Франчески – особенно циклом фресок на тему легенды о животворящем древе Креста, – устраивали чудесные пикники на речном берегу, а Родди постарался навестить как можно больше мест, с которыми его связывали воспоминания. Часть домов, увы, превратилась в руины, их прежние обитатели умерли либо разъехались; другие крестьяне, наоборот, отстроились, и на холмах выросли новые виллы со стенами, покрытыми белой штукатуркой. Тем не менее повсюду были видны признаки бедности и запустения. После войны местным жителям пришлось нелегко, поэтому дети, подрастая, уезжали в крупные города или в Америку.

Родди, однако, эти добрые люди встречали с неизменным радушием и поистине королевской щедростью. Все они сильно постарели, солнце и ветер изрядно добавили им морщин, а дети давно обзавелись собственным потомством. Главным событием этих трех недель должно было стать знакомство Кэтлин, Патти и малышей с семьей Бартолини. Встреча в старом крестьянском доме получилась очень трогательной, все плакали в три ручья, передавая из рук в руки драгоценные фотографии.

От них Родди и узнал, что же на самом деле случилось с отцом Фрэнком. Члены местного отряда милиции, изменники и дезертиры, принявшие сторону врага, сочли Фрэнка беглым арестантом, хладнокровно расправились с ним и бросили труп на растерзание диким животным, но какой-то охотник нашел тело и отвез его в лагерь. Завели расследование; немецкого коменданта сняли с должности за то, что пускал в лагерь старого священника. Когда местные партизаны узнали, что произошло с их товарищем, то взялись отомстить и прикончили всех перебежчиков.

Только теперь Родди в полной мере осознал цену своего спасения. Спокойно принять то, что он услышал, было невозможно, и он разрыдался.

– Это война, amico, на войне все бывает, – сказал Джованни, беря его за руку. – Такое больше не повторится.

Родди сильно в этом сомневался. Человеческая натура двояка, в ней есть и добро, и зло. Он вспомнил слова Фрэнка, произнесенные много лет назад. Люди, что укрывали его, запросто могли в порыве гнева наставить друг на друга ружья, ведь в каждом из них были сильны животные инстинкты. В трущобах Нью-Йорка и Чикаго творится то же самое. Сколько насилия повидал Родди за свою жизнь! Все, чего он хочет, – мира для своих детей.

Положение спасла Патти.

– Родной мой, разве мы приехали сюда печалиться? Нет, мы здесь, чтобы радоваться и благодарить этих замечательных людей. Давай пригласим их всех к нам на виллу, устроим праздник и познакомим с остальными членами семьи. Мы пришлем за вами машины, – добавила она, обращаясь к родне.

Клэр с любопытством наблюдала за кружевницами, которые сидели на пороге своих домов с валиками и скамеечками и оживленно переговаривались между собой. Эту картину можно было наблюдать почти на всех узких улочках Сансеполькро. Прячась от палящего солнца в тени высоких зданий, Элла и Клэр гуляли по старинному городу, глазели на витрины или просто сидели на площади. Вчера вся семья ужинала в ресторане отеля «Фиорентино». Насладившись прекрасной кухней, они обратили внимание на многочисленные реликвии времен Наполеона. Хозяин ресторана поведал историю о том, как один из французских солдат изменил присяге и женился на местной девушке, а потом основал это заведение.

– Я его понимаю, – с улыбкой кивнул Арчи. – Вкусная еда гораздо приятнее марш-броска, а здешние женщины – просто красавицы.

Селеста посмотрела на него в притворном ужасе:

– Значит, ты тоже меня бросишь ради какой-нибудь красотки?

– Это далеко не худшее место на планете, – расхохоталась Элла.

Бронзовый загар сделал ее похожей на местную жительницу. Она жадно впитывала разноцветие оттенков города: охры, жженой сиены, терракоты… Улицы, стены, крыши – цвета гармонично перетекали от одного к другому, создавая пиршество для глаз.

Сидя в кафе на площади и ощущая кожей тепло солнца, Элла впервые за много лет не испытывала напряжения. Это место производило на нее магическое действие. Окинув взглядом прекрасный городской пейзаж, она пожалела, что оставила альбом для зарисовок в машине.

– Добрый день, синьора и синьорина. – К их столику приблизился мужчина в солнцезащитных очках. – Хорошо ли вам на вилле?

– Si, grazie, – кивнула Элла.

Мужчина оказался тем самым рыцарем на белой «Ланчии», который показал им дорогу к вилле. Он сообщил, что его зовут Пьеро Марселлини и что у него в Сансеполькро юридическая контора.

– Рад, что вам нравится. Вилла «Коллина» была нашим фамильным домом, – улыбнулся он. – То есть она и сейчас принадлежит нам, но мы – как это объяснить – на лето ее сдаем.

Элла, жмурясь, задрала голову, чтобы разглядеть высокую фигуру.

– У вас очень красивый дом, синьор Марселлини.

– Прошу, зовите меня Пьеро, синьора Форестер.

Итальянец снял очки и опять улыбнулся.

– Я – Элла Харкорт, миссис Харкорт, а это моя дочь Клэр.

– А-а, la bella Klara! О вашей красоте уже говорят. Синьор Аркот тоже с вами?

Элла покачала головой и подняла ладонь.

– Погиб на войне.

Спокойствие, с которым она это произнесла, удивило ее.

– La guerra? Si, mi dispiace[56]. Сожалею, столько горя… Как долго вы намереваетесь здесь пробыть?

– Еще неделю, а потом вернемся домой. Я поступила в университет, – бойко вмешалась Клэр.

– Тогда, может быть, ваша матушка согласится отужинать со мной до вашего отъезда?

– Может быть, – ответила Элла и, смутившись, покраснела.

– Я за вами заеду, – улыбнулся Пьеро и пружинящей походкой зашагал прочь.

– Мамуля, тебя пригласили на свидание! – радостно объявила Клэр. – Ты ему понравилась.

– Не говори глупостей. Европейские мужчины всегда такие.

Клэр звонко рассмеялась.

– Почему бы тебе и не сходить? Ты у меня совсем еще не старая. Как интересно! А что ты наденешь?

– Так, хватит. Идем, – скомандовала Элла, ощущая страшную неловкость.

– Но я ведь хотела зайти в кружевную лавку!

– В другой раз. Мы должны помочь с приготовлением ужина, не забыла? Сегодня – праздник семьи Бартолини.

Элле, которую неожиданное приглашение Пьеро привело в замешательство, не терпелось уйти. Прошло много лет с тех пор, как мужчины оказывали ей внимание. Как правило, они были слишком стары или слишком юны, тогда как Пьеро на вид слегка за пятьдесят, а то и меньше, и его внешность отличается южной итальянской красотой. Четкий профиль, уверенный подбородок, орлиный нос, длинная шея, крупные глаза – великолепная модель для скульптора. Элла улыбнулась себе под нос – кажется, она увлеклась этим красавцем. Почему бы не провести с ним приятный вечер? Понятно, что солнце напекло ей голову, но, с другой стороны, в путешествиях случаются знакомства, так ведь? Ладно, сейчас нужно начистить картошки, расставить столы и сделать все возможное, чтобы особые гости Родди запомнили сегодняшний праздник.

Торопиться некуда, они пока еще на отдыхе, хотя уже скоро придет пора возвращаться домой, к обычным будням. И все-таки жаль покидать этот солнечный край, зная, что впереди ждут серое небо, суровые зимы, холодные ночи, дождь и слякоть. Бедный Селвин, наверное, истосковался, когда уже Элла наведет в доме порядок. Клэр уедет в университет, и останется только работа. Если Пьеро Марселлини позвонит (что вряд ли), она примет его приглашение – просто так, чтобы добавить в жизнь ярких оттенков.

Патти, Кэтлин и экономка проворно застелили длинные столы на веранде белыми скатертями и принялись подставлять к ним все имеющиеся стулья и скамейки. Гостей соберется много – и родня Бартолини, и другие жители деревни.

Элла отправилась на кухню, чтобы помочь нарезать салаты, а Клэр велели украсить столы букетами из свежих цветов. Вечером всех ждет настоящий пир: zuppa di cipolle, tonno e fagioli salata, pollo alla campagna, ricciarelli, gelati…[57] Конечно, к каждому блюду полагается хорошее вино.

– Что скажешь, сестренка? – обратился к Элле Родди, обводя стол удовлетворенным взглядом. – Пойдет?

Когда он называет ее «сестренкой», Элле очень приятно. Она чувствует себя членом семьи, пусть даже к ней и не принадлежит.

– Сегодня все должны надеть самое лучшее. Помнишь правило моей матери? После шести вечера обязателен жесткий воротничок и галстук. Разумеется, в такую жару – никаких галстуков, – уточнил Родди.

– Лучше расскажи мне, кто есть кто. Они говорят по-английски, хоть немного? – спросила Элла.

– Не волнуйся, мы пригласили переводчиков, ну, и кое-кто из гостей поможет. Ты просто не представляешь, насколько мне важно собрать всех вместе. Для Кэтлин и Патти знакомство с родней Анджело – тоже особенное событие. Если бы не Фрэнк… В общем, я хочу, чтобы сегодня все радовались и веселились. Ты не подведешь?

– Что ты имеешь в виду? – моментально ощетинилась Элла.

– Иногда я смотрю на тебя и вижу, что твои мысли витают где-то далеко-далеко. Ты тоскуешь по Энтони, знаю. Меня даже терзает чувство вины за то, что я здесь, а он – нет.

Элла взяла Родди за руку.

– Да нет, дело не в этом. Я просто завидую, что у тебя такая большая семья.

– Ты тоже моя семья, и тебе это известно, – мягко ответил он.

– Да, но порой… – Она помотала головой, не зная, как объяснить.

– И слышать ничего не желаю. Сегодня мы будем петь, танцевать и делать все, чтобы ночь стала незабываемой.

– А-а, ты видел фильм, да? – улыбнулась Элла.

– Конечно, я не мог его пропустить. Мы еще многого не знаем о той ночи.

– Согласна, – кивнула Элла и, помолчав, добавила: – Только давай не будем думать об этом. – Сегодня – твой праздник, и, судя по количеству угощения, нам предстоит пиршество. Скорее бы уже начать.

Элла оделась и причесалась с особым тщанием. Волосы она убрала в ажурную французскую косу, в уши вдела изящные золотые сережки. Слава богу, Клэр заставила ее привезти с собой приличный вечерний наряд – темно-бирюзовое платье из натурального хлопка с пышной юбкой. Цвет платья выгодно оттенял загорелые руки и лицо. В качестве украшения Элла выбрала ожерелье из камня, купленное в Ареццо, на ноги надела сандалии на веревочной подошве с завязками на щиколотках.

Взглянув на свое отражение в зеркале на туалетном столике, она улыбнулась и подмигнула себе. Молодчина, старушка! Для своего возраста ты еще очень даже ничего.

На душе у нее была какая-то особенная, давно забытая легкость. Она ощущала себя молоденькой девушкой, которая собирается на первый в жизни бал. Что ж, пускай эта ночь станет действительно незабываемой!

Сидя с бокалом шампанского в руке, Селеста наблюдала, как в лучах заходящего солнца гости поднимаются по тропинке к вилле «Коллина». В Италии принято ужинать поздно. Уже почти стемнело, вдоль дорожки зажглись фонари. Первыми пришли соседи, которые ухаживали за оливковой рощей. Мужчины оделись в темные костюмы, женщины – в яркие хлопчатобумажные платья. Затем автомобиль доставил к крыльцу виллы древнюю Нонну Бартолини. Старейшая представительница семьи была с ног до головы одета в черное, голову, словно у монахини, покрывал платок, отделанный черным кружевом. Она опиралась на клюку, с другой стороны ее поддерживал под руку внук Джованни, за которым следовал целый выводок дочерей, наряженных в цветастые платья, также украшенные кружевом. Далее явился местный священник, отец Микеле, а за ним – высокий мужчина с аристократической внешностью, владелец виллы. На машинах и трехколесных мотороллерах прибыли остальные Бартолини и другие жители деревни. Шум усилился: Патти и Кэтлин приветствовали всех радушными объятиями и поцелуями, так что Селеста с ее английской сдержанностью даже почувствовала себя немного неловко. Арчи оживленно болтал с гостями. Селеста покрутила головой по сторонам – чем бы полезным заняться? Клэр разносила на подносе напитки; на крыльцо вышла Элла, которая выглядела необычайно элегантно и очень по-европейски. При виде нее, такой расслабленной и счастливой, у Селесты в горле встал комок. Этот отпуск безусловно пошел Элле на пользу, с ее плеч словно бы свалился груз многих лет. Да, сегодня будет волшебный вечер, улыбнулась Селеста, охваченная возбуждением. В такую ночь можно ожидать любых чудес.

Тост следовал за тостом, бокалы дружно звенели, смех и вино лились рекой – на этот раз не терпкое домашнее вино, а благородное итальянское кьянти и бароло. Пока продолжались бесконечные застольные речи, прислуга подносила гостям тарелки с местными сырами и шоколадом. У Эллы зудела рука запечатлеть праздник на бумаге, но кругом щелкали фотокамеры, и она решила, что сохранит красочные картины в воображении.

Однако она быстро отвлеклась: ее усадили рядом с Пьеро Марселлини, который словно вырос из-под земли и приклеился к ней. Ну а почему бы Родди и не пригласить хозяина виллы? Элле пришлось раскрыть Пьеро свою профессию, и оказалось, что он весьма сведущ в вопросах искусства. Такого собеседника трудно было игнорировать, тем более что Клэр бросала на мать многозначительные взгляды и шептала: «Витторио де Сика против него – бледная тень».

Самый старший из мужчин Бартолини поднялся и произнес тост в память тех, кого в этот день не было за столом, а также в честь отца Франческо, брата Патриции, который спас жизнь Родди. Пьеро усердно переводил. Он объяснил, что местный диалект настолько труден, что можно лишь передать общий смысл.

– Он говорит: «Война разлучила нас, но мы снова вместе. Много лет назад большие воды Атлантики разделили братьев Бартолини, однако дух семьи крепок, и теперь все ее члены воссоединились, чтобы больше не терять друг друга. Так хотел бы Франческо, так хочет Анджело. Мы желаем ему крепкого здоровья и долгих лет жизни!»

– О ком речь? – шепотом спросила Элла. Она наклонилась к Пьеро и уловила тонкий, волнующий аромат его лосьона после бритья.

– Мария – первая жена Анджело, та, что была до Кэтлин. Она утонула на «Титанике» вместе с новорожденной дочкой.

– Еще одна жертва «Титаника», – пробормотала Элла. – Как печально…

– Алессия не умерла! – громко объявила Патти. – Нет, мы считаем, что она лишь потерялась. Мой отец верит в это. Дядя Джованни! – воскликнула она звонким театральным голосом. – Расскажи всем про башмачок, пинетку Алессии!

Старик на другом конце стола опять поднялся и при свете свеч помахал чем-то, зажатым в руке.

– Что он говорит?

Элла напрягла слух, но старик тараторил слишком быстро.

– Что-то про scarpetta – пинетку, которую отец нашего Франческо нашел в порту, когда корабль привез в Нью-Йорка спасшихся пассажиров. Анджело верил, что этот башмачок свалился с ножки его дочери, – прибавил Пьеро.

– Мы дали этот башмачок Фрэнку на удачу, но он ему не помог, – вполголоса произнесла Кэтлин, горестно кивая.

– Потому что он вернул его родственникам, отдал Нонне Элизабете. Я сам видел, как он это сделал, – вставил Родди. – Фрэнк сказал, пинетка – доказательство того, что он сын своего отца, а бабушка Нонна подтвердила, что башмачок сшили в этих местах. Фрэнк отказался забрать его назад и в тот же день погиб.

Воцарилась полная тишина. Старик пустил крохотный башмачок по кругу. Гости передавали его из рук в руки, качая головами.

– Нам он послужил талисманом, – произнес Джованни. – Многих крестьян выдали и расстреляли, а мы уцелели.

Пьеро передал пинетку Элле. Клэр наклонилась и схватила ее, чтобы получше рассмотреть.

– Ой, она точь-в-точь как та, что лежит у нас в комоде.

– Дай-ка взглянуть. – Селеста разгладила пинетку на ладони и затрясла головой. – Да, да, я видела вторую такую. – Она подняла глаза, точно громом пораженная. – Боже милостивый! Элла, да это же…

Взгляды всех гостей обратились в ее сторону. Селеста от изумления потеряла дар речи. Неужели это действительно тот самый башмачок?..

– Сейчас или никогда, – тихо промолвила она.

Элла, раскрасневшаяся от вина, жары и потрясения, набрала в грудь воздуха.

– Нет, прошу, ничего пока не говори. Я должна убедиться.

Она встала и устремила взгляд на старуху, которая стояла на другом краю стола, держа в руках маленький башмачок.

– Я видела похожую пинетку раньше. Парная ей лежала в комплекте белья для младенца вместе с чепчиком и платьицем, отделанными таким же кружевом. Одежду достали из моря… – Голос Эллы дрогнул. – Я… больше не могу…

– Возможно ли?.. – сказал священник. – Тогда это воистину чудесный башмачок. Нонна слышала, что тут говорили?

Все посмотрели на старуху – из глаз у той текли слезы.

– Боже, я этого не вынесу, – воскликнула Элла и вскочила из-за стола.

– Погодите, постойте!

Пьеро попытался удержать ее, схватив за запястье, но она вырвалась, убежала и закрылась у себя в комнате.

Что я наделала? Тайна моей матери не для чужих ушей. Ее нужно похоронить, как любой другой секрет в женском сердце, как затонувший корабль на океанском дне. Какое странное совпадение? Неужели все это правда? И если да, что же дальше?

– Откуда ты об этом узнала, мама? Что за таинственная история?

Родди сидел в кресле, курил сигару в неровном мерцании свечей и разглядывал опустевший стол, винные пятна на скатерти, крошки миндального бисквита, скомканные салфетки.

– Я лишь утверждаю, что у нас дома в сушильном шкафу лежат детские одежки, украшенные кружевом, которые попали к нам с «Титаника». И, да, в их числе пинетка, парная этой.

– Рубашечки уже нет, – сообщила Клэр. – Я порезала ее на наряды для кукол.

– Так чьи же они? – озадаченно спросила Патти. – Не понимаю. С чего вдруг Элла умчалась?

Селеста отхлебнула кофе – сколько чашек она уже выпила? – и вздохнула. Какой необычный вечер. Все недоумевают, в чем дело, задают вопросы. Элла, ошеломленная поворотом событий, заперлась у себя и не желает выходить.

– Я была рядом, когда спасли ребенка, и верила сказанному, а сказано было, что именно капитан вытащил младенца из воды и передал в шлюпку, – задумчиво произнесла Селеста. – Мэй прижимала его к груди, как своего, это совершенно точно. Однако память – странная штука. Она способна выкинуть фокус, и человек вспомнит не только то, что видел, но и то, что лишь думает, будто видел. Сейчас я уже все забыла. Что до остального…

– О каком ребенке речь? – Патти посмотрела на Кэтлин. – Что вообще происходит?

– Мамочка, – обратился к Селесте Родди, – правильно ли мы поняли, что…

– Не знаю, ох, не знаю. Я ни в чем не уверена, но когда я взяла в руки пинетку… Нет, наверное, простое совпадение.

– Есть лишь одна вещь, которая подтвердит правду: тот самый комплект детских одежек, вернее, то, что от них осталось, – вмешался Арчи. – Удивительно, как их еще не погрызли мыши.

– В шкафу наверняка что-нибудь сохранилось, да?

Селеста перевела взор на Клэр, но та лишь пожала плечами.

– И что будем делать? – поинтересовался Родди.

– Ничего, – ответила Селеста. – Это не наша история, во всяком случае, не моя. Клэр, твоя мать сама решит, как поступить. Дайте ей время и возможность разобраться в себе. Она всегда была верна памяти Мэй. Элла все нам расскажет, когда будет готова.

– Идемте спать. Завтра нас ждет увлекательный день, – сказал Арчи.

– Я так ничего и не поняла. Что с этой пинеткой, чья она? – нетерпеливо воскликнула Патти.

– Давай дождемся завтрашнего дня, – произнес ее муж.

Элла проснулась. В голове витали обрывки самого причудливого сна. Она была в большом пустом доме и шла по длинной галерее, на стенах которой были развешаны картины – корабли, церкви, пейзажи. Она понимала, что находится в сокровищнице памяти; ее каблуки гулко стучали по мраморному полу, в окна и двери бился ветер. Одна из картин изображала самолет, скользящий над морем, другая – огромный тонущий пароход. Элла почувствовала во рту вкус соленой воды, ощутила ледяное дыхание океана. Она заколотила руками по волнам, отчаянно пытаясь удержаться на поверхности, а потом поплыла вдоль нескончаемой галереи – вперед, к укромному уголку, из которого вышла женщина и с улыбкой открыла ей дверь. Лицо женщины было знакомо Элле, она любила и помнила его всю жизнь. Мэй кивала, улыбалась и, держа дверь открытой, жестом звала ее к себе, к безопасности и дневному свету.

Элла встала с постели и пошла в комнату Клэр.

– Теперь ты все знаешь, – вздохнула она, лежа рядом с дочерью. – Поверь, я давно хотела рассказать тебе, но боялась расстроить. Если бы не та пинетка вчера за столом…

– Думаешь, башмачки парные?

– По крайней мере, они очень похожи. Есть только один способ выяснить это.

– Мистика какая-то. Получается, мы тоже Бартолини? Если так, то Патти тебе сводная сестра. Представляешь, что будет, когда мы всем скажем, что мы – итальянки?

– Нет! Не нужно никому ничего говорить. Нельзя, чтобы информация просочилась в газеты. Это наша тайна, только наша. И вообще, все может оказаться совпадением, – предупредила Элла, не желая порождать ложные надежды. – Надо взглянуть на кружево.

– Боюсь, ничего не осталось, только оборка на моем подъюбнике.

– Вполне достаточно. Мы поедем в Сансеполькро, пройдемся по кружевным лавкам, присмотримся поближе – вдруг да найдем ключик?

Позавтракав вчерашним пудингом и бисквитами, все погрузились в две машины и отправились в город, обнесенный стеной. Патти и Кэтлин умирали от любопытства и приставали к Элле с вопросами, но она лишь улыбалась и повторяла: «Всему свое время». Насколько иначе она чувствует себя сегодня, после того сна! Ей хватает спокойствия любоваться красотой холмов, окутанных дымкой тумана, солнечным светом, золотящим дома. Она словно в первый раз видит окружающие пейзажи. Это ее родина? Сколько еще женщин из маленькой тосканской деревни было на «Титанике»? Сведения найти нетрудно, нужно только пролистать архивные записи. Возможно, ее отец еще жив. Мысль об этом заставила сердце Эллы затрепетать, однако она сдержалась. Не стоит заранее тешить себя надеждами, чтобы потом не разочароваться.

Магазины, где продавали кружево, попадались на каждом шагу. В витринах самого большого из них красовались занавески, скатерти, простыни, отделанные кружевом, салфетки и пеленки.

Патти, готовая скупить все подряд, стрелой влетела внутрь и затараторила на ломаном итальянском.

– Спроси про орнамент, – подсказала Элла. – Кто плетет это кружево?

Женщина за стойкой была сама любезность. Она искренне радовалась, что туристы покупают ее товар.

– Вам нужно идти в scuola di merletto, школу кружевоплетения. Поговорите с синьорой Петри и ее мужем. Они основали школу очень давно. Наши мастерицы завоевали множество наград, их работы – лучшие в Италии. Синьора Петри вам все расскажет.

Селеста нагнала Эллу.

– Как ты себя чувствуешь? Ты спала? Я как увидела пинетку, так и глаз не сомкнула. Она точно такая же, как твоя.

– Кто знает? – прошептала Элла. – Истина кроется в кружевах. Без нашего образца мы ничего не проверим. Ты видела ту пинетку чаще меня. Я не любила на нее смотреть, она напоминала мне о болезни Мэй. Ты сможешь узнать орнамент? Моя память словно отключилась, но… Сегодня утром я все рассказала Клэр.

– Вот и славно. По крайней мере, теперь она знает. Помню, в какую ярость ты пришла, когда…

– Тс-с. Пора уже забыть об этом.

Сделали короткую остановку на отдых и кофе, перегруппировались и вошли в помещение школы кружевоплетения. Девушки с коклюшками и валиками удивленно воззрились на странную компанию иностранцев. В оформлении зала были использованы панели, отделанные кружевом, кружевные скатерти, воротнички, ажурные салфетки за стеклом, на стенах висели сертификаты и картинки с орнаментами. Элла в жизни не видела ничего более изящного.

Патти объяснила, что их интересует история орнаментов, представленных на экспозиции. Посетителям показали различные мотивы и книги с узорами, а одна из девушек продемонстрировала искусство плетения кружева по орнаментам основателя школы, синьора Петри. Взору Эллы открылась кружевная кайма с искусно выплетенными животными, цветами, звездами и даже фигурками людей. Она попросила Кэтлин достать вчерашнюю пинетку.

– Это сделано в ваших краях? – спросила Патти.

– Да, наши девочки плетут такое кружево для специальных случаев – на крестины, иногда на похороны. Вижу, это старинная работа, – сказала синьора Петри.

Патти пересказала необычную историю башмачка.

– Вы не знаете, кто мог это сделать?

Синьора Петри покачала головой.

– К сожалению, нет. Орнамент довольно распространенный. Кайма, похоже, работы местной мастерицы, но этого образца недостаточно, чтобы определить авторство. У вас есть еще что-нибудь?

– В Штатах осталась моя фата, а в Англии… – Патти вопросительно посмотрела на Эллу, та кивнула.

– Если пришлете мне другие образцы, я попробую проследить историю через наши архивные записи. Простите, больше ничего определенного сказать нельзя, – развела руками основательница школы.

Взволнованная Элла обводила взглядом помещение.

Значит, тут плела кружева моя мать? Если бы родители остались в Италии, я бы тоже здесь трудилась?

Они ушли, чувствуя неудовлетворенность.

– Давайте побалуем себя мороженым, – предложила Селеста. – У меня уже ноги ноют от усталости.

Элла лихорадочно соображала. Пока они вернутся домой, отправят образцы почтой и дождутся ответа, пройдет несколько месяцев, а ей не терпится выяснить все прямо сейчас. Должен быть кто-то, кто им поможет. Уже на пути к машине ее вдруг осенило. Разумеется! Образцы кружева, возможно, находятся гораздо ближе, чем все думают, но на этот раз она все выяснит сама, без толпы сопровождающих.

На следующее утро Элла взяла машину, вернулась в обнесенный стеной город и отыскала контору Пьеро Марселлини. Если он и удивился ее визиту, то ничем себя не выдал, а усадил гостью в старинное и очень удобное кресло, обитое кожей, и попросил секретаря подать кофе.

– Чему обязан такой честью? – улыбнулся Пьеро.

Элла поведала ему все, что знала, объяснив, почему так разнервничалась из-за истории с пинеткой и как пыталась выяснить, кто создал кружево, которым она обшита.

– Без надежных доказательств мне нечего сказать семье Бартолини. Анджело, отец Патти, который остался в Нью-Йорке, ни о чем не догадывается. Если бы кто-то помог мне отыскать родственников Марии Капрезе, его первой жены… Вероятно, у них дома сохранились другие образцы кружева, сплетенного ею. Я ищу связь, подтверждение авторства. Однако что бы мы ни узнали, это должно остаться в рамках семьи. Сведения не для публики, понимаете? – Элла посмотрела в глаза Пьеро. – Я буду крайне признательна, если вы согласитесь выступить нашим переводчиком и, так сказать, свидетелем.

– Охотно соглашусь. Найти нужных вам людей не составит труда, мы очень внимательно относимся к регистрации. Дуче за этим следил. Если не против, можем прокатиться сегодня вечером…

Элла поняла, куда он клонит.

– Клэр тоже должна поехать с нами. Я слишком долго держала ее в неведении.

– Да-да, конечно. За вами заехать?

– Нет, мы приедем сами.

– Что за таинственность? – засмеялась Клэр, когда после сиесты они незаметно выскользнули из дома и сели в машину.

– Есть идея, как ускорить разгадку. Надеюсь, что-нибудь выйдет. Мы едем в гости – куда именно, пока не знаю. Пьеро нас отвезет.

– Ты ведь не ради приличия берешь меня с собой, а? То-то я смотрю, ты нарядилась.

– Ничего подобного, – улыбнулась Элла. От Клэр ничего не скроешь! – Просто это очень важно, и нам может понадобиться свидетель, если…

– Ты меня совсем заинтриговала.

– Мы едем в родительский дом Марии Бартолини. Может быть, там найдутся образцы ее кружев. Попытка – не пытка.

На элегантной, ровно урчащей машине Пьеро отвез их в горы. Местечко, куда они прибыли, находилось сразу за Ангьяри. Неподалеку, в соседней деревне жили дедушка и бабушка Патти, те самые крестьяне, которые во время войны укрыли Родди. Узкая дорога поднималась вверх и вверх, пока не привела их в маленькое селение – горстку сложенных из камня хижин, прилепившихся к горному склону. При появлении чужаков куры и утки бросились врассыпную, залаяли собаки, из окошек и дверей стали выглядывать люди. Пьеро спросил, где живет семья Капрезе, и им указали на крохотный, чуть больше комнаты домишко с лестницей, которая вела на чердак.

Женщина, одетая во все черное, открыла дверь, выслушала Пьеро, вкратце пересказавшего историю, и, улыбаясь беззубым ртом, пригласила зайти. Внутри было так темно, что гости едва различили стол, печь и фигуру в углу – дряхлую, согбенную старуху.

– Это мать Марии, Алессия. Она совсем глухая и плохо видит, – сообщил Пьеро. – А это Катерина, жена ее покойного сына. Катерина говорит, что никогда не видела невестку. Сейчас попытаюсь узнать, есть ли в доме кружево работы Марии, хотя, боюсь, старушка меня не слышит.

Несмотря на все старания, Пьеро ничего не добился.

– У них есть фотографии? – попросила перевести Элла.

Катерина показала на шершавую стену, обвешанную желтовато-коричневыми фотопортретами давно умерших предков, мужчин в военной форме, степенных дам в строгих платьях. Когда-то семья знавала лучшие времена, а сейчас две вдовы, как и многие другие сельские жители, перебивались с хлеба на воду.

В дальнем углу висело фото молодой девушки. Рамкой для фотографии служили засушенные цветы, обрамлявшие ее, точно светлый нимб. Снизу была прицеплена открытка с хорошо знакомым Элле рисунком. С бьющимся от волнения сердцем она подошла ближе и узрела то, чего не надеялась узреть. Глаза Марии притягивали ее, словно магнит, – глаза, которые она узнала бы где угодно, которые каждый день видит в зеркале. А еще – изгиб губ и маленькая впадинка над ними. Лицо Марии когда-то было ее собственным, а теперь это лицо Клэр.

Пьеро всмотрелся в фотографию, а потом отступил назад, перевел взгляд на мать и дочь и широко улыбнулся.

– Не надо никаких кружев, верно? Стоит только посмотреть на вас троих. Катерина, ну-ка, скажите, что вы видите?

Катерина обвела взором Эллу и Клэр, потом тоже заулыбалась, сняла со стены фотографию, сунула ее в руки старухе и что-то прокричала ей на ухо. Обе женщины перекрестились и закачали головами, плача и смеясь одновременно. Элла, чувствуя подступающие слезы, опустилась на колени перед родной бабушкой.

– Нонна, я дочь Марии…

Старая женщина приветственно простерла к ней костлявую руку.

Ошеломленная открытием, Элла молча уставилась на Пьеро, мысленно благодаря его за вмешательство. Катерина метнулась к шкафу за стаканами и бутылкой вина. Клэр потрясенно разглядывала фотографию.

– Вот где все началось, – тихо промолвила она. – Просто невероятно.

Элла кивнула. Началось, но не закончилось, – подумала она.

– Ну же, папа, одевайся. Мы ведь не хотим опоздать к встрече гостей. – Патти легонько похлопала отца по плечу, побуждая встать из кресла перед камином. – Надевай новую сорочку и костюм. На улице холодно, так что не забудь шарф.

– Времени еще полно, – пробормотал Анджело, не желавший покидать уютное местечко.

Ему вовсе не хочется тащиться в порт и встречать «Куин Мэри» – лайнер, прибывающий из Саутгемптона. Да, на нем плывет семья Родди. Ну и что? Почему нельзя оставить Анджело здесь, в тепле? Добрались бы и сами. Хватит и того, что праздновать Рождество придется в доме у Патти. Как суетится эта молодежь!

Еще с осени, с самого возвращения из Италии, в доме только и разговоров что об отпуске – где они побывали, кого повстречали, чем занимались да как грустно, что он, Анджело, не смог к ним присоединиться. В доме горы итальянских кружев и дорогих сувениров из стекла. Ему и вправду жаль, что он не съездил к родне, а тут еще сердце опять начало шалить. С наступлением зимы кости ноют сильнее. Кэтлин и Патти, наверное, хотят свести его в могилу, раз посылают в сырость, к воде. Анджело в этом возрасте нужен покой и тишина, а не полный дом гомонящих ребятишек и чужестранцев, которые даже не говорят на его языке.

Гавань вызывает у него только дурные воспоминания. Пароходы все одинаковые, похожие друг на дружку. Просто забрали бы Анджело по пути в Спрингфилд, а еще лучше – оставили бы дома, зябнуть у камина.

Так нет, его усадили в многоместный фургон, набитый подарками и едой – разнообразными праздничными блюдами, над которыми колдовала Кэтлин. Жена задорно ему подмигнула:

– Увидишь, в этом году сочельник тебе запомнится надолго!

Чем этот год отличается от любого другого? Сперва все слишком много едят и пьют, потом зарабатывают несварение желудка и отсыпаются, а снаружи опять навалит по колено снега, который не растает до самой весны. Анджело, конечно, любит жену и дочку, но сегодня они явно перебарщивают.

– Ты хорошо побрился? Ты должен выглядеть молодцом.

– Еще чего! – фыркнул Анджело. – Что такого особенного в сегодняшнем дне? Погодите, вот подхвачу простуду на сыром пирсе и умру, тогда будет вам праздник!

– И тебя с Рождеством, папочка, – рассмеялась Патти.

Элла и Клэр стояли у леера, с нетерпением ожидая, пока судно пройдет Нью-Йоркскую гавань. В немом восхищении они смотрели на открывающиеся их глазам виды – статую Свободы и остров Эллис. Многое изменилось после их путешествия в Италию.

У Клэр, которая изучает историю в Даремском университете, рождественские каникулы. Возвращаясь из Европы в Личфилд, Элла знала, что, обретя себя, не задержится дома надолго.

Селеста, Арчи и Селвин были поражены открытиями, сделанными Эллой, а Родди и Патти с Кэтлин проявили самую сердечную доброту. Ради одного человека – того самого недостающего звена в этой цепочке – все пока держали в тайне.

Будь ее воля, Элла сразу прыгнула бы в самолет и полетела к отцу, но, во-первых, ее ждали заказы, а во-вторых, требовалось время, чтобы привыкнуть к своей новой личности и уже в спокойной домашней обстановке изучить все обстоятельства.

Уроки итальянского, которые брала Элла, очень пригодились. Она отправила в Италию оставшиеся кусочки кружева – установить авторство работы. Патти прислала свадебную фату Марии как еще одно доказательство того, что эти кружева сплела одна и та же мастерица.

Элле довелось своими глазами увидеть список пассажиров «Титаника». На борту лайнера была лишь одна пассажирка из Тосканы – Мария Бартолини с новорожденной дочерью, Алессией Элизабетой. Других женщин, подходящих по возрасту и описанию, не нашлось. Элла с восторгом обнаружила, что в действительности на несколько месяцев моложе, чем считалось по документам Элен.

Пьеро Марселлини по-дружески помогал ей, переводил письма к Катерине и старой Алессии, передавал им подарки и фотографии, на которых были запечатлены все вместе. Откровенно говоря, Пьеро уже стал для Эллы гораздо ближе, чем друг, однако это дело будущего, а не настоящего.

Сейчас, стоя у борта лайнера в окружении живописных пейзажей и звуков оживленного водного пути, Элла думала о своем первом путешествии – в чужой одежде, на руках у чужой женщины. История не знает более скорбного прибытия, чем приход «Карпатии» в Нью-Йорк в далеком 1912 году. Проплывая недалеко от места катастрофы «Титаника», Элла не могла не помолиться за упокой души своих матерей – настоящей и приемной, за всех, кто погиб в катастрофе, и за любовь, которая сделала возможным сегодняшнюю встречу. Мэй совершила свой поступок во имя любви, и Элла давно простила ее, так же как простила Энтони, ушедшего раньше времени.

Прошлое нужно оставить в прошлом. Волнующее путешествие подходит к концу, впереди – самое главное. По спине Эллы пробежали мурашки. Она встретит своего настоящего отца! Она уже тысячу раз прокрутила в голове, что скажет, тысячу раз повторила приготовленные слова.

Не расстроится ли Анджело, не будет ли разочарован? А может быть, совсем ей не поверит? Лишь бы только потрясение не сказалось на его здоровье.

Жизнь Эллы – словно затейливое кружево: чтобы выяснить, кто она такая, понадобилось много лет и странных событий, которые в конце концов соединили всех вместе. Капитан Смит спас ребенка, Мэй забрала ее, Анджело не терял веры, что его дочь жива. Фрэнк пожертвовал собой ради Родди, и это привело к знакомству с Патти: из всех этих причудливых переплетений соткалась история Эллы, а началось все с крохотных детских башмачков.

Поначалу Анджело смотрел на приближающийся пароход без эмоций, однако запахи дыма и мазута, крики чаек и обычная портовая суета вновь пробудили в его душе невыносимое чувство одиночества. Зачем его заставили прийти сюда, ведь знали же, как он расстроится! И почему их английские гости не прилетели самолетом?

Анджело стоял между Кэтлин и Патти – обе держали его под руки – и, глядя на медленный ручеек пассажиров, выходящих из зала прибытия, чувствовал, как мерзнут ноги. Люди махали руками, улыбались, радостно обнимали родных – все точно так же, как почти полвека назад, когда Анджело в немом отчаянии одиноко стоял на пирсе. Хорошо хоть сейчас он тут по более приятному поводу.

– Папочка, вон они!

Анджело увидел импозантную женщину в меховом манто и ярком розовом шарфе, а рядом с ней – девушку в коротком шерстяном пальто с капюшоном, очаровательную темноловолосую девушку с волосами, стянутыми в конский хвост, которая улыбалась ему, как будто хорошо знала. В ее улыбке было что-то знакомое, давно забытое, теплое и доброе.

– Папа, это Элла и ее дочь Клэр из Англии. У Эллы для тебя кое-что есть.

Патти подтолкнула женщину в розовом шарфе вперед. Та улыбнулась и достала из сумочки какую-то небольшую вещицу.

– Полагаю, у вас найдется к этому пара, – сказала она, глядя в глаза Анджело. – Что толку от одного башмака, если ног две?

Анджело разгладил пинетку на ладони и озадаченно посмотрел на Кэтлин.

– Что это? Почему у нее мой башмачок?

– Твой лежит дома. Помнишь, мы привезли его назад из Италии?

Анджело перевел взгляд на девушку, и его сердце забилось быстрее: он всматривался в эти черты и узнавал их заново, словно на его глазах ожила старая фотография.

– У нее… лицо Марии. И у вас тоже, – дрогнувшим голосом сказал он женщине. – Это правда? Правда? Алессия? Все эти годы я не переставал надеяться… Это действительно ты?

– Полагаю… да, – улыбнулась Элла и обвила руками шею Анджело.

Из его глаз хлынули слезы. Патти и Кэтлин отступили назад. Анджело беспомощно обернулся.

– Вы все знали?

Кэтлин с улыбкой кивнула.

– Мы хотели сделать тебе сюрприз. На то, чтобы соединить вас, ушла почти вечность. Где же еще было вам встретиться, как не здесь, где все началось?

– Но как? Как могло произойти такое чудо?

Дочери взяли Анджело под руки и двинулись к выходу.

– Это долгая история, папа. Чтобы рассказать ее полностью, нужно время.